– И что же такое вы потеряли? – едко поинтересовалась Милли. – Девушку, поди?
– У меня не было никакой девушки, кроме вас.
– Тогда что же?
Билл ответил не сразу:
– Я сказал, что меня ранили. Да, это так. Два месяца я понятия не имел, на каком я свете. Но хуже всего было то, что какой-то подлый ворюга обшарил мои карманы и, как я подозреваю, снискал себе почет, предъявив копию секретных немецких бумаг, которые я тогда раздобыл. И прихватил с собой также золотые часы. И то и другое я забрал с тела немецкого офицера, лежавшего на ничейной полосе.
Мистер и миссис Уильям Дрисколл поженились следующей весной и отправились проводить медовый месяц в машине, превышавшей размерами автомобиль короля Англии. В ней имелось две дюжины свободных мест, поэтому они, раскатывая по дорогам Франции, обсаженным серебристыми тополями, подсаживали к себе в попутчики многих притомившихся пешеходов. Последние, впрочем, всегда занимали сиденья сзади, поскольку беседа на переднем сиденье для посторонних ушей не предназначалась. Тур молодоженов пролегал через Лион, Авиньон, Бордо и прочие менее населенные пункты, каких нет в путеводителе.
Самонадеянность
I
Глядя через стекло на ранние осенние сумерки, Сан-Хуан Чандлер думал только о том, что завтра приедет Ноуэл, но, когда он с мечтательным полувздохом отвел глаза от окна, щелкнул выключателем и посмотрел на себя в зеркало, на лице у него выразилась более насущная озабоченность. Он наклонился к зеркалу поближе. Чувство деликатности отторгало омерзительное определение «прыщ», однако именно такого рода изъян недвусмысленно возник у него на щеке не далее часа назад, образовав вместе с недельной давности парочкой крайне огорчительное созвездие. Пройдя в ванную, примыкавшую к комнате (отдельной ванной у Хуана до сих пор никогда не было), он открыл аптечку и, порывшись в ней, осторожно выудил многообещающую на вид баночку с темной мазью и покрыл крохотные бугорки липким черным составом. Потом, непривычно пятнистый, вернулся в спальню, снова включил свет и продолжил вечернюю стражу над сумрачным садом.
Хуан ждал. Вон та крыша в гуще деревьев на холме – крыша дома Ноуэл Гарно. Завтра она вернется, и они там увидятся… Часы на лестничной площадке громко пробили семь. Хуан подошел к зеркалу и стер с лица мазь носовым платком. К его досаде, угри никуда не делись, а, наоборот, слегка покраснели от жгучего воздействия медикамента. Решено: больше никаких шоколадных коктейлей и перекусонов между застольями, пока он гостит здесь – в Калпеппер-Бэе. Открыв коробочку с тальком, обнаруженную им на туалетном столике, он припудрил щеку пуховкой. Брови и ресницы у него вмиг запорошило, будто снегом, и он судорожно раскашлялся, видя, что унизительный треугольник по-прежнему красуется на его в целом симпатичном лице.
– Вот гадость, – пробормотал Хуан. – В жизни не встречал гадости хуже.
В двадцать лет от всех этих подростковых примет пора бы и отделаться.
Внизу мелодично прозвенели три удара гонга. Хуан постоял, вслушиваясь, будто под гипнозом. Затем стер пудру с лица, провел гребнем по желтым волосам и спустился к обеду.
Обеды у тетушки Коры его угнетали. Тетушка строго блюла этикет и слишком хорошо была осведомлена о его делах и заботах. В первый вечер по приезде Хуан попытался галантно пододвинуть ей стул и чуть не сбил с ног горничную; в следующий раз, помня о прошлой незадаче, он и не шелохнулся, однако так же поступила и горничная, так что тетушке Коре пришлось усаживаться за стол самостоятельно. Дома Хуан привык вести себя так, как ему заблагорассудится; подобно всем отпрыскам любящих и снисходительных матерей, ему недоставало и уверенности в себе, и воспитанности. Сегодня к обеду явились гости.
– Это Сан-Хуан Чандлер, сын моей кузины – миссис Холиуок и мистер Холиуок.
Фразой «сын моей кузины» ему давалось, по-видимому, исчерпывающее определение и полностью объяснялось его присутствие в доме мисс Чандлер: «Ну вы же понимаете – бедных родственников время от времени приходится приглашать к себе». Однако намекнуть на это хотя бы одним только тоном было бы неприлично, чего тетушка Кора, с ее общественным положением, позволить себе не могла.
Мистер и миссис Холиуок отнеслись к представлению со сдержанной учтивостью, и вскоре подали обед. Ход беседы, руководимой тетушкой Корой, нагонял на Хуана скуку. Говорили про сад и про отца тетушки, для которого она жила и который на верхнем этаже долго и упорно сопротивлялся смерти. За салатом Хуана вовлекли в разговор вопрос, заданный ему мистером Холиуоком, и быстрый взгляд, брошенный на него тетушкой.
– Я пробуду всего неделю, – вежливо ответил он, – а потом мне нужно домой: занятия в колледже начнутся совсем скоро.
– И где вы учитесь?
Хуан назвал колледж, добавив, словно извиняясь:
– Видите ли, мой отец тоже там учился.
Ему хотелось бы сказать, что он учится в Йеле или в Принстоне, куда не прочь был попасть. В Хендерсоне он делал заметные успехи и состоял в неплохой студенческой организации, но его очень раздражало, если наименование его альма-матер кто-то слышал впервые.
– Надеюсь, вы познакомились со всей здешней молодежью, – вставила миссис Холиуок. – И с моей дочерью?
– О да. – Ее дочь была унылой неказистой девицей в очках с толстыми стеклами. – Да, конечно. – Хуан добавил: – Кое-кого из здешних жителей я знал и раньше, до приезда.
– Малышку Гарно, – пояснила тетушка Кора.
– А, ну да. Ноуэл Гарно, – кивнула миссис Холиуок. – Мать у нее – красавица из красавиц. Сколько же теперь Ноуэл лет? Наверное…
– Семнадцать, – подхватил Хуан. – Но на вид она старше.
– Хуан познакомился с ней на ранчо прошлым летом. Они там вместе проводили время. Как они там называют такие ранчо, Хуан?
– Пижонские ранчо.
– Пижонские ранчо. Хуан с приятелем работали там за стол и ночлег. – Хуан не понимал, с какой стати тетушка Кора выкладывала все эти подробности, но она, к возрастающей его досаде, продолжала: – Мать Ноуэл отправила ее туда от греха подальше, но, по словам Хуана, на ранчо было довольно весело.
Мистер Холиуок, к облегчению Хуана, переменил тему:
– Ваше имя… – начал он, вопросительно улыбаясь.
– Сан-Хуан Чандлер. Мой отец был ранен в битве на холме Сан-Хуан[19], и вот поэтому меня так назвали – как Кенсо Маунтин Лэндиса[20].
Хуан объяснял это столько раз, что проговаривал фразы автоматически: в школе его называли Санти, в колледже – Дон.
– Вы должны у нас отобедать, пока вы здесь, – туманно произнесла миссис Холиуок.
Хуан почти перестал слушать, о чем говорили дальше: он заново живо осознал, что Ноуэл приезжает завтра. И приезжает потому, что он здесь. Она сократила срок пребывания в Адирондаках, получив его письмо. Понравится ли он ей теперь – здесь, где все не так, как в Монтане? Тут, в Калпеппер-Бэе, чувствовался размах, воздух был пропитан деньгами и удовольствиями, а к этому Сан-Хуан Чандлер – застенчивый, симпатичный, избалованный, одаренный юноша без гроша в кармане из маленького городка в Огайо – был не готов. Дома, где его отец был священником-пенсионером, он общался с милыми людьми. И до приезда сюда, на фешенебельный курорт в Новой Англии, не понимал, что при достаточном наличии богатых семейств неизбежно образуются замкнутые сообщества, куда посторонним доступ заказан. На пижонском ранчо все они одевались одинаково; здесь его готовый костюм в стиле принца Уэльского казался претенциозным, его шляпа, модная лишь теоретически, – жалкой пародией, галстуки – слабым отражением безупречных, совершенных в платоновском смысле галстуков, которые носили в Калпеппер-Бэе. Однако различия были столь незначительными, что сам он неспособен был их уловить.
Однако с того утра – минуло три дня, когда он сошел с поезда и оказался среди молодых людей, встречавших на станции своего товарища, – Хуану было не по себе, и манера тетушки Коры представлять гостя разным людям так, словно она стремилась его им во что бы то ни стало навязать, только сильнее его удручала. Хуан мысленно твердил себе, что тетушка Кора движима добротой к нему, а сам он должен считать себя счастливчиком оттого, что ее приглашение совпало с его страстным желанием вновь увидеться с Ноуэл Гарно. Он еще не уяснил, что за три дня возненавидел холодно-высокомерное покровительство тетушки Коры.
Звонкий, напористый голос Ноуэл в телефонной трубке на следующее утро заставил его собственный голос дрогнуть от прилива счастья. Она заедет за ним в два часа, и остаток дня они проведут вместе. Все утро Хуан пролежал в саду, безуспешно пытаясь освежить летний загар под бледно-лимонным светом сентябрьского солнца и порывисто вскакивая, стоило ему только заслышать лязганье садовых ножниц тетушки Коры на границе с соседним участком. Вернувшись к себе в комнату, Хуан вновь уныло взялся за пуховку, но тут к воротам подкатил спортивный автомобиль Ноуэл, и она выбралась на подъездную аллею. Глаза у нее были темно-голубые, почти что фиалкового цвета, а губы, как частенько думалось Хуану, походили на крохотные, мягкие-мягкие алые подушечки, хотя называть их подушечками язык как-то не поворачивался: нежнее этих губ не сыскать было на целом свете. Когда Ноуэл говорила, рот ее принимал форму буквы «О», а глаза распахивались так широко, будто она готова была не то разрыдаться, не то прыснуть со смеху от меткости ею сказанного. Уже в семнадцать лет она усвоила, что мужчины ловят ее слова с жадностью, которая ее пугала. Хуану даже самые пустячные ее замечания казались исполненными глубочайшего смысла и вызывали в нем напряженную сосредоточенность – настолько, что иной раз Ноуэл находила это утомительным.
Хуан сбежал по лестнице и по усыпанной гравием дорожке бросился навстречу Ноуэл. «Ноуэл, дорогая моя, – слова его прямо-таки распирали, – ты настоящее чудо, никого нет чудесней! У меня сердце готово из груди выпрыгнуть, едва только я завижу твое дивное личико и вдохну упоительный аромат, который тебя обволакивает». И такое признание было бы бесценной, единственно мыслимой правдой. Но вместо этого он промямлил: