– Эй, а вдруг там люди, укравшие Пинчера? Вдруг они узнали хозяев пса и удирают?
И мы побежали что было сил, а когда завернули за угол, топот уже стих. Мы увидели пятерых мальчишек, обступивших человека в синей одежде. Синий цвет казался таким неожиданным в этих глухих восточных кварталах, где почти всё было цвета грязи. Подойдя, мы увидели старика с желтым морщинистым лицом, в мягкой фетровой шляпе и синем свободном пальто. Вижу, лучше не скрывать от проницательного читателя, что именно этого человека мы и искали. Вот он, китаец из Поднебесной! И он попал в переплет, потому что мальчишки, как сказала потом Элис, были настоящими дьяволятами в облике смертных. Они смеялись над стариком и выкрикивали такие слова, что я пожалел, что Элис с нами. Но после она призналась Освальду, что даже не понимала, о чем они говорят, до того рассердилась.
– Дерни его за поганую косичку! – крикнул один из этих негодников.
Старик пытался их оттолкнуть, но его морщинистые руки дрожали.
Освальд благодарен своему доброму отцу за то, что тот научил его и Дикки правильной боксерской стойке, иначе неизвестно, чем бы всё кончилось, ведь негодников было пятеро против нас двоих. И никто не ожидал, что Элис сделает то, что она сделала.
Не успел Освальд встать в стойку по всем правилам благородного искусства самообороны, как Элис изо всех сил ударила самого большого мальчика по лицу… А она может бить очень сильно, как слишком хорошо известно Освальду. Потом она схватила второго мальчишку и встряхнула, прежде чем Дикки заехал с левой в глаз уже пострадавшему противнику уроженца Цветущего Востока. Остальные трое мальчишек кинулись на Освальда, но трое против одного – ничто для того, кто надеется в свободное время стать пиратом, когда вырастет.
Спустя мгновение мы уже дрались со всей пятеркой.
Мы с Дикки нанесли неплохие удары, и, хотя Освальд не одобряет участие сестры в уличной драке, он должен признать, что Элис действовала проворно и толково: дергала за уши, выкручивала руки, шлёпала и щипала. Но она совсем забыла, как наносить удар с плеча, а ведь я ей часто показывал.
Битва продолжалась, и Элис часто склоняла чашу весов на нашу сторону своевременным толчком или щипком.
Пожилой уроженец Востока прислонился к стене, тяжело дыша и приложив жёлтую руку к голубому пальто напротив сердца.
Освальд как раз уложил одного мальчишку и придавил его коленями, а Элис пыталась оттащить двух других, наседавших на брата сверху (Дикки не смог справиться с пятым), как вдруг мелькнула синяя вспышка, и еще один китаец бросился в бой.
К счастью, новый китаец не был старым; несколькими хорошо направленными, хотя и странным с виду ударами он завершил работу, так умело начатую храбрыми Бэстейблами, и в следующий миг пятеро отвратительных молодых агрессоров бросились бежать. Освальд и Дикки пытались отдышаться и понять, где именно у них болит и как сильно, а Элис ударилась в слезы. Она рыдала так, будто никогда не перестанет. Самое худшее в девчонках то, что они никогда не могут долго продержаться на должном уровне. Любой смелый поступок, который они внезапно совершают, на мгновение забыв, что не имеют чести быть мальчиками, почти тут же тонет во внезапных потоках слёз. Но больше я ничего не скажу, потому что Элис все-таки нанесла первый удар, а после выяснилось, что мальчики поцарапали ей запястье и пнули по ногам. Девчонки всегда плачут из-за такого.
Почтенный незнакомец с далеких берегов долго что-то объяснял вновь прибывшему на языке, на котором, наверное, говорят Китае – сплошные «хунг», «ли» и «чи». Затем второй китаец повернулся к нам и сказал:
– Милый маленький девоцка, цветоцек, ты мозес взять мой голова, если захочес. Этот старик моя замецательная отец. Грязные белые дьяволы усибать его. Вы драчунов плюх. Вы оцень-оцень мне нравиться.
Элис слишком громко плакала, чтобы ответить (и еще больше расстраивалась из-за того, что никак не могла найти в кармане носовой платок). Я отдал ей свой, и тогда она смогла сказать, что не хочет ничью голову, а хочет домой.
– Это не самый приятный место для маленький белый девоцка, – сказал молодой китаец.
Его косичка была толще, чем у отца, и полностью черная. Волосы старика, вначале седые, ниже казались черными, но на самом деле та часть косички состояла не из волос, а из черных нитей со вплетенными в них лентами и всякими другими украшениями, а на конце косичка была зеленоватой.
– Я долзен отвести его в безопасный место, – продолжал младший из восточных искателей лучшей доли, показывая на своего отца. – А потом пойти с вами, отвести вас туда, откуда вы прийти. Маленькие белые дьяволы здать вас на пути. Вы пойти с нами? Нет? Маленькая девоцка, не плакать. Дзон дать ей плетти-плетти. Идти, поговорить с Хозяйкой Дома.
Думаю, он сказал что-то в этом духе. Во всяком случае, мы поняли: он хочет, чтобы мы пошли повидаться с его матерью, и он подарит Элис что-то красивое, а потом уведет нас в безопасное место из ужасного коричнево-серого квартала. Мы согласились с ним пойти, потому что знали: пятеро мальчишек будут поджидать нас на обратном пути, скорее всего, с сильным подкреплением.
Элис перестала плакать, как только смогла (должен сказать, в этом отношении она лучше Доры), и мы последовали за китайцами. Они шли гуськом, как индейцы, поэтому мы сделали то же самое и разговаривали друг с другом через плечо. Наши благодарные восточные друзья провели нас множеством улиц, открыли ключом дверь, втянули нас в дом и захлопнули дверь. Дику вспомнилось похищение Флоренс Домби и добрая миссис Браун, но у Освальда не было таких некрасивых мыслей.
Мы очутились в маленькой и очень, очень странной комнате. Тут было грязно… Хотя, возможно, невежливо об этом говорить. В одном углу комнаты стояло что-то вроде буфета, задрапированного грязной тканью с вышивкой. На буфете сидел голубовато-белый фаянсовый человек высотой в фут с лишним, очень толстый, мускулистый, кривоногий – должно быть, какой-то идол.
Как только мы вошли, молодой человек зажег маленькие коричневые палочки и поставил их перед идолом. Наверное, благовония. Еще я увидел нечто вроде длинного, широкого и низкого дивана без подлокотников и ножек и стол, похожий на сундук. Перед столом стоял короб, на котором можно сидеть, когда работаешь, а на столе были разложены всевозможные крошечные инструменты, смахивавшие на шила и штифты; в щербатых мисках лежали мундштуки, чашечки трубок и целые трубки, потому что спасенный нами китаец их мастерил. А больше в комнате ничего не было, кроме запаха, который, казалось, наполнял ее до отказа. Тут пахло клеем, порохом, белыми садовыми лилиями и жженым жиром, так что дышалось тяжелее, чем на открытом воздухе.
В комнату вошла китаянка в серо-зеленых блестящих штанах и в голубом платье, с волосами, туго стянутыми за затылке и закрученными в маленькую кичку.
Она хотела простереться перед Элис ниц, но мы ей не позволили. Тогда она начала что-то длинно говорить, наверняка что-то очень милое, но поскольку она говорила на китайском, мы ничего не поняли. Китаец сказал, что его мать тоже хочет, чтобы Элис взяла голову – голову его матери, конечно, а не свою собственную.
Жаль, что мы не задержались там подольше и не постарались лучше понять, что говорят те люди, потому что это было приключение, хотите верьте, хотите нет, и вряд ли мы когда-нибудь увидим что-либо подобное. Но тогда мы были слишком взволнованы, чтобы это уяснить.
Мы твердили:
– Не стоит благодарности, – и тому подобное, а потом Дикки сказал:
– Думаю, нам пора.
И Освальд тоже сказал, что нам пора.
Тут китайцы затараторили на своем языке. Китаянка вышла и, вернувшись, внезапно вручила Элис попугая – красно-зеленого, с очень длинным хвостом и ручного, как домашние оленята, о которых я не раз читал. Попугай прошелся по руке Элис, перебрался с одного плеча на другое и погладил клювом ее лицо. И он не клюнул ни Освальда, ни Элис, ни даже Дикки, хотя поначалу те побаивались, что их клюнут.
Мы благодарили изо всех сил, а старая леди выпалила тысячу китайских слов и много раз повторила: «Холосо, Дзон», – казалось, больше она по-английски ничего не знает.
За всю нашу жизнь вокруг нас так не хлопотали. Думаю, именно это выбило нас из колеи и как будто погрузило в какой-то странный сон, отчего мы не поняли, как глупо второпях оставлять то, чего мы никогда больше не увидим.
И мы ушли. Молодой человек из Поднебесной проводил нас до лестницы Буллами и оставил там с попугаем, окатив на прощание потоками слов, в которых, казалось, все «ж» были заменены на «ц». Мы хотели показать китайца остальным, но он не спустился по лестнице вместе с нами, поэтому мы попрощались с ним и воссоединились с нашими встревоженными родными. Воссоединение прошло не очень гладко, потому что они ужасно беспокоились из-за нашего долгого отсутствия; но когда мы показали попугая и рассказали о драке, остальные согласились, что мы задержались не по своей вине.
Только Дора сказала:
– Что ж, можете говорить, что я всегда читаю морали, но вряд ли отцу понравится, что Элис дралась с уличными мальчишками в Миллуолле.
– Наверное, ты бы убежала, и пусть бы того старика убивали, – огрызнулся Дикки.
Мы помирились только тогда, когда почти добрались до Гринвича. Мы доехали на трамвае до Гринвичского вокзала, а потом, поскольку устали как собаки, взяли кэб до дома (просто разорение, из наличных денег у нас осталось после этого всего четыре полпенни). Кстати, насчет собак! Хоть на поиски и ушло столько сил, мы так и не нашли Пинчера.
Мисс Блейк, наша экономка, ярилась, как никогда. Она так волновалась, что послала полицейских нас искать, но, конечно же, нас не нашли. Нужно снисходительно относиться к поступкам встревоженных людей, поэтому я прощаю мисс Блейк за всё, даже за то, что она сказала: Освальд позорит уважаемый дом. Он признаёт, что после драки мы вернулись слегка грязными.
Когда скандал утих, мы пили чай и ели горы бутербродов с мясом, потому что умирали с голоду. Даже мысль о Пинчере не могла лишить нас аппетита, хотя мы то и дело говорили: