Со своей долбленой деревянной миской, полной тушеной зайчатины, Беа поискала, где бы сесть или встать. Глена нигде не было. Агнес сидела рядом с Вэл на поваленном дереве. Сидела так близко, что на том же дереве хватило бы места присесть и Беа. Слушая болтовню Вэл, Агнес подняла глаза и заметила, что Беа примеривается к месту рядом с ней. Агнес отодвинулась от Вэл и раздвинула колени, чтобы занять собой все свободное пространство. Беа чуть не поперхнулась смехом, обнаружив, как по-детски жестока ее дочь.
Хуан расхаживал кругами в нескольких сотнях шагов от них. Он как будто разговаривал сам с собой, жестикулировал одной рукой на манер оратора, в другой держал свою миску с едой. Доктор Гарольд, сидя на земле, угрюмо наблюдал за Деброй, которая ела вместе с Кедровой Шишкой, Сестрой и Братом.
Наконец взгляд Беа остановился на Карле, который уже следил за ней. Он сидел один на бревне и, когда перехватил ее взгляд, похлопал ладонью по месту рядом с собой. Где же Глен?
Беа не хотелось садиться рядом с Карлом. Она никак не могла отделаться от мыслей о той ночи, когда они спали в обнимку. Поступки, в насущности которых она себя убедила, выглядели мерзкими и оскорбительными. Но отказаться сесть рядом с ним сейчас было невозможно. И куда ей тогда идти? Устраиваться в одиночку на песчаной дюне? Отказ будет очевиден. Он смотрел на нее, явно выискивая проблески стыда. Выдавать его она не собиралась. И направилась к нему.
– Привет, – радушно произнесла она.
Он кивнул с набитым ртом. Не сказал ни слова. С чего она взяла, что место рядом с Карлом что-то означает? Он просто позвал ее, потому что рядом было свободно. Она села со смутным чувством унижения, но откуда оно взялось, толком не понимала.
По другую сторону костра Агнес сгорбилась со скучающим видом, а Вэл продолжала о чем-то разглагольствовать, приложив одну руку к своему животу, а другой перебирая волосы Агнес, чего, как знала Беа, Агнес терпеть не могла. А самой Беа было ненавистно видеть, как Агнес позволяет Вэл ерошить ей волосы. Беа задумалась, когда же Агнес наконец избавится от своей переменчивости. Станет ли она когда-нибудь вновь воздушным созданием, будет ли играть и улыбаться, как в раннем детстве, еще до болезни? Или как сразу же после прибытия сюда, когда она ожила, глаза заблестели, ноги забегали. Наверстывала упущенное за время, проведенное в постели. Но, здоровая или больная, она больше не была прежней девчушкой.
Беа задумалась об изначальных причинах, по которым все они явились в эти странные Дебри. Неужели причины уже изменились у всех или они до сих пор цеплялись за них – за приключения, здоровье, возможности? Возможности – чего? А она? Глядя, как бычится ее дочь, и вспомнив собственную причину, Беа рассмеялась: чтобы моя дочь не болела. Аванс любви, сделанный в сторону девочки, которая теперь, похоже, терпеть не могла подобные авансы. «А если это был заодно и аванс мученицы?» – задалась вопросом она. Невозможно вести такую жизнь из одних только альтруистических соображений. Но все, на что она прежде опиралась, теперь уже не казалось правильным. Неужели достаточно было страха за дочь?
Жаль, что нельзя поговорить об этом с матерью. Правда, можно написать письмо и отправить его с Поста. Хотя как раз такой вопрос и доставит матери удовольствие. И ее ответом наверняка будет: «Нет! Так что езжайте домой!» Но Беа казалось, она могла бы подобрать такую формулировку, чтобы смысл ее послания стал ясным. Ее мать знала, когда надо проявлять практичность, но вместе с тем умела быть доброй, когда требовалось, даже если это означало быть не вполне честной. Эту черту Беа не унаследовала.
В ее юности мать была встревоженной опекуншей в изменившемся мире, почти неузнаваемом для нее. В молодости Беа мать превратилась в растерянную и озадаченную подружку, оспаривающую выбор Беа так, как будто это был ее собственный, материнский выбор. А теперь мать стала более похожей на мать, чем когда-либо прежде. В возрасте, когда Беа уже считала, что не нуждается в матери, ее тянуло к ней неудержимо, как никогда. В каждом письме, даже в тех, в которых мать будто бы поддерживала миссию Беа, она все равно умоляла ее вернуться. «Мы так сблизились, тем сильнее я скучаю по тебе».
Она смотрела в упор на Агнес, а Агнес – на нее, и вдруг ее взгляд метнулся в сторону гряды над ними. Но Беа ничего не видела. Агнес снова повернулась к ней, Беа ощутила холодок первобытного страха и уставилась в сторону гряды, чтобы выяснить, что там могло приковать взгляд. Да где же Глен, гадала она, начиная тревожиться. Непроизвольно поднявшись, она всматривалась в гряду. А когда повернулась к костру, на прежнем месте Агнес уже не было. Беа заметила ее направляющейся к спальному кругу. Глен тоже был там – встряхивал постель. Подбежав, Агнес принялась помогать ему. Моя странная семья, думала Беа, глядя на них, и на сердце у нее было легко от любви, но тяжело от сожалений и мыслей о том, что заставляет людей держать друг друга на расстоянии. Сожаления были глубокими, человеческими, инстинктивными. И вместе с тем личными.
Общину, занятую наведением порядка и раскладыванием постелей, вдруг удивил мигающий вдалеке свет. Он, похоже, двигался. Карл повернулся к нему ухом и приставил к уху ладонь.
– Это грузовик, – сказал он, и его предположение сделало понятным для них странный и чуждый гул, нарушивший тишину пустыни.
– Грузовик Смотрителей? – уточнила Вэл.
– Нет, грузовик как грузовик.
– Мы, должно быть, неподалеку от Приграничного шоссе. – Глен достал карту.
Предположительно проселочная и вспученная от заморозков дорога огибала штат Дебри, соединяла Посты и обеспечивала Смотрителям доступ в отдельные районы территории без необходимости ездить по диким и отдаленным местам наперерез. Община видела только ту часть дороги, которая тянулась до Постов, расположенных дальше на восток. А чтобы кто-нибудь ездил по ней, они не видели никогда, но здесь, где было совсем пустынно, заметили еще одну пару фар. Потом поодаль появилась третья. И красные задние фонари транспорта, идущего в противоположном направлении.
Беа зашла дальше на плайю и остановилась. Не то чтобы они никогда не видели здесь других людей или строений. Они отмечались на Постах. Видели Смотрителей в лесу и на равнинах. Смотрители даже доезжали до них на грузовиках. Но эти машины и фары ошеломили ее, только сейчас она поняла, какой одинокой стала. Кто все эти люди, куда они едут? Неужели где-то неподалеку есть куда ехать? При этой мысли ее сердце понеслось галопом.
За спиной послышались шаги – негромкие, крадущиеся. Но определенно шаги двуногого. Она даже не оглянулась.
Рядом возник Карл.
– На днях тут плотно пообщался с Гленом, – начал он.
– Да, было дело.
– Давно мы с ним уже так не общались.
– Угу.
– Клевый мужик.
– Клевый мужик?
– Ага. – Вид у Карла стал удивленным. – Он клевый мужик.
– Ты жил с ним, спал рядом с ним, срал в ту же яму, что и он, и так несколько лет подряд. А до того он был твоим преподом. И ты только сейчас понял, что он клевый мужик?
Карл нахмурился.
– Нет, знать-то я знал. Просто сказал сейчас. Давно уже не говорил. Мне что, нельзя просто взять и сказать?
У нее задергалось колено – об этом нервном тике не было нужды вспоминать уже несколько лет. Она вздохнула.
– Можно, конечно. Он клевый мужик, – согласилась она.
– И со Смотрителями ладит, – отметил Карл.
– Он их уважает.
– А я без понятия, как это. – В голосе Карла послышалась свойственная ему раздражительность.
– Думаю, – отозвалась Беа, понимая, что говорит лишнее, – ему хочется быть одним из них.
Однажды Глен сказал ей, что Смотрителям достается все лучшее. Свобода странствовать, объяснил он, и в то же время постель, в которой можно спать, и теплый дом с электрическим освещением, чтобы рассеять самую кромешную тьму. Однажды холодной ночью в свой первый год они лежали под шкурой. Многое из того, с чем они столкнулись, напугало их и вместе с тем придало смелости, ведь они до сих пор держались, в отличие от других. Но в ту ночь Глен прижимал ее к себе крепче и, возможно, разоткровенничался от усталости.
Он шептал:
– Представь себе, каково было бы иметь все удобства современной жизни и в то же время доступ к этим обширным живописным местам. И знать их как свои пять пальцев, потому что исходил их вдоль и поперек, провел здесь много-много лет подряд… – Он зевнул и умолк.
– Но ведь это же про нас, правильно? – спросила Беа.
– И да, и нет. Боюсь, все, что только есть здесь, мы никогда не увидим.
Беа улыбнулась, догадавшись, что именно этого он и боится на самом деле.
– А какой-нибудь Смотритель – обязательно, – продолжал Глен. – И не один раз, а будет видеть постоянно.
– Но не узнает того, что знаем мы.
– Не уверен. Ручаюсь, Смотритель в состоянии узнать то же, что и мы. Я бы узнал, будь я Смотрителем. – Он вздохнул. – Как же это я не додумался им стать? – заканючил он. – Никогда не видел его в списках профессий, а ты?
– Кажется, встречала. Но у меня, наверное, были другие списки. – Беа не хотела становиться Смотрителем сейчас и не захотела бы в юности, когда принимала решения, и догадывалась, что и Глен сделал бы другой выбор. Даже в то время мир был заметно иным. Кто бы мог подумать, что счастливчиками окажутся Смотрители? – А может, список со Смотрителями тебе не достался, потому что ты старый, – поддразнила она. – Видимо, в то время эта работа не считалась завидной. Спорим, Смотрителям она вообще не нравится.
– Нравится, конечно! – воскликнул Глен.
– Тс-с. Откуда тебе знать? Иногда вид у них замотанный и раздраженный.
– Это после общения с Карлом.
Оба рассмеялись.
Тогда-то Глен и обнял ее крепче, чем обычно, а когда засыпал, его объятия мало-помалу и нехотя разжались.
Вдалеке за плайей показалась новая машина. На этот раз, кажется, ближе. Ее шум издалека и поначалу показался Беа и Карлу завыванием молодого койота на гряде.