[8], Бекмамбетов и «Комеди клаб» – это, может быть, русская мафия возродить нам культуру могла б? Не стыдись за Россию, поздравь ее, даже если ты внутренний враг. Это, может быть, русская мафия в США загоняла Ирак? Пусть беснуется Запад-анафема, пусть гордыню смирит, паразит. Это, может быть, русская мафия экономику Штатов разит? Словно ризы святого Евстафия[9], мы сияем на горе врагу… (Тут кончаются рифмы на «мафия», но заткнуться еще не могу.) Это, может быть, русская мафия потрясла Куршевель и Давос? Это, может быть, русская мафия олигархов втоптала в навоз? Это, может быть, русская мафия производит нам «Тополь» и ПТУРС?[10] Это, может быть, русская мафия голосует за избранный курс? Это, может быть, русская мафия покорила ТВ и печать? Это, может быть, русская мафия научила нас чаще молчать? Это, может быть, русская мафия Бахмину одолела в бою? Это, может быть, русская мафия мне диктует поэму мою? Это, может быть, русская мафия реставрирует ядерный щит? Это, может быть, русская мафия коллективные письма строчит?
Не даю злопыхателям спуска я. Не уйдет безнаказанным зло. Это, братцы, не мафия русская. Это русское время пришло. Заграница терзается, мать ее, увидав небывалый расцвет!
Если ж все это русская мафия, то прекраснее мафии нет.
ПОВАПЛЕННОЕ
Мы в новом мире очутились. В нем полноправно правит цвет. Раскрашенный Исаев-Штирлиц спасает крашеную Кэт. Страна, от старца до плейбоя, глядит, махнув на все рукой: какое небо голубое! А Мюллер розовый какой! А краски – словно от Диснея! Герой предстал во всей красе и врет, нимало не краснея: в разведке так умеют все. Эффект покуда не изучен. Какие планы, Боже мой! Давайте Чаплина озвучим, а то ведь бегает немой... Зачем смотреть благоговейно на купола-колокола из кинофрески Эйзенштейна? Покрасить их, и все дела! Желаем зрителю добра ведь: чего он пялится во мрак? И, кстати, Грозного поправить, а то одет незнамо как. Пускай его причешет Зверев, российской моды ветеран, и зритель купится, поверив, что Грозный стильный был тиран. Увы, краситель сериала забыл (его ли в том вина?), что фильм Лиознова снимала уже в цветные времена. Мы упустили между делом, маркетингом увлечены, что он задуман черно-белым, каким был мир в конце войны: там многоцветие не в моде, лубочных красок не видать... И коммунисты даже вроде хотят на это в суд подать – но не получат перевеса. Родная партия, прости: навряд ли на пути прогресса барьер возможно возвести. Тут поле мощное такое, что дела хватит на века: к примеру, есть «Каприччос» Гойи – их не покрасили пока; расцветим в будущем для пробы, не опасаючись суда, офорты Рембрандта? Еще бы! Гравюры Дюрера? О да! Кто пожелает нос расквасить, трудясь на новом рубеже? Гораздо проще перекрасить то, что имеется уже. И что мы скромничаем, братья, свой имидж втаптывая в грязь? Детей любимое занятье – игра полезная «Раскрась». Раз в десять лет, по зову сердца, мы перекрашиваем всласть былые доблести и зверства из черной – в розовую масть, давно устав дивить планету, устав искать благую весть... Раз ничего другого нету – давайте красить то, что есть. С одной догадкой нету сладу – пусть я за это огребу: мы все давно – лет тридцать кряду – живем в повапленном гробу. На нем, как прежде, надпись «Russian», внутри отделка из Европ, он лакирован, он подкрашен, в нем нефть и газ, но это гроб. Соседи пялят без опаски глаза бесстыжие свои. На нем лежат различной краски несовместимые слои: он черным был и краснокожим, он примерял защитный цвет... Его мы только красить можем, но переделать – нет и нет. Страна моя! Я твой поклонник. Но почему передо мной лежит накрашенный покойник, моей зовущийся страной?! Отсюда, верно, наша злоба, скопившаяся в тайниках, – что из повапленного гроба нам всем не вылезти никак. Раскрашен фильм, озвучен Чаплин, родная нефть идет в трубу, престол незыблем, гроб поваплен, и в нем стабильно, как в гробу. ...А впрочем, есть у этой меры резон, придуманный давно: коль все вокруг настолько серы – пусть краски будут хоть в кино. Я был ребенком оробелым, но суть вещей открылась мне: был телевизор черно-белым, а мир вокруг – цветным вполне. Отчизна, выцветшая снова, в который раз за тыщу лет! Лови хоть Штирлица цветного, раз ничего цветного нет.
HAPPY BIRTHDAY!
К негодованью внутренних врагов, взирающих на нас недоуменно, по прихоти таинственных богов мы родились с тобой одновременно. Нас разделяют пять десятков лет – за это время рушилась Европа, дрожал Китай… и все ж различья нет, хотя бы с точки зренья гороскопа. Привычно в день двадцатый декабря делить с тобою именинный торт нам. Мы бросили с тобою якоря в пейзаже зимнем, русском, некомфортном, где снег колючий, и вороний грай, и ветер, соответствующий жанру, – чтоб оживить собою этот край. Добавить интересу, пылу, жару! Чтоб посреди российской мерзлоты зажечь костер и озарить берлогу… Так зажигать, как зажигаешь ты, – я не могу. И, может, слава богу.
Что говорить, любезная ЧК, – я не гонюсь за красотою слога: ты не нашла во мне ученика, но сходства между нами очень много. Мы бескорыстны. Нам не нужен куш – мы в этом смысле истинные россы. Мы оба, в общем, инженеры душ. Мы оба любим задавать вопросы (я хитростью беру, ты – сапогом, но мы об этом никому не скажем). Мы с внутренним сражаемся врагом: я – с совестью, а ты – со шпионажем. Интеллигентской нету в нас гнильцы: нас бесит декаданс и злит упадок. Вдобавок оба мы с тобой стрельцы (хоть ты стреляешь лучше на порядок).
Мне радостно, что мы в таком родстве. Пусть у меня специфика иная – порою сладко думать, что в Москве стоит твоя избушка лубяная. Ты не смыкаешь бдительных очей, просвечивая мысли и деньжищи. Пусть сердце у меня не горячей и мозг не холодней, но руки чище. Ты, правда, провела своих во власть: твой отпрыск восемь лет баранку крутит, а мой пока не смог туда попасть… но, знаешь, чем в России черт не шутит! Он выучит немецкий, вступит в брак, приобретет профессию вторую… Сейчас он, правда, мстителен не так, но я его еще потренирую.
Я рохля, как меня ни укоряй: мешает добродушие тюленье. Но помнишь, что заметил Николай, когда задумал Третье отделенье? Вручая Бенкендорфу свой платок, он смог теоретическую базу подвесть под исторический виток – и выдал историческую фразу: «Не нужно дурно думать ни о ком. Сатрапствовать мы вовсе не хотели. Чем больше слез отрешь ты сим платком, тем более моей послужишь цели». С тех пор мундир небесно-голубой всегда считался символом угрозы… Но дело-то одно у нас с тобой: нам дан платок! Мы осушаем слезы! И кто же виноват, что свой платок, врученный для решения задачи, накидывать ты любишь на роток, а я его использую иначе?
Спецслужба дорогая, пью за нас, за наше сходство. Выражусь короче: мы родились с тобою в темный час, в холодный вечер самой долгой ночи. Не стану проливать на нас елей, не развожу привычные кажденья – но факт, что мир становится светлей буквально после нашего рожденья. В окне цветут морозные цветы, но день продлился – значит, лето скоро! Кто этот свет приносит – я иль ты? Конечно, ты. Я уступлю без спора. Я стар, а ты все так же молода. Мне кажется, для моего же счастья с тобой не надо спорить никогда, а лучше бы и вовсе не встречаться. Нам в день один родиться привелось под матовым, ущербным лунным диском, – но думаю, что жить нам лучше врозь, как типа близнецам в кино индийском. Не говорить. Не спорить ни о чем. Пока я не больной и не убитый, хочу я быть с тобою разлучен, как памятные с детства Зита с Гитой. Я как-нибудь стерплю разлуки боль, ничем тебе по жизни не мешая… Поздравить наконец тебя позволь. Что мне сказать тебе? «Расти большая»? Но ты и так, сказать не премину, на зависть всем другим спецслужбам в мире, давно уже размером со страну, а если с резидентами, то шире… Какое счастье – жить в такой стране, в такой большой, родной каменоломне…
Будь весела. Не думай обо мне – и, если можно, адреса не помни.
АНТИКРИЗИСНОЕ
Прокуратура России предупредила об ответственности за разжигание панических настроений и призвала избегать разговоров о кризисе.
Проснись, поэт, твой пробил звездный час. Востребован Отечеством твой гений – ты должен сформулировать для нас словарь эпохи кризисных явлений. Ты призван до читателя донесть напор синонимического ряда: нет кризиса. Точнее, кризис есть, но не у нас, а там, где так и надо. И правда, пусть сограждане проспят все, чем пугают с интернетных лент нас. Везде распад – у нас недолгий спад, задержка, небольшая турбулентность. Ревизия, как Кудрин пробасил. Полезная, хоть горькая, настойка. Проверка связи, встряска, проба сил, ученье, тренинг, тонкая настройка. Подобное смягченье – не порок, а старая, проверенная школа: не ураган, а легкий ветерок. Не ветерок, а пух от уст Эола. Ей-богу, журналист, не паникуй, не нагнетай, не пользуйся минутой. Все ждут спасенья. Все получат буй, спасательный, старательно надутый. От юноши до деда-старика, от девы до старухи – всех прикроем. Хоть никакого кризиса пока в России нет, но кризис под контролем. Есть закрома у нас и погреба, запасцы есть, и кстати, с Новым годом! Нет кризиса, но с кризисом борьба уже идет в России полным ходом. Пускай кусает локти целый свет, на наше процветание окрысясь: нет кризиса. Такого слова нет. Есть гнозис, стазис, фюзис, но не кризис. Открой словарь старинный, о певец: иметь его положено поэту. Есть «кресло», «кречет», «криво», наконец, есть критика, гляди, а «кризис» – нету. Отсутствует, невидимый, как фронт: пускай ярится западная свора! А что же есть? К примеру, есть Стабфонд. Хоть и его уже не будет скоро.
Наш облик свеж, как яблоко ранет. Синонимы! Не зря же я искал их. У нас и безработицы-то нет, а есть приятный отпуск для усталых. Пускай поверит даже средний класс, который в кризис ткнулся лично мордой, что нет и девальвации у нас: у нас хотя и маленький, но твердый. Тут нам дефолтом изредка грозят – пускай таких пугателей осудят. Не будет так, как десять лет назад! Гораздо хуже – да, но так – не будет. Когда ж долги, а вслед неплатежи на нас повиснут тяжким ожерельем, так ты, поэт, согражданам скажи, что это мы ср