Они носили с собой ручки и другие писчие принадлежности, но бумага отсыревала, ручки ломались или текли, пачкая им руки. Один Смотритель оштрафовал их, якобы обнаружив размазанную по валуну синюю пасту. «Этот след останется навсегда», – заявил он, хотя его смыло следующим дождем.
Трудно было обдумывать, что сказать в письме, пока они шли. Трудно выкроить время, чтобы написать что-нибудь важное. Письма, которые они получали, казались значительными и полными информации. А какой информацией они сами могли поделиться с родными, оставшимися в Городе? Сколько еще закатов могли описать по прошествии такого долгого времени? И зачастую все, что они сообщали, вызывало лишь неприязнь: «Вообще не понимаю, где ты и, если уж начистоту, почему ты там. Может, просто возьмешь и вернешься домой?»
Теперь, попав на Пост, они писали простые и однозначные письма: «Новостей немного, сообщать нечего. Идем в горы, пока не выпал снег. С любовью, передаю приветы». Они начали подписывать открытки, которыми торговали на всех Постах, – почтовые открытки с живописными видами штата Дебри. Их выставляли для посетителей – но каких? Эти открытки гораздо лучше справлялись с задачей донести хоть что-нибудь до оставшихся в Городе. Впрочем, в ответных письмах никто изображения на открытках не комментировал. Как будто на них и не глядели или считали снимками из базы, никак не связанными с жизнью Общины, с тем настоящим, куда они отправляли письма или откуда получали их сами. Но открытки были настоящие. Как тот каньон, на прохождение по которому они потратили часть своего первого года. Там они потеряли Джейн и Сэма. Довели до совершенства процесс копчения мяса. Узнали, что когда вода быстрая, ее спокойно можно пить и без очищающих йодных таблеток, и все благодаря их подопытному кролику доктору Гарольду. Выяснили, что доктору Гарольду нравится быть подопытным кроликом. Стали лучше ориентироваться по звездам, и именно там, в каньоне, Дебра взялась шить им одежду из шкур животных жилами, которыми ее снабжал Карл. Этот каньон был значимым для них, но убедить в этом людей, которым писали, они не могли. Казалось нелепым объяснять, что в этом самом каньоне Джейн смыло внезапным паводком – вместе с нашим лучшим ножом. Люди, которым они писали, ни за что бы не поняли, что хотя они опечалились, потеряв Джейн, потому что она хорошо пела, вздыхать до сих пор они продолжали не по ней, а по пропавшему ножу.
На снимке зубчатые красные утесы змеились, уходя к горизонту, тополя с зеленой листвой высились вдоль реки, река бежала холодная и чистая и иногда мелела на обширных выходах известняка настолько, что они могли брести по ней милями и вода едва доходила им до верха голеней. Да, там они потеряли Джейн и Сэма, но в том каньоне они были счастливы.
Беа увидела Глена с пачкой конвертов, в которых сразу узнала университетские, и заметила, как он заволновался, читая эти письма. Ему до сих пор присылали протоколы заседаний кафедры, и решения, которые принимались в его отсутствие, сводили его с ума. «Да не читай ты их», – однажды сказала Беа. «Но это же почта», – возразил он, не отрываясь от писем.
На столе осталась ничейная кучка конвертов. Скорее всего, от ее матери – накопившиеся газетные вырезки о несуразностях жизни в Городе, сплетни из ее бридж-клуба, расплывшаяся от слез открытка, умоляющая ее вернуться. Пока она была не готова читать все это.
Беа отвлекла Хуана и повела его к торговому автомату. Изготовив приспособление из скотча и свернутой картонной упаковки от лампочек, он принялся выуживать из автомата плитки гранолы с такой же легкостью, будто брал их рукой из коробки.
– Ты волшебник, – сказала Беа, собирая плитки в карман своей туники.
Хуан улыбнулся.
– Мамá было бы чем гордиться, – сказал он.
Плитки раздали всем. К тому времени они уже расхватали содержимое пары посылок и теперь корчились и держались за животы, набитые прогорклой выпечкой. Те, кто не получил посылок, заграбастали сразу несколько плиток и жадно запихали их в рот. Все рассредоточились по комнате, обессиленные, будто только что дрались или трахались.
– Чем замаскируем дверь? – спросила Вэл с полным ртом вязкой плитки.
Все посмотрели на Глена, их бесстрашного лидера – по крайней мере на сегодняшний день, на человека, благодаря которому сбылись мечты.
Глен замер.
– М-м… – начал он, – серьезный вопрос. Нам надо обсудить его и прийти к консенсусу. – Он сел прямо, готовясь направлять дискуссию и способствовать ей.
Карл поднялся.
– Не будем мы ее маскировать, – сказал он. – Просто объясним, что случилось. Скажем, что, когда мы пришли сюда, все так и было. И что они нам сделают? – Карл ухмыльнулся.
– Ага, – подхватила Дебра, – пошли они на хер вместе с дверью.
– Вот именно, Дебра, – кивнул Карл. – На хер их и дверь туда же. И на хер их правила.
Скорчившись по углам, все отозвались вялым «ура».
Дискуссия закончилась. Карл взял бразды правления в свои руки, повел их, куда требовалось ему, и они радостно последовали за ним. Беа увидела, какой впалой стала грудь Глена.
Они рассортировали упаковку и материалы для переработки по видам, наполнили водой бутылки, воспользовались ванной, а потом покинули офис. И направились туда, где разложили свои постели. Лошадей, которые раньше находились неподалеку, теперь нигде не было видно.
– Я тут подумал: сволочи эти лошади, – сказал доктор Гарольд, держась за живот. У него была бывшая жена, которая исправно слала ему посылки. Она готовила необычные лакомства вроде печенья, макарон всех цветов радуги и ушек. Однажды прислала шоколадный кекс без муки, присыпанный снежком сахарной пудры. Сладости были прекрасные, изысканные, с виду профессионально сделанные, как в старинных журналах, которые Беа раньше часто листала в поисках вдохновения. Должно быть, приготовление занимало несколько дней. Но хранились они из рук вон плохо. А он все равно их съедал. Беа казалось странным, что эта женщина берет на себя столько труда ради бывшего. И порой она гадала, действительно ли она бывшая жена или же доктор Гарольд просто играет роль одинокого разведенца, чтобы добиться хоть какого-то внимания со стороны Дебры. Если так, его способ не срабатывал. Кем бы ни была отправительница посылок, она явно до сих пор любила доктора Гарольда. Так что как бы там ни было – он оставил за спиной брак или просто оставил дома жену, – Беа могла лишь гадать о причинах. Здесь его оценили невысоко. Возможно, он принадлежал к мужчинам, которым идут на пользу сердечные муки. Или ненавидел жену. Доктор Гарольд подошел к водопойному корыту и наклонил его, вылив остатки воды – той самой, которую они предложили лошадям и в которой лошади, по-видимому, не нуждались.
Дебра поцокала языком.
– Ну и зачем тебе понадобилось впустую переводить вполне приличную воду?
Доктор Гарольд устыдился.
– Это они ее переводили, – пробормотал, уже сожалея о том, что сделал. Вероятно, он пытался впечатлить Дебру. Она покачала головой, глядя на него.
Они блуждали вокруг плюющегося искрами костра, подбрасывали в него топливо, ковырялись в зубах, доставая из промежутков между ними липкие зернышки гранолы. Беа расстелила свое одеяло на грязной земле вблизи корраля для лошадей. Агнес встала на колени рядом с ней и провела ладошками по ткани.
– Кусачая, – сказала она. Но продолжала гладить. Потом наклонила голову, понюхала одеяло, потерлась об него щекой, приникла к нему и свернулась в клубок так, как никогда не сворачивалась на шкурах.
– Кусачая, – отозвалась Беа, проводя по спине дочери – сначала ладонью, потом собирала пальцы в горстку и вела кончиками, когда заканчивалось место, и начинала все заново.
Агнес приглушенно произнесла с одеяла:
– Прочитай свои письма.
– Обязательно, – жизнерадостно пообещала Беа, хоть и боялась этого. Сверху лежало письмо от матери, и Беа могла лишь гадать, в чем еще она ее обвинила. А сегодня, порывшись в стенных шкафах и поев городской еды, она ослабела в своей решимости противостоять желаниям матери.
Во время последней встречи они с матерью поссорились. Мать заехала к ним по ее просьбе. Беа объяснила, что на этой неделе они уезжают в штат Дебри. Агнес жалась к ней – серьезная, внимательная, с плюшевым единорогом в руке. Мать прищурилась, обводя взглядом квартиру, изучая багаж. Разглядывая одежду, которую только начали раскладывать по стопкам. К идее отъезда она отнеслась скептически, но поначалу уважительно. Поэтому Беа была потрясена, когда мать вдруг разразилась тирадой, полной гнева и недоверия. Ей и в голову не приходило, что Беа в самом деле отважится. В голову не приходило, что Беа в самом деле уедет. Как же я сглупила, думала Беа, глядя, как материнское лицо корежит буря эмоций. Ее план мать назвала идиотским. Пригрозила украсть Агнес и спрятать ее от Беа, чтобы та не смогла уехать. Даже попыталась дотянуться до Агнес, брызгая словами и слезами гнева и досады. «Ты ее убьешь», – визжала мать. Сердце Беа закаменело. Как ее мать могла подумать такое? Беа пыталась спасти Агнес. Она оттеснила мать в прихожую. Уже в дверях мать сделала резкий вдох и с горечью выпалила: «Не вздумай…» И тут Беа захлопнула перед ней дверь. В глазок ей было видно, как мать прижалась к двери лбом и разрыдалась. Материнская спина в глазке удлинилась, вытянулась в сторону коридора, она тряслась и тяжело вздымалась. Там Беа и оставила ее, поспешив заканчивать сборы. Спать она не ложилась. На следующий день она вместе с Агнес уехала в квартиру Глена, где он хранил свои бумаги, книги и все, что не помещалось у Беа. Там они завершили все приготовления и уехали, больше не сказав никому ни слова. Ссора выходила из ряда вон. Они с матерью редко скандалили. Беа была единственным ребенком, отца она считала таким же чужим человеком, как Агнес своего. Не то чтобы они с матерью были близки, но они были вместе.
Письмо, которое Беа получила через шест