– Вот это был дурдом, – сказал Карл, явно испуганный тем, что они повидали.
– Я перепугалась.
– Так ведь и я тоже, Беа. Никогда в жизни мне не было так страшно. – Он перевел дыхание. – Но это же уму непостижимо. Ландшафт изменился до неузнаваемости.
Из-за облаков выглянула луна.
Беа всмотрелась в лицо Карла при лунном свете. Его лоб пересекали две сочащиеся кровью царапины. Она подавила в себе порыв потянуться к ним, ощупать, обработать.
– Кто-то из наших наверняка ранен, – сказала она. – Или еще хуже.
Он кивнул.
– Беспокоишься за Глена?
– Да. А ты – за Вэл?
Он выпрямился.
– Не особенно.
И Беа подумала, что это может означать что угодно.
Они помолчали. Беа слушала, как у берега пруда гортанно рявкает лягушка. Будто красуется своими размерами, издавая каждый новый рев громче предыдущего. Недавняя спутница лягушки куда-то подевалась.
– Знаешь, Агнес подумала, что это ты вызвал.
– Вызвал что?
– Пыльную бурю. Потому что ты говорил нам приготовиться разделиться, вот нам и в самом деле пришлось.
Карл довольно засмеялся.
– Надеюсь, ты объяснила ей, что это сделал я.
Беа усмехнулась.
Он продолжал, посерьезнев:
– Конечно, ничего такого я не делал.
– Знаю.
Еще несколько уток прилетели на пруд, и Беа представила, как они садятся, оставляя за собой на воде клинообразный след.
– Беа?..
– Да?
– Ты недолюбливаешь меня, да? – Вопрос прозвучал озабоченно, обиженно и вместе с тем уверенно.
Что она могла ответить? Она в самом деле недолюбливала его. И не сомневалась, что и он относится к ней так же. Чувствовалось в нем обычно что-то ушлое, но сегодня пропало. Сегодня все ощущалось иначе, будто появились новые правила или, скорее, правил не стало. Она набрала воздуха, готовясь к ответу.
– Может, без ответа обойдемся? – перебил он. – Я просто хочу, чтобы ты знала: что бы ты ни думала, как бы ни относилась к моим поступкам, я не такой плохой человек.
– Я и не считаю тебя плохим, – ответила она. Никакой он не плохой человек. Он ребенок, задира, глухой ко всему, кроме выживания, и здесь он царит, потому что царит и выживание. Ее раздражало то, как в разных местах процветают разные люди. Раздражало, что Глен, который романтизировал жизнь в дикой природе и знал ее историю, оказался к ней мало приспособлен. Если бы он легче разочаровывался, то наверняка бы уже сдался. Агнес больше не больна. Можно возвращаться домой. Если бы дом все еще выглядел удачной идеей. Удачные идеи относительны, их так трудно различить в темноте, когда в кишках у тебя булькает гусиная кровь, а тело согревается под звериной шкурой.
– Тогда я рад. Я восхищаюсь тобой и тем, что ты делаешь здесь вместе с дочерью. Твое присутствие здесь – это очень важно.
– На этот счет не знаю, – усмехнулась она.
– Зато я знаю.
Его искренность заставила ее умолкнуть.
Луна переместилась и теперь, опрокинувшись, выплескивала свое содержимое на небо. Звезды наливались ее светом.
– Чертовски холодно, между прочим, – сказал Карл, закончив вслух разговор, который вел мысленно.
Она перевела взгляд на Агнес, думая о тепле, которое распространяло ее маленькое пульсирующее тельце под новым одеялом.
– Нам надо поспать, – сказала Беа. – Вон там, на дереве, мы подвесили остатки гуся, которого поймали и приготовили. Там наверняка найдется несколько хороших кусков мяса для тебя.
– Видишь, ты здесь лучшая. – Его голос сочился лживой лестью.
Вот такого Карла она никогда не воспринимала всерьез. Когда он прощупывал почву ради какой-нибудь цели. Когда старался заручиться ее поддержкой в неких воображаемых выборах.
Она улеглась, слушая, как он осторожно идет к дереву. Звук его шагов теперь было бы невозможно спутать ни с каким другим. Глупо было считать его зверем, явившимся сожрать нас, думала она. Шаги звучали явно по-человечески. Забавно, что здесь это утешает. Она попыталась представить, как в Городе ее разбудили бы непрошеные человеческие шаги возле места, где она спала. Каким несравнимым оказался бы ужас.
Облака над головой тонко растягивались в воздухе, беспорядочно пересекаясь одно с другим, будто путаница проводов.
Вернулся Карл, забрался под принесенную им шкуру, которой накрылись они все. Шкура была большая, ему удалось укрыться, не дотрагиваясь до Беа.
Она слышала, как он стучит зубами, и понимала, что он пытается усмирить их, чтобы его не слышали. Но он еще дрожал всем телом так, что тряслись шкуры. Потом она почувствовала, как мало-помалу от него под шкурами прибавляется тепла, и немного успокоилась. И отодвинулась от Агнес настолько, чтобы нашарить руку Карла и потянуть его к себе. Он сразу придвинулся, обнял одной рукой ее и Агнес, другой рукой подхватил голову Беа оберегающим и нежным жестом. Ей показалось, что он уже был готов интимно запустить пальцы ей в волосы, но он этого не сделал. Просто поддерживал ее голову, и она лежала точно на подушке. От его пальцев пахло гусиным жиром и Карлом.
– Адский холод, – выдохнул он ей в волосы. Они лежали, накапливая тепло под шкурами, как маленькая потерявшаяся семья. Беа так и не вспомнила, когда в последний раз ей было так же тепло.
Когда Беа открыла глаза утром, Агнес таращилась на нее с презрением, смешанным с другими, менее очевидными эмоциями. Карл по-прежнему обнимал во сне Беа, но, поскольку Агнес уже не спала, такая милая прошлой ночью сцена теперь выглядела непристойной. Однако с презрением Агнес дело обстояло не так просто, о чем жалела Беа. Если бы! Под взглядом дочери ее сердце ухнуло в пятки, и на миг она подумала, что виновна в чем-то похуже. Гораздо хуже.
В сонном забытьи Карл прижал ее крепче и уткнулся лицом в ее шею. Под шкурами было так тепло, что оба вспотели, она чувствовала, что приклеилась к нему. И постаралась как можно быстрее отстраниться.
– Ты же слышала, как Карл наткнулся на нас ночью, – чересчур жизнерадостно сказала она Агнес.
Та прищурилась.
– Нет.
Но Беа видела, что дочь врет.
– Ну так вот, он пришел и принес эту теплую шкуру, так что все мы спали под ней вместе.
– Это и есть то самое совпадение?
– Что, прости?
Агнес пнула камушек, но не ответила.
– Не срывайся на мне, юная леди.
– Что значит «срываться»?
– Вести себя как паршивка, – сказала Беа, и хоть она никогда прежде не говорила дочери ничего подобного, Агнес поморщилась, и Беа поняла, что ее вспышка гнева не прошла незамеченной. Намек был понят. Дивные чары совместной ночи рассыпались в прах, воспоминания о ней окислились от недовольства внезапным приходом Карла.
– Доброе утро, – подал голос он, довольно потягиваясь под шкурой. – Слышала вчера ночью, как я пришел, Агнес? Шуму от меня наверняка было! А мы с твоей мамой никак наговориться не могли…
Агнес направилась прочь.
– Остановись, – сказала ему Беа.
– Что? – Лицо Карла вытянулось, будто его оскорбили в лучших чувствах. А может, он ее разыгрывал. Неужели же он не понял, какие именно сложности создало его появление? Мысль была настолько же параноидной, насколько и потенциально верной.
Со склона над озерцом послышался щебет вроде птичьего. Судя по звукам, его издавал мужчина. Потом еще один – от женщины. Община подавала сигналы. С плато над прудом пустили солнечный зайчик – треснутым зеркалом, которым они пользовались для охоты, и, хоть никогда прежде не разделялись, зеркало должно было пригодиться теперь, когда это все-таки произошло. Беа защебетала в ответ, за ее спиной Агнес завопила: «Папа!» – так, будто ее похитили. Обычно она звала его Гленом.
– Агнес? – послышался его встревоженный крик.
– Она в порядке! – заорала Беа, чтобы затоптать в зародыше драму воссоединения.
– Беа! – с облегчением закричал Глен.
– Здесь внизу вода, – подал голос Карл.
– Карл? – Глен повысил голос так, что его возглас завершился целой вереницей вопросительных знаков.
Беа увидела, как он появился над склоном. И стоял, вытянувшись во весь рост, пока не высмотрел их, а потом ссутулился и почесал голову. Она суматошно замахала ему.
– Мы сюда за водой! – воодушевленно крикнула она, надеясь посеять у него в мыслях семена повествования о том, как она только что явилась сюда, нашла воду и Карла, так что беспокоиться совершенно не о чем, и все это выражали взмахи ее руки и пронзительный крик.
Он помахал рукой от локтя, который держал прижатым к боку.
Рядом с ним появилась Вэл, приставила ладонь козырьком ко лбу, вглядываясь в их сторону. Беа заметила, как ее перекосило при виде их троих вместе, она повернулась к Глену, тот пожал плечами. Остальные члены Общины появились рядом с ними над склоном и радостно заголосили.
– Вода! – закричали они и начали съезжать по склону вниз.
В объятиях Глена при воссоединении чувствовалась натянутость, и Беа, не удовлетворившись ими, отвела его в сторонку от Общины, под прикрытие высокой травы, где уложила и приласкалась. Поначалу он дулся и отталкивал ее. Но ноги не сжимал, поэтому она без труда протянула руку между ними, улучив момент, когда он не отбивался, и вскоре промежутки между его приступами сопротивления удлинились. Он зажмурился, будто ему было безразлично, что делает ее рука, потом поморщился, сдерживая нарастающий стон, и снова попытался оттолкнуть ее. Это была игра и его награда, и Беа все тянулась к нему, словно каялась в том, что они никогда не стали бы обсуждать, – тянулась, пока, наконец, он не затвердел, не заулыбался и не насадил ее на себя. А потом она качалась на нем верхом, пока он не расслабился, и она тоже.
– Все дело, должно быть, в твоей нечистой совести, – предположил он, но довольным тоном, в котором она не уловила ни резкости, ни укоризны.
– Вообще-то нет, – ответила она. – А у тебя она больная.
Она и вправду чувствовала себя виноватой, но не перед Гленом. Ничего не было. Это всего лишь выживание. Что ее встревожило, так это Агнес. Ей казалось, Агнес лучше понимает, в чем суть выживания. Стала бы она переполняться презрением, если бы обстоятельства сложились иначе? Если бы это они остались голодными, замерзшими, без постели и случайно наткнулись на Карла? И он не стал бы спешить проявлять щедрость? Хоть он никогда и не давал волю своей похоти, Беа считала его способным на все. А если бы ей пришлось делать то, чего ей не хотелось, чтобы позаботиться о дочери и о себе? Именно этим она и занималась только что под пустым небом в далекой земле, разве нет?