али Гомер и Фредди.
А затем уже по одному, по два, по три посетителя и посетительницы стали присоединяться к поющим, и к приходу дядюшки Одиссея приятная мелодия с не менее приятными словами захватила всех.
Сопрано из церковного хора залезла на самую вершину до бемоль и заставляла дрожать и звенеть всю посуду на полках кафе, когда произносила слово «вагончики-и-и». И ей неплохо помогал смешанный хор мужских и женских голосов с хористами всех возрастов, а также всевозможных оттенков кожи – благодаря беспрерывно сменяющемуся световому оформлению за стеклянным окошечком музыкальной машины.
Никогда прежде не было ещё такого ни в городе Сентерберге и, пожалуй, ни в каком другом городе: чтобы эдакую весёлую, радостную и лёгкую мелодию люди пели с такими удручёнными, озадаченными и просто несчастными лицами!
Гомер пел и пел вместе со всеми, и вместе со всеми он изо всех сил старался позабыть и весёлую мелодию, и забавные слова, только всё было напрасно. Пробовал он запеть другие песни, например: «У Мэри Смит овца была» или «Джек и Рой идут горой, несут с водой ведёрко», – но всё равно и Мэри Смит, и Джек со своим другом Роем очень быстро забывали про овцу и про ведёрко и начинали есть только «пончики, симпо-симпомпончики», да ещё «целые вагончики» этих «симпомпончиков»…
Гомер со страхом, но и с надеждой смотрел на лица наиболее испытанных и закалённых певцов их города: на сопрано из церковного хора, на священника, на зубного врача и, наконец, на своего дядюшку Одиссея – все они пели уже много лет и легко могли переходить из одной тональности в другую и даже из мажора в минор… Так неужели они не в состоянии остановиться, когда хотят, когда песня уже в который раз приходит к концу?!
Нет, видно, не могут, а то бы уже давно это сделали. Они даже не могут петь потише, не то чтобы совсем остановиться!
Страшная мысль мелькнула в мозгу у Гомера: «Что, если мы никогда не остановимся?!»
И тут Гомер вспомнил, что нечто подобное уже случалось с ним как-то, около года назад. Он тогда прочитал в библиотечной книге один стишок и потом долго не мог от него отвязаться – всё повторял и повторял против воли и желания. К счастью, в той же книжке был рецепт, как излечиться от этой болезни…Но вот какой рецепт и что за книга, Гомер не мог сейчас вспомнить, хоть убейте!
В перерывах между строчками песни он стал пытаться припомнить хотя бы автора, или, наоборот, название, или что-нибудь о рецепте… Ничего! Всё вылетело из головы, как нарочно! Иногда ему казалось, что он уже близок к тому, чтобы вспомнить, что вот-вот он вспомнит… Но, увы, вновь его захватывала неудержимая мелодия, и он беспомощно плыл по её течению.
«Если не найдётся книжка, – думал Гомер, – без неё нам будет крышка! Тесто ем сперва я, дырку – на закуску… Ну и голова я, чтоб мне было пусто!..»
Он выждал момент, когда сопрано закончило свой самый высокий и громкий пассаж, и затем вскочил на прилавок и пропел оттуда, перекрывая могучие звуки хора:
– Ноги в руки, и пошли все скорей за мной в библи… отеку! – добавил он уже без мотива и потом продолжил: – Помню, книжка есть одна, нам помочь должна она!
Обладательница сопрано тут же подхватила на самой высокой ноте:
– Все ступайте за Гомером, он послужит нам примером!.. Собирайте дырки в чистые пробирки!..
И с этими словами танцующая и поющая толпа выкатилась из дверей кафе и понеслась по площади. И песня огласила весь город Сентерберг и даже, наверно, его окрестности:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики —
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Тесто ем сперва я,
Дырку – на закуску,
Красота какая,
Очень это вкусно!
Чтоб они не кончились,
Чтоб они не пончились,
Собирайте дырки
В чистые пробирки!
Мы облепим дырки тестом,
Будет дыркам в тесте тесно,
Будет тыркам в десне десно,
Будет просто расчудесно!
Пончики, пончики —
Целые вагончики!
Время было позднее, и библиотекарша собиралась уже домой, тем более что ей надо было уложить вещи: ночным поездом она уезжала в отпуск. И сейчас она стояла у стола и наскоро пересчитывала тридцать два цента, которые набрались со штрафов за сданные не вовремя книги. Она окинула прощальным взглядом помещение библиотеки – полки с книгами, столы, стулья, лестницу на второй этаж, – прикидывая в то же время в уме, всё ли в порядке, не забыла ли она чего-нибудь сделать, перед тем как запереть дверь и на две недели сказать «до свидания» всем этим разноцветным корешкам и переплётам. Внимательно посмотрела она на полку с журналами и напомнила сама себе, что, как только вернётся, нужно продлить подписку на «Музыкальный ежемесячник». Потом захлопнула огромный словарь, которым пользовался Фредди и который он оставил открытым на букве «П», – захлопнула, чтобы пыль не осела за две недели на слова, начинающиеся с этой буквы, включая и слово «Пандора».
Наконец её требовательный взор отметил, что всё в абсолютном порядке.
– Ну вот, – произнесла она радостно вслух, – вот и я отправляюсь на отдых. Этого момента я давно ждала!
И в этот момент Гомер протанцевал по вестибюлю, раскрыл дверь в книжный зал и – трррах! – споткнулся о столбик с объявлением «Соблюдайте тишину!», опрокинул его и упал сам.
Сопрано в это же время успешно взяло своё самое верхнее до бемоль и вместе с этим звуком свалилось на упавшего Гомера. За сопрано последовал смешанный квартет, за ним – трио, а потом уже всё перемешалось в этой куче-мале: несколько квинтетов, секстетов и септетов, ведущие и неведущие солисты, первые и вторые голоса, и Фредди, который не обладал ещё таким вокальным мастерством, чтобы без труда и к тому же совершенно правильно исполнять мелодию в лежачем положении, да ещё когда чьи-то ноги колотят тебя по спине.
Прежде чем весь этот клубок людей и обрывков музыкальных фраз окончательно смог распутаться, мэр города успел в бурном темпе поддать дядюшку Одиссея коленом пониже спины (разумеется, не нарочно), и в его стиле невольно действовали также судья Шенк и несколько членов городского управления, которые нанесли подобные же удары начальнику тюрьмы и зубному врачу. И всё это, конечно, не переставая петь.
Почтарь Претт тем временем с песней на устах пробивал себе дорогу через барахтающихся людей во главе немалой своей семьи, состоящей из жены, дочерей, зятьёв, восьми внуков и пожилой троюродной жениной сестры, которая вовсю использовала свою трость как оружие и как дирижёрскую палочку.
Гомер одним из первых поднялся на ноги и с песней протанцевал к испуганной до полусмерти библиотекарше.
– Ем я только пончики, симпо-симпомпончики, – сообщил ей Гомер и продолжал на тот же мотив: – За своё вторжение просим извинения…
И хор повторил его слова.
А затем все они исполнили песню от начала до конца, и спели её, надо сказать, лучше, чем когда-либо до этого. Наверно, потому, что хотели загладить свою вину перед библиотекаршей. Их исполнение лишний раз подтвердило тот факт, что в любом деле необычайно важна тренировка.
Библиотекарша была потрясена до глубины души и самой песней, и мастерством исполнения, но, прослушав это музыкальное произведение два или три раза, стала всё-таки беспокоиться, успеет ли собрать вещи и не опоздает ли к поезду, поэтому с милой улыбкой она поблагодарила всех за удовольствие и попыталась успокоить их и вежливо выпроводить за дверь.
Но не тут-то было! Во-первых, никто её не слушал и не слышал, а во-вторых, она сама почувствовала вдруг непреоборимое желание присоединиться к хору своих сограждан.
– Что могу для вас я сделать? – пробормотала библиотекарша, предпринимая героические усилия, чтобы не пропеть эти слова.
– Книжка есть у вас одна, – просолировал ей в ответ Гомер, – нам помочь должна она!
– Как название?! – рявкнула библиотекарша, от страха теряя контроль над собой. – Вспомни номер в каталоге, имя автора припомни!
– Я читал её зимою, – пропел Гомер, – книжка с жёлтою каймою, и была тогда она, кажется, потрёпана!
– К сожалению, друзья, чики-пон, чики-пон, – ответила библиотекарша, – так найти её нельзя, чики-пон, чики-пон! – И уже по-настоящему запела: – Ем я только пончики… целые вагончики!
Но Гомер настойчиво пел своё:
– Помню я, была она здорово потрёпана!
– А в каком же переплёте? – вдруг пришло на помощь меццо-сопрано троюродной сестры супруги почтаря Претта. – Ты скажи об этом тёте!
– Переплёт у книжки чёрный, – ответил Гомер, – или даже, может, синий, и ещё была она здорово потрёпана!
И тут грянул хор:
– Все скорей ищите чёрный или синий переплёт, все скорей ищите чёрный или синий переплёт!.. Чики-пон, чики-пон, нет для пончиков препон!
А Гомер добавил приятным дискантом:
– И ещё была она здорово потрёпана!
После этого все без исключения, и бедная опаздывающая на поезд библиотекарша тоже, стали танцевать вдоль книжных полок, выискивая и вытаскивая каждую книжку, которой привелось родиться в чёрном или в синем переплёте. И делалось всё это, конечно, под ту же песню:
Ем я только пончики,
Симпо-симпомпончики!
Пончики, пончики —
Целые вагончики!
Чики-пон, чики-пон,
Нет для пончиков препон!
Так они пели и, танцуя, двигались туда и сюда мимо многочисленных книжных шкафов. И, не переставая танцевать и петь, они находили и снимали с полок все книги в синих и в чёрных переплётах и сносили их на середину комнаты, где у большого стола пел и пританцовывал Гомер. Большинство из этих книг, которые были не такие уж синие, или не такие уж чёрные, или не очень тонкие, а то и слишком толстые, не очень потрёпанные или чересчур потрёпанные, – большинство из этих книг складывалось возле стола, и бесформенная груда их всё росла и росла, вызывая слёзы на глазах библиотекарши и привнося в контральто, которым она пела, тоскливые, рыдающие звуки.