Утро в лагере началось вяло. Люди едва шевелились, измученные жаждой. Уложив вещи, все понуро собрались в круг. Там, где они спали, трава осталась примятой, и казалось, что изгородь из высокой травы окружает их со всех сторон.
Беа ровным тоном произнесла:
– Вчера я ходила на разведку к тому скоплению озер.
– И?.. – поторопил Карл.
– По-моему, это дохлый номер. Так что, думаю, нам надо поступить, как предлагала Агнес. – Она повернулась к Агнес. – Идти вслед за животными.
Беа улыбалась ей, а глаза чутко поблескивали. У Агнес затрепетало сердце, разрываясь между гордостью и омерзением, любовью и гневом. Мать соврала Общине. Вместе с тем назначила Агнес главной. Где-то глубоко внутри Агнес прятала улыбку. И ничего не могла поделать, даже когда у нее заныл живот. Ненавистно было думать, с какой легкостью к ней возвращается любовь к матери. И как трудно подолгу негодовать после нанесенного ею оскорбления. Она всегда будет любить мать. Даже когда мать этого не заслуживает. Ее переполнял стыд и вместе с ним – острая тоска. Агнес подавила улыбку, заставила ее отступить в глубину. И увидела, как в тот же момент сдержала улыбку ее мать.
Агнес знала, что они уже несколько дней следовали звериными тропами, и никто больше этого не замечал. А она отчетливо различала их среди единообразия полынного моря еще несколько закатов назад. Видела сломанные ветки, а уходя вперед, прослеживала призрачный путь, связующий воедино их торчащие кончики. И такие тропы расходились от нее во все стороны. Они пересекались, и чем дольше она шла, тем заметнее они сходились, как в воронку, образовывали широкую тропу, протоптанную сотнями живых существ.
Когда Общине попалось первое из скоплений этих существ, Агнес остановилась, подбоченилась и спросила:
– Видите?
Днем ранее налетела гроза, окатила их дождем во время перехода через равнину. Им удалось собрать несколько глотков воды в чашки и шапки, сложенные ковшиком ладони, разинутые рты, подставленные небу. Но земля стремительно впитала влагу, и едва прошел дождь, как она уже вновь ощущалась сухой под ногами.
А здесь, в низине, собралось и задержалось больше дождевой воды. Этот источник воды был, по-видимому, надежным, регулярно посещаемым, со сплошь истоптанными берегами. Полыни на них почти не осталось.
Живность у воды излучала истому. Вапити устроились на земле, прохладной под их мокрыми телами. Бизоны стояли ногами в воде и помахивали хвостами. Птицы снижались и взлетали, поддерживаемые восходящими влажными потоками. Зайцы мыли за ушами. Все было тихо, не считая периодических посвистываний и вскриков часовых, выставленных животными для охраны от хищников.
Община разбила лагерь в стороне от водоема, чтобы ненароком не попасть под копыта. Готовили еду и разбирали постели в молчании под стать умиротворенной тишине, воцарившейся у водопоя в сумерках. Щелкали летучие мыши, гудели насекомые. Живность покрупнее невнятно перекликалась, пока на землю спускалась ночная темнота. И когда все будто бы уже улеглись и угомонились, на минуту поднялся шум. Трубили вапити, всхрапывали бизоны. Крякали утки. Повизгивали какие-то мелкие грызуны, а вдалеке выли волки. Как будто все желали друг другу спокойной ночи. Странно было больше не чувствовать себя одинокими.
Когда вода в низине совсем замутилась и животные двинулись дальше, Община собралась и последовала их примеру. Так люди и держались у воды, кочуя вместе с живностью от одного водопоя к другому.
С тех пор как они покинули травяное озеро, Вэл совсем раздулась, у нее началась одышка. Она то и дело обхватывала живот руками, будто пытаясь удержать внутри его содержимое. Посреди одного из разговоров она вдруг забыла, что хотела сказать, ее тело судорожно сжалось, начались схватки. Вэл и хмурилась, и радовалась тому, что это наконец-то случилось.
Птенца Цапли она родила под рев живности у третьего водопоя. И назвала его Птенцом Цапли словно для того, чтобы никто не перепутал его с одной из млечно-белых птиц, как на цыпочках вышагивающих по илу. Роды были легкими и быстрыми, и Вэл осталась очень довольна этим. Птенца Цапли вымыли и завернули в новую перевязь из оленьей замши, которую сшила для него Дебра. Весь лагерь суетился, устраивая поудобнее мать и новорожденного, но вскоре все угомонились, и день прошел как любой другой. Только к общему хору голосов прибавился новый. Громкий и пронзительный.
Агнес заметила, что животные у водопоя очень заинтересовались новыми звуками из их лагеря. Самки и матери подходили к лагерю поближе, нюхали воздух, возбужденные и настороженные. Прядали ушами. Птенец Цапли кричал, как любой другой новорожденный. Жалобно, отчаянно и требовательно. Агнес поняла, что животные хотят помочь. Показать Вэл, как успокоить малыша. Как кормить его. Как защищать. Они считали Птенца Цапли своим, и при этой мысли Агнес ощутила краткий укол ревности.
Но, шагая впереди всей Общины, она гордилась тем, что ведет ее как представитель еще одного вида, участвующего в массовой миграции. Просто вида, который ищет воду, как все остальные. Не то чтобы это ощущение она не испытывала каждый проведенный здесь день. Что она просто еще одно животное. Но теперь как-то изменились масштабы этих ее представлений. Стал чувствоваться размах. Она часто видела животных: стада оленей, пары ястребов, стаи волков. Стада вапити были самыми крупными группами животных, какие им только попадались за все время, если не считать птичьих стай. Но у птиц в стаях не было таких оббитых копыт, как у вапити, такой же слипшейся от пота шерсти.
Окидывая взглядом обширную равнину и видя, как все животные, словно единое целое, идут в одном направлении, движимые одними и теми же потребностями, она чувствовала себя частицей этого места так, как никогда прежде. Раньше она не сознавала, что ощущает свою отчужденность от него. Но каким-то непостижимым образом догадывалась. Дело было в зависимости Общины от пожарных кранов с водой. От карт. От необходимости являться к Смотрителям. Они никогда толком не жили сами по себе. Так, как жило все это зверье изо дня в день. Никогда – вплоть до нынешних времен. А теперь она вела их за собой. Ей вспомнился разговор с Джейком сразу после его прибытия, когда он спросил, сколько еще, по ее мнению, она здесь пробудет. Он понятия не имел, что штат Дебри будет вечно, ведь в то время он только прибыл и растерялся. Но она никогда и не считала, что они когда-нибудь уедут отсюда. Когда они покидали Город, мать не называла это поездкой, приключением, еще чем-нибудь временным. Она сказала: «Это наш новый дом». При мысли об отъезде отсюда у Агнес перехватило дыхание. Она словно вновь стала апатичной кашляющей малышкой, носовые платки которой окрашивались кровью. Неспособной утвердиться силой в этом мире. Но теперь она не такая. Она уже не та маленькая девочка, с любопытством наблюдающая издалека, из-за спины матери или Глена. Робко протягивающая руку, чтобы потрогать мокрый нос оленя, влетающая в только что сплетенную пауком утреннюю паутину и удивленно вытирающая с лица росу и шелковые нити. Теперь она вожак-вапити. Точка, в которой сходится гусиный клин. Альфа-самка. Она – частица всего, что есть вокруг. Все зависит от нее.
Агнес рванулась вперед. Услышала, как Вэл кричит ей подождать. Как Глен хрипло просит не спешить. Как мать приказывает ей остановиться. Но она лишь завопила в ответ и припустила быстрее. Вспугнула оленя, который шарахнулся в сторону. Гуси в небе уменьшились в размерах, поднимаясь выше, подальше от такого экстаза. Это был последний вздох маленькой девочки. Агнес усмехалась. Она прошлась колесом, снова завопила. Будь у нее в руках что-нибудь, чем можно вырыть в земле глубокую яму, она закопала бы себя маленькую. Вместо этого она издавала хлюпающие звуки, делая вид, будто роется в своих внутренностях. Потом выразительной пантомимой изобразила, как вырывает что-то из себя – сердце этой девочки, – и с последним воплем швырнула им в гусей, а они загоготали и повернули в сторону, осыпая ее пометом.
Потом Агнес дождалась, когда ее догонят остальные.
Чем ближе они подходили к предгорьям, тем зеленее и мягче становился окружающий мир. Вес воздуха изменился. В каждом вдохе опять была вода, и вскоре они надеялись найти ее, проточную, чистую и доступную, в мелких родниках и ручьях. Проходя мимо одиноко растущих кедровых сосен, они собирали шишки, чтобы вышелушить их позднее. Мешок вызвался нести Кедровая Шишка. «Это из-за моего имени», – объяснил он. И нес его с серьезностью, которая вызвала у Агнес смех – немного обидный, сообразила она, заметив, как другие улыбаются сосредоточенности Кедровой Шишки. Наконец впереди показались самые верхушки гор, и Община повернула к ним. Все мигрирующие стада и стаи остались позади. К водопою. И чувство товарищества. Защищенность среди своих.
Глен снова исхудал и обносился, осип и ослабел. Хромал он даже от привычных простых движений, а не потому, что перенес травму. И скрывал это, как только мог. По ночам он опять кашлял, а утром опасливо делал шаг и морщился, еще шаг – и морщился, будто даже легкие движения причиняли ему боль. Теперь у Общины была вода, но недавние лишения не прошли для Глена бесследно.
Однажды ночью, после того как они ушли от последнего водопоя, Агнес увидела, как в сумерках Глен уходит прочь, волоча за собой единственное одеяло. Агнес пыталась присоединиться к нему, но он запретил. Читать изменения в физическом состоянии Глена Агнес начала так же, как другие читают на небе признаки перемены погоды. Ореол вокруг луны означал дождь. Когда Глен исчезал из лагеря, надвигалось что-то плохое.
Беа понадобилось несколько ночей, чтобы заметить, что Глен опять спит у самого края лагеря. То, что мать так долго ничего не замечала, подкрепило предположение Агнес: она не только плохая мать, но и плохая жена. «Как будто я нуждалась в подтверждении», – думала Агнес.
– Почему ты не сказала мне, что он уходит? – проворчала мать, кидая мусор в костер.