и сам на их месте поступил бы так же. Просто усилил бы слежку и наблюдение.
Попытка выяснить у Холена, не замечает ли он слежки, не удалась. Может быть,слежки нет. Но скорее, Холену она просто безразлична -- с ним ведут нейтральныебеседы, подсовывают невзначай практические тесты, ну а жучки, камеры, наружка,что они там еще применяют -- всего этого Холен не видит, потому что никогда ине готовился к этому.
Досадно, подумал Кельм. Придется подождать еще. В конце концов, главное --получить информацию от Кибы и передать ее в Дейтрос, а там уже будемзадумываться о своей безопасности.
Холен иль Нат не считал себя предателем.
Никогда не ассоциировал это слово с собой. Да, "с какой-то точкизрения", наверное, он таковым был. И если бы Холену такое обвинениекто-нибудь выдвинул, он не нашелся бы, что ответить.
На это невозможно ответить словами. Если было бы можно передать картину,изобразить это -- и желательно добавить ощущения... Он даже что-то такое пыталсяперенести на бумагу, углем, карандашом, давно уже, в самом начале, когда тольконачал работать в Контингенте Б. У него даже получалось -- но все эти рисунки онпотом порвал на мелкие клочки и спустил в мусоропровод.
Страшно. И показывать -- некому.
Потому что гипотетическому обвинителю показывать это было бы все равнобессмысленно. Обвинитель смотрел на Холена из мрака рыбьими глазами, не меняявыражения лица. Можно изобразить отчаяние, ужас, боль, боль, нечеловеческуюболь, и не просто так несколько минут боли, а часы, дни, недели... боль,которая не прекращается никогда. Рассказывать о прессе, об асфальтовом катке, офизических законах, которые неизбежно распластают тебя в тряпку, сопротивляйсяим или нет, и можно умереть -- но ведь тебе и этого не дадут. Отдать жизнь заДейтрос? Он бы отдал. Но ни одно тело не может сопротивляться давлениюгидравлического пресса. Оно все равно, неизбежно будет сломано и раздавлено.
Можно рассказывать, что это такое, когда тебя пытают -- но обвинитель непоймет и не услышит. Он начнет вспоминать про каких-то фантастических героев,которые якобы -- а кто проверял, кто знает, кто измерял меру страдания -- и этопреодолели, он скажет, что ты был Должен, что это твой Долг. Единственныйспособ заткнуть такого обвинителя -- это положить его самого под гидравлическийпресс.
Но Холен не обвинял себя. И знал, что ни один нормальный человек его обвинитьне сможет.
Предатель -- это тот, которого купили. Деньгами или обещаниями. Или пусть дажезапугали угрозами. Это -- тот, кто принял сознательное решение. Иуда продалХриста за серебреники. По собственной, личной инициативе. Предатели -- это теэмигранты, которые за деньги рассказывают о Дейтросе гадости. Не из страха даже-- просто за деньги, чтобы жить чуть-чуть получше.
Но никак нельзя считать предателем того, чьи кости перемолол гидравлическийпресс.
Деньги, если быть объективным, Холену тоже заплатили. Неплохие. Он сидел всобственной гостиной. Отличная квартирка -- три комнаты, наверху -- огромнаястудия, мечта, оборудование, мебель, подсветка, диваны для отдыха. И он ужепочти выплатил кредит за эту квартиру. Хотя так до конца и не понял, зачем онаему одному -- такая огромная.
Холен поднялся по лестнице в студию. Раз есть деньги, то почему их не тратить?Но ведь не из-за денег он согласился работать. Сотрудничать. Ему тогда само этослово было омерзительно. Просто не было другого выхода. Реально -- не было, ивсе. Наверное, герои бывают. Возможно, это сказки, или точнее -- просто укаждого человека своя мера, свой предел, за которым он ломается, но бесконечнымэтот предел не бывает ни у кого. Но Холен -- нормальный человек. Не трус, онмного лет служил, воевал, вел себя вполне достойно. Не слабый. Не корыстный.Просто обычный, нормальный человек. И ему очень не повезло в жизни.
Кстати, он до сих пор считал, что да -- не повезло. И будь у него хоть какая-товозможность -- он вернулся бы в Дейтрос. И плюнул бы на все это потребление, нароскошь, на студию бы свою плюнул...
Вернулся бы к Лите, к детям, к друзьям... О них Холен старался никогда недумать. Это было не просто больно -- невыносимо больно. Это тоже было пыткой.
Яркий, почти дневной свет вспыхнул под высоким потолком , простор засиял.Длинная зала, полукруглые окна с вьющейся зеленью, сейчас затянутые белымижалюзи. Холсты - на стенах, на подрамниках.
Этой мастерской хватило бы на всех художников их шехи или даже всей части...Все богатство - ему одному.
Стеклянные шкафы, на полках - растворители, разбавители, лаки, грунты, масла,наборы красок, пеналы с кистями, масленки, палитры, щипцы. Чистые холсты -разного размера, фактуры. Все для графики - карандаши, угли, растушевки,бумага...
Бейся о стену головой...
Он любил писать по ночам - пишется хорошо. Нет дневного света, но и это здесьне проблема: линия оранжевых и голубых люминесцентных ламп сверху, за рабочимместом, и линия - сверху слева. Мольберт - пустой сейчас, но шендак, какой жеон удобный, ведь нарадоваться не мог поначалу, и регулируется, и двигается какугодно; а в Дейтросе-то подрамники на самодельные подставки ставили, чуть не настулья...
Длинный стол, раскиданы угольки, пользованные растушевки, кипа листов. Холенстал перебирать их. Шендак, сколько он уже сюда не поднимался -- неделю?
Наброски были неплохие. Он их делал месяц назад. Или два? Кажется, в началеосени. Пытался реализовать идею, задуманную еще в квенсене, давным-давно. Всене доходили руки, не хватало времени. Игра света и тени. Лицо девушки награнице мрака. Он реализовал это в Медиане, с Литой. Было очень красиво. Нодавно. Сейчас он не видел того света.
Но наброски хорошие, профессиональные. Анатомически правильно показанныйповорот головы и плеч. Мышцы, изгибы, впадинки. Лицо не то дарайское, не тодейтрийское -- что-то среднее. Живая, не кукольная красота. Реалистичная, но нефотографическая манера...
Он мог бы зарабатывать деньги, рисуя рекламу. Или художником-иллюстратором --для хороших, академических изданий; для интеллектуальных журналов; мог бырисовать персонажей мультиков и компьютерных игр. Он все еще прекрасныйхудожник, профессионал, и останется таковым всегда. Ремесло никуда не делось.
Но таких художников и здесь полно, конкуренция высока.
Ктому же, у Холена и так есть профессия, и другую ему -- по крайней мере пока-выбрать даже и не позволят.
Рука дрогнула, он выронил листы. И не хочется этим заниматься. Да, он этоумеет. Но не хочется. Давно уже нет желания. Может, надо как-то начать -- ипойдет... Может, надо дисциплинировать себя. Ведь и в Дейтросе бывало всякое,иной раз и не идет, но потом что-то сдвигается внутри, и - снова горит Огонь.
Сейчас - не поможет ничего, он это знал. Давно убедился на опыте.
Знакомая тошнота подступила к горлу. Холен быстрым шагом вышел из комнаты.Спустился вниз. В такие вечера надо либо резать вены, либо срочно уходить издома. К счастью, эти вечера случаются редко.
"Трога" ждала его в подземном гараже. Холен открыл дверцу, сиденьемягко спружинило под ним. Неслышно завелся мотор, кондиционированный ветерокприятно коснулся лица. Холен рассеянно коснулся панели управления, и машинавынесла его на поверхность, сквозь раскрывшиеся автоматические створки ворот.
Он включил радио -- веселенькую дарайскую музычку. Холен не был музыкантом, впервое время его ошеломляла их эстрадная манера, показалась яркой, необычной,значительно лучше всего, что он слышал в Дейтросе. Позже он понял, что никакихдругих вариантов в Дарайе нет -- включи любую группу и услышишь приблизительноодно и то же. Эффект новизны стерся. Даже старинные классические вещи онипереигрывали в той же манере, убивая последние проблески огня, когда-тоиспытанного композитором.
Но какая разница, что слушать? Лишь бы только не тишину...
Это был один из советов психолога. Холен давно уже лечился от депрессии. Ненастоящей, биохимической, но ведь ему-то какая разница, от чего мучиться?Таблетки не спасали. Нужна была психотерапия. И она помогала -- Холен ведь неспился, не покончил с собой.
Психолог искренне не понимал его. И многие здесь, Холен это знал, не поняли бы.Да что там -- он сам себя не понимал. Чего ему не хватает?
Сознания вины -- нет. Не считал он себя виноватым. К производству мак относилсякак к неизбежному злу. Да и так ли уж много вреда дейтринам принесут эти маки?Ему не надо воевать против своих, а вангалов вооружать -- все равно онинеизмеримо слабее гэйнов.
Все нормально. Так сложилась жизнь.
Работа -- не лучше, но и не хуже любой другой. По крайней мере, сидишь в теплеи занимаешься творчеством. Патрули в Медиане куда тяжелее. Если в патрулях былакакая-то романтика, за 15 лет службы Холен перестал ощущать даже ее тень.Нудная, физически тяжелая, почти ненавистная рутина, ежедневное преодолениесебя. Нынешняя работа легче и приятнее.
Есть деньги. Приличные, очень неплохие по здешним меркам деньги. Он ездил вотпуска -- на море, в горы. Болтался на пляже, флиртовал с красивымиблондинками, снимал девочек-вангали, пробовал местные вина. Дивился природным ирукотворным красотам. После отпуска возвращался посвежевший, веселый, почтисчастливый -- но ощущение покоя очень быстро уходило, словно вода в песок.
Не хочется работать над картинами? Ну и что... Мало ли занятий и без этого? Посовету психолога он заводил себе хобби. Вместе с Тиллом пытался научитьсягонять на горных лыжах. Пробовал смотреть так называемое "элитноекино", даже стать знатоком -- но оно вызывало такую же скуку, как иобычные дарайские фильмы, все -- по одному шаблону. Просто у"элитного" шаблон другой. Собирал коллекционные автомобильчики.Заводил подруг. Посещал ночные клубы и развлекательные заведения.
Жизнь намного шире и прекраснее, чем корпение над холстом или куском бумаги.Тем более, та жизнь, которая теперь открыта ему. Жизнь -- это море, горы,прекрасные девушки, интересные люди, тонкие вина, изысканные рестораны.Спортивные автомобили,