нравился, я всех угощал выпивкой. Это дома я срывался. Меня нервировал запах жены и дома.
Я умер вдали от своей деревушки. Съездил туда на Рождество. Было хорошо. Только в ногах какая-то тяжесть. Потом вернулся в город и вышел на работу. Жизнь шла своим чередом. Я постоянно с кем-то общался. Когда на заправке мне заливали полный бак, я почувствовал, что голова стала пустой, как орех.
Сначала я ухаживала за мужем. Потом заболела сама. Два года мучилась. Наш сын – инвалид-колясочник. Он не знает, что делать со всеми деньгами, которые мы ему оставили.
Я умер от опухоли мозга. По мнению врачей, у меня была опухоль и в кишечнике, но я ее не замечал, меня беспокоила головная боль. С какого-то момента я уже ничего другого не чувствовал. Для врачей я был в коме, а на самом деле – в полном сознании. Я был целиком внутри опухоли, как улитка в раковине.
Меня повесили мои родители-крестьяне. Они не хотели, чтобы я встречалась с одним парнем. По их понятиям, он был мне не пара. Это случилось не в Средние века. Шел 1929 год.
В четверть третьего дня я сказала дочери, что мне плохо. Она застыла на месте со стаканом воды в руке. Стоял январь. Был вторник.
Я выписывал рецепт пожилой женщине. Моя голова упала на письменный стол. Руки замерли и тут же окоченели.
Я здесь, в самой верхней нише северной стены кладбища. Сквозь щель в нишу забивается снег и лежит тут месяцами.
Я тоже, я тоже.
Примечание
Я написал эти открытки после коротких, но постоянных приступов паники. Теперь приступы уже не такие, как раньше. Раньше ты сразу искал кого-то, кто отвез бы тебя в больницу, и если не находил, ехал туда сам, а когда приезжал, толком не понимал, вправду ты умираешь или вступил в следующую фазу своей мучительной ипохондрии. Я пробовал писать открытки и в другое время, пробовал не раз, но все их выбрасывал. Они получались похожими на обычные открытки. Рисунок фраз был тем же, такой же была и тональность, но слог выходил сухим, он не был пропитан тем настроением, в которое ты погружаешься после едва пережитой смерти. Тогда ты можешь описать то, на чем, возможно, все держится, описать то небытие, которое поддерживает и разъедает все на свете. Панический взгляд углубляет чувства, огрубляет их. У тебя нет времени, чтобы придать им утонченную форму, олитературить их. Минут через двадцать ты снова в тупике покоя или привычного беспокойства, и тогда можешь говорить только о своей жизни или о жизни других людей. Мертвые не думают о тебе и не шлют тебе никаких открыток.
В темном гробу одна рука лежит с одной стороны, другая – с другой. Они никогда не коснутся друг друга.
Приехали родственники из Швейцарии: закуска, паста с томатным соусом, запеченная баранина с картофелем, фрукты, а на десерт кофейное мороженое с инфарктом.
Хорошо бы кто-нибудь сообщил обо мне Тонино, сицилийскому плотнику, мы вместе работали в Швейцарии. Не помню, из какого он городка, не помню даже его фамилии. Он носил усы и любил спагетти с тунцом.
Жена открыла шкаф, а я закрыл глаза.
Я умер в одиннадцать утра. Не помню, какой был день, может, суббота, по субботам в городе рынок. Я умер, когда разжигал огонь. Меня нашли через два дня возле пепла.
Я умер из-за женщины, которая меня не любила. Она испортила мне жизнь. Хорошо помню, с чего все началось. В тот вечер я собирался ее поцеловать, а она отстранила мое лицо рукой. Я умер в тот вечер. Умер по-настоящему. Потом делал вид, что живу, все ждал и ждал, когда что-то наступит, но ничего так и не наступило.
Понос сменялся запором. Я худел. Месяцами в голове роились странные мысли. Врач говорил, это все нервы. Потом обнаружили скрытую кровь в кале. Снова анализы, потом колоноскопия. Поздно, сказал врач, нужно срочно приступать к химиотерапии. Я пошел в гараж и повесился.
Мы так близко дружили, что я пошел на его похороны, а он – на мои.
Я умер в овощном. Купил бананов, они снижают давление.
Я умер в четверг вечером у себя дома в деревне. Вдруг закружилась голова. Подумал позвать кого, мол, что-то со мной не так, но еще подумал, что не могу никого позвать. Я расплакался и долго плакал, а голова все сильней кружилась. Потом слезы смешались со рвотой. Я сказал пару раз мама ро́дная и умер.
Если хотите знать, Бог все время в черной водолазке.
В моем случае после смерти жизни нет, лишь потому, что ее не было и до.
Я был священником. Я никогда не верил ни живым, ни жизни. Честно говоря, я ждал чего-то большего от смерти.
Ешь через капельницу, ходишь под себя. Наконец дочь меня задушила и очень хорошо сделала.
Мой рак был у всех на устах и у меня в животе.
Смерть приходит один раз, если она приходит во второй раз, то уже ничего не находит. Сейчас я ее жду, хочется, чтобы она пришла во второй раз и ушла с пустыми руками.
Навещавшие меня надеялись про себя, что я не выздоровею. Так и вышло.
Я предложил другим мертвым собираться поближе: какой смысл и здесь быть самим по себе.
Последнее, что меня разозлило при жизни, была мысль о враче. Он взял триста евро за то, чтобы сказать: приди я к нему на месяц раньше, я бы справился.
Мне было тринадцать лет. Почти никто не умирает в тринадцать лет.
У меня была куча проблем. Я все решил одним инфарктом.
Мы были учителями на пенсии. Жена умерла в октябре, я умер в январе. Жена умерла от инфаркта, я тоже. Мы жили спокойной жизнью, не курили, за столом никакого спиртного, только вода. Я прогуливался каждый вечер с пяти до семи.
Мертвым ты можешь делать что хочешь. Ночью я иногда перебираюсь в гроб к дочери. Ложусь рядом.
Сто миллиардов галактик. Сто миллиардов звезд в нашей галактике. Столько всего, а я тут навсегда заколочен в гробу.
Знай я, что все так будет, умер бы раньше.
Кончается тем, что в один прекрасный день на твоей могильной плите загорает ящерица.
Я не доверяю даже мертвым. Время от времени я приподнимаюсь, чтобы проконтролировать ситуацию.
Смерть – прескверная вещь. Скверно даже не то, что люди умирают, а то, что можно умереть в любую минуту. Не может быть никакого Бога. Никакой Бог не допустил бы моей смерти в три часа дня на адриатической автостраде в районе Сенигалии.
В соседней могиле кто-то иногда покашливает.
Нас было двое братьев – Пинуччо и Тонино. Я был Пинуччо, и я умер. Насчет Тонино не знаю.
Теперь, когда я умер, что будет с моими книгами, моими носками, моими шляпами? Зубную пасту я только открыл. Холодильник был забит едой. Недавно я познакомился с девушкой. И она мне нравилась.
Я умер в Америке. Перед смертью я много раз был в Италии, все надеялся умереть в Италии.
Я умер перед телевизором и женщиной из Польши.
Мы все те же, все тот же десяток человек, которые тысячелетие за тысячелетием рождаются и умирают.
Прах, наконец-то!
Примечание
О смерти я думаю постоянно. Я всегда думаю о своей смерти. Когда-то я думал о смерти матери. Потом мать умерла. Я еще не умер, поэтому еще могу подумать о своей смерти. Вчера я долго о ней думал. Вообще-то я думаю о ней каждый день, но бывают дни, когда мысли растекаются и заполняют собой поминутно весь день. Я не думаю о смерти в целом, я думаю, что у меня вот-вот случится инсульт или инфаркт. Они вот-вот случатся, и меня охватывает паника. Они могут случиться, и меня охватывает тревога. Может, это лечится, а я не лечился, не принимал всерьез своего страха смерти. Неясно, то ли я сам источаю этот страх, то ли он переполняет меня и не собирается уходить. В результате все свои поступки в жизни я совершаю под страхом смерти, будто смерть – это баллончик: такие носят с собой люди, страдающие одышкой. В моем баллончике кислород смерти. Я его вдыхаю и живу дальше.
Благодарность
Миммо Скарпе – за то, что воодушевил меня после первых же открыток; Антоньетте Фратианни и Эльде Мартино – за то, что помогали выстраивать эту книжицу на всех ее этапах; Ливио Боррьелло, Франческо Де Сио Лаццари, Марко Эрколани, Франческо Маротте, Якопо Мазини, Лауре Маурьелло, Аделельмо Руджери, Альберто Сайбене, Тициано Скарпе, Эмануэле Треви – за советы.