боковых ответлений, но это не был тивел Кельма, они находились рядом с Центром.
-А мы в Эйнорд едем. Сходим в ресторан с тобой. Зря я, что ли, завел себелюбовницу, как ты считаешь?
Под ногами лежали тридцать этажей Эйнорда -- гигантского торгового центра,крупнейшего в Маане. За тонкой невидимой стенкой у ног Ивик -- темно-синяяпропасть, вся в огнях. Тусклые цепочки звезд сверху, две неравные цветные луны;снизу город, в золотом и пестром сиянии, отсюда не различить ни окон, ниуличной иллюминации, город до самого горизонта сиял, словно центр галактики. Вцентре узкой готической стрелой, озаренной снизу, взлетала башня старойРегистратуры. И новая Колыбель на востоке нависла радужным исполинским столбом.
-Я даже не знаю, что, - растерянно сказала Ивик, посмотрев на пластинку меню.
-Давай я помогу. Что-нибудь существенное, ты же с работы, и не ела ничего? Мясо,рыба?
Ивик что-то отвечала. Кельм тыкал пальцами в электронную пластинку, делаязаказ. Потом оба они откинулись в креслах, молча созерцая город. Минут черезпять поспела официантка с закусками -- безалкогольный крэйс, бокалы, ломтикиразнообразных овощей на широких тарелках. Еще через четверть часа подали ужин.У Кельма на блюде дымилось что-то мясное, большие, красные ломти, горки изовощей и чего-то еще неясного. Ивик минут пять только изучала свою тарелку,пробуя то одно, то другое. Рыба была перемолота в фарш и уложена кольцами, вцентре каждого кольца -- шарик из овощной начинки; дары моря свободнораскинулись по тарелке, на широких темно-зеленых листьях, в полукольцах лука иломтиках лимона. Еще на столике оказался подносик с нарезанным сыром восьмисортов; маленькая бутылочка вина. Немного алкоголя в крови у водителядопускалось, Кельм тоже позволил себя половинку бокала.
Кельм ел очень красиво. Как и вообще все делал. Ивик время от времени поднималаглаза и любовалась на него.
-Что тебе пишут? - спросил он. Подразумевалось -- из дома.
-Фаль пишет, не знает, сдаст ли математику. Лодырь он у меня. Может, придетсяпоследний год повторять. С другой стороны, это меня не очень расстраивает, учитывая,что он гэйн-велар. Шет наоборот радует. Пишет работу в соавторстве с каким-тоиль Греем, вроде, это у них большая величина. Сидит в лаборатории безвылазно.Миа... скучает. Про работу ничего не пишет. Вообще почему-то Миари больше всехжаль. Марк...
Она умолкла. Марк написал нейтрально. Все хорошо, все здоровы, сдали объект,летом обещают отпуск. Даже не написал "целую" в конце. Что, впрочем,и хорошо. Еще угрызения совести начались бы. Ивик ответила ему таким женейтральным отстраненным письмом.
-А мне опять ничего не написали. Мама болеет... Мне кажется, они как-то ужепримирились с тем, что меня нет. Как похоронили.
-Если бы с мамой что-то, они написали бы.
-Да, - согласился Кельм, - поэтому я исхожу из того, что у них все хорошо.
Ивик чуть повернулась в крутящемся кресле, и смотрела теперь не на город подногами, а на ресторанный зал. Маме Кельма восемьдесят два. И болеет.Отработанный материал, клиентка Колыбели -- конечно, если бы они жили здесь. Ине были богаты. Вон за соседним столиком пожилая супружеская пара. Доброе,умиротворенное выражение лиц. У старика прямая спина, и почему-то кажется, чтоэто бывший офицер. Причем эта мысль не вызывает вспышки ненависти, наоборот,уважение, как будто это бравый и гуманный герой одного из здешнихмногочисленных сериалов (а не реальный дорш -- трусливый, мнящий себясверхчеловеком, ни на что не способный даже на Тверди, готовый громоздить трупы"неполноценных" не задумываясь).
Уженщины в ушах черные опалы. Красивый контраст -- зачесанные назад белыеволосы, светлые глаза и черные, приковывающие взгляд драгоценности в ушах.
Этим тоже нет необходимости идти в Колыбель.
Исовесть их чиста.
Ведь если кто-то другой идет в Колыбель -- это свободный выбор того, другого.За него никто не несет ответственности, правда? Не скопил денег -- егопроблемы. В Колыбель под конвоем не ведут. Правда, могут забрать в атрайд, итам довольно быстро сумеют подвести к мысли, что это -- лучший выход. Но и этобудет свободный выбор.
На Свободный Выбор можно молиться, как на идола, подумала Ивик. И еще -- этоотличная затычка для совести.
Ивик тихонько доедала с тарелки и осматривала зал. Они не говорили больше, но иэто было хорошо. С Кельмом и молчать хорошо. Он прав, Ивик чувствительна. Оналегко начинает думать так же, как окружающие. Ведь здесь же хорошо. Как в раю.Прилично одетые люди смакуют приятный ужин. Дорогие туалеты дам, драгоценности;коллекционные костюмы мужчин. Бесшумно снующие официантки в короткихсеребристых халатах, все сплошь красавицы. Только музыка портит впечатлениесвоей попсовостью, но она здесь по крайней мере не назойливая, тихая. И в концеконцов, не осуждать же людей за то, что у них есть только вот такая музыка?
Здесь -- вершина дарайского блаженства, под ними -- тридцать этажей счастья.Огромных дешевых супермаркетов, распродаж, гор уцененной одежды, сумочек,украшений, залежей шоколада, пирамид дешевой фантастической техники, россыпейдетских игрушек. Маленьких пронзительно уютных салонов, в манекенах идиванчиках, в зеркалах, с дорогими коллекционными вещами. Все, что угодно -- налюбой вкус, на любой кошелек. Демократично -- для миллионера и даже для сибба.
Вокруг этой башни -- сама Дарайя. Мир, где этим людям -- хорошо, мир, которыйих полностью устраивает. Он ужасен? Да нет же. Не всем доступны даже вещи сдешевых распродаж? Ну и что, а почему все должно быть доступно всем? Это,наверное, нормально, когда одни живут в сотни раз лучше, чем другие. Незавидовать же, правда? Колыбели? Это свободный выбор человека. Если ему плохо,если он не хочет жить -- он всегда может с достоинством уйти из жизни. Атрайды?Местных-то в них содержат в прекрасных условиях; да и сама идея -- ненаказывать преступника, а помочь ему вылечиться и социализироваться... посравнению с дейтрийскими лагерями.
Вангалы? Ну и что, а почему на войну надо посылать нормальных людей? Этохороший выход. Им безразличны боль и смерть. Их никто не любит и не ждет. Вот ипусть...
Поведение за пределами своей страны, агрессия, эксплуатация и подчинениеЛей-Вей? Не будем о мелочах, подумаешь, какие пустяки. Так все делают. Дейтросвсе равно хуже.
Атак Дарайя -- красивый, хороший, добрый мир. Безопасность. Счастье.
Иэтот мир мы хотим взорвать, подумала Ивик. С минуту она держала в головетолько эту мысль, неприятную, словно чужеродную. И поняла, отчего ни разу -- идаже сейчас -- не испытала в Дарайе хотя бы относительного покоя.
-Вот смотришь вокруг, - сказала она, - все так хорошо, красиво. Богато. Людивроде бы счастливы. Их жизнь устоялась, они довольны. А мы хотим это всеуничтожить.
-А они, довольные, регулярно уничтожают нас, - заметил Кельм, - Ивик, ты что?Это противник. Прорывы дейтрийской границы по статистике -- два раза в неделю.
-Надо мыслить шире, - сказала Ивик, - можно ведь и иначе рассуждать. Например,одна эмигрантка мне сказала, что в этой войне виноваты мы. Вообще в войневсегда виноваты обе стороны, сказала она. Вот если бы мы согласились на всеусловия дарайцев... а мы еще и Триму защищаем. Чего же мы хотим?
-Перестать быть собой?
-А что? Как у Достоевского: пусть цивилизованная нация придет и завоюет другую,дикую. Хорошо, кого-то они уничтожат. Но ведь не весь народ. И со временем мыбудем жить примерно так же, как дарайцы...
Кельм хмыкнул.
-Накатать, что ли, на тебя телегу в Верс...
Ивик засмеялась.
-Давай, катай.
Иподумала, что ему это действительно не понятно. Он, наверное, не такойчувствительный. Ему не передается настроение и состояние окружающих. Зато унего есть опыт атрайда, и ненависть к Дарайе -- даже если бы здесь не былоКолыбелей и вангалов, даже если бы она была раем -- у него в крови, впереломанных костях, в шрамах. Не вытравить.
Принесли десерт со сложным названием. Ивик принялась ковыряться: целаястуденистая гора с белоснежной шапкой взбитых сливок; слой шоколадного пудинга,слой желе, мягких фруктов, сливочный слой, кофейный, лимонный...
-Все равно, - заговорила Ивик, - ведь суть не в этом: сохранить своюнациональную идентичность... это все слова, Кель! Уверяю тебя. Я этогонакушалась еще на Триме. Словеса, громкие словеса. Нации приходят и уходят...Причем когда они уходят, то вопли о национальной идентичности и святости"нашего, родного, исконного" особенно громки. Если Дейтрос проклят,если он плох -- так и пусть он погибнет. Если Бог и истина -- не за нами, зачеммы вообще нужны? Зачем умирать и убивать -- чего ради, ради амбиций, это нашанация, а не какая-то дарайская, у нас собственная гордость... Глупости какие.Их общество чуть получше нашего, или наше чуть получше их... у них атрайды, унас Верс... У них Колыбели, у нас нет свободного выбора профессии... у нихизобилие, но неравенство, у нас -- мало всего, но зато для всех одинаково. Нопростому человеку по сути все равно, где жить. Там -- одни достоинства, здесьдругие. Так же и с недостатками. И вот из-за этого, из-за таких пустяков кластьжизнь, убивать людей?
-Но ведь Бог и Истина -- за нами, - сказал Кельм. Он взял руку Ивик, поднес ее кгубам, чуть наклонился и стал целовать пальцы. Ивик замерла.
-Ты всегда во всем сомневаешься, - сказал он, бережно опустив ее руку. Ивиккивнула.
-Я не хочу уподобляться героям их сериалов, Кель. Они критикуют готанистов, нонасколько далеко они ушли от Готана? Да никуда не ушли. Разве что нет тойсовсем уж одиозной жестокости. Но если мы сами -- только ради какого-то там"национального проекта", ради "своих" - не лучше ли дляэтих же "своих" будет подчиниться и не воевать больше. Мы все времяговорим -- Дейтрос, братья и сестры, семья, родная земля... за спиной уквиссанов спит родная земля. У них есть родная, у нас есть... Так и будемвоевать до скончания века за свои родные земли. А смысл?