Об этом мы не подумали. Неужели кто-то может настолько пренебречь правилами гостеприимства, чтобы нам отказать? И все же никому из нас не хотелось писать письмо в Красный Дом с просьбой о разрешении. Мы бросили жребий, кто все-таки напишет, только Дора решила, что нехорошо бросать монетку в воскресенье, поэтому мы подбросили вместо пенни книгу религиозных гимнов.
Мы все выиграли, кроме Ноэля. Ноэль сказал, что напечатает письмо на пишущей машинке дяди Альберта, которая в то время гостила у нас в ожидании, пока мистер Ремингтон заберет ее, чтобы починить букву «м». Наверное, клавишу сломал дядя Альберта, слишком часто печатая слово «Маргарет» (так зовут леди, на которой он обречен жениться).
Девочки принесли письмо, присланное когда-то дяде Альберта секретарем Мейдстоунского общества антикваров, мы исправили даты и имена синим мелком, вставили вопрос о том, можно ли нам будет покататься на коньках во рву, и отдали письмо Ноэлю. Тот уже начал сочинять стихи об Азенкуре, поэтому пришлось его встряхнуть, прежде чем он обратил на нас внимание.
Тем же вечером, когда отца и нашего индийского дяди не было дома, мы отобрали у Ноэля стихи и карандаш и заперли его в комнате отца с пишущей машинкой «Ремингтон», к которой нам не запрещалось прикасаться. И вряд ли Ноэль так уж сильно ее повредил, если не считать того, что у него сразу запали клавиши с буквами «М», «Т» и клавиша со значком «процент». Но Дикки вскоре исправил их с помощью отвертки.
Дела у Ноэля продвигались не очень хорошо, но он снова и снова печатал «ДомТ у Рва» и «ДоТм Рва», каждый раз беря новый листок бумаги, пока пол не оказался усыпан обрывками; мы оставили его за этим занятием и пошли играть в знаменитых художников. Даже Дора не говорит, что в такое нехорошо играть по воскресеньям, ведь большинство художников рисовали картины на библейские темы.
Прошло много времени, и вот дверь библиотеки хлопнула один раз, а входная дверь дважды. Потом вошел Ноэль и сказал, что отправил письмо. Он тут же снова погрузился в поэзию, и его пришлось трясти, когда пришла пора ложиться спать.
Только на следующий день он признался, что пишущая машинка оказалась замаскированным дьяволом, и письмо получилось таким странным, что он сам едва смог его прочитать.
– Ненавистная машина разрушения совершенно не слушалась, – сказал он. – Я забил почти всю мусорную корзинку лучшей бумагой отца, испугался, что он сейчас войдет и будет ругаться, поэтому просто допечатал как получилось, исправил опечатки синим мелом… Потому что вы умыкнули мой карандаш. И я не сообразил, каким именем подписался, пока не лизнул и не наклеил марку.
У его добрых братьев и сестер ёкнули сердца, но, взяв себя в руки, они спросили:
– И каким же именем ты подписался?
– Эдвард Тернбулл, конечно… Как и было подписано письмо, с которого я перепечатывал. Вы же вычеркнули только адрес, а не подпись.
– Да, я не вычеркнул подпись, – сухо ответил Освальд. – Потому что решил: как бы мало ты ни знал, уж свое-то дурацкое имя ты знаешь!
Тут Элис заявила, что Освальд ведет себя грубо, хотя, как вы понимаете, он вовсе не грубил. Элис поцеловала Ноэля и сказала, что будет с ним по очереди высматривать почтальона, который, конечно же, принесет ответ на имя Тернбулла, а не Бэстейбла. Элис надеялась – им удастся перехватить письмо до того, как служанка успеет сказать почтальону, что не знает никаких Тернбуллов.
На следующий вечер пришел ответ. В письме очень вежливо, по-взрослому, говорилось, что нам будут рады, и мы сможем прочитать наши статьи и покататься на коньках во рву. У Красного Дома есть ров, как и в Доме у Рва, только не такой заброшенный и опасный. Мы еще никогда не катались на коньках в замерзшем рву, потому что мороз закончился как раз тогда, когда у нас начались каникулы. Такова жизнь, в ней всё мимолетно, как летящие вверх искры. (Последнее высказывание называется поучительным рассуждением).
Итак, получив разрешение мистера Красный Дом (я не буду называть его по имени, потому что он писатель с мировой известностью, и ему может не понравиться, что я о нем рассказал), мы приступили к написанию статей. Это было хорошим развлечением, хотя дело оказалось довольно трудным. Дора никогда не знала, какой том энциклопедии ей нужен, ведь в ее статье упоминались Эдинбург, Мария Стюарт, Шотландия, Босуэлл, Холиуэлл, Франция и многое другое. Освальд тоже никогда не знал, что ему может понадобиться, поскольку не мог точно припомнить выдающееся и бессмертное имя сэра Томаса Как-Его-Бишь, который в древности жил в Красном Доме.
Ноэль по уши увяз в Азенкуре, но это мало что изменило. Он всегда по уши в каких-нибудь стихах, и если бы не писал об Азенкуре, писал бы о чем-нибудь другом. По крайней мере, мы настояли на том, чтобы он не читал нам, о чем сейчас пишет.
В начале каникул Эйч-Оу сильно испачкался чернилами, а потом выпросил у отца сургуч и большой конверт, вложил что-то в него, заклеил и сказал, что он свое дело сделал.
Дикки не сказал, о чем будет его статья, сказал только, что напишет что-то особенное. Он позволил Эйч-Оу помогать, наблюдая, как он изобретает новые патентованные винты для кораблей.
Ученые антиквары обязаны носить очки, и раздобыть их оказалось непросто. Мы взяли три пары дядиных и одну пару у дедушки экономки, но нам требовалось девять пар очков, потому что соседский Альберт захотел к нам присоединиться. Он сказал, что если мы примем его в игру, он напишет статью о Кларендонских конституциях[5]. Мы решили, что такое дело ему не под силу, поэтому его приняли. А он взял да и вправду написал статью.
В конце концов Элис отправилась в деревню в магазин Беннетта. Мы считаемся там хорошими клиентами, потому что относим туда часы в починку всякий раз, когда они останавливаются. Беннет одолжил нам много пустых оправ от очков, зная, что мы за них заплатим, если сломаем или позволим им заржаветь.
И вот приготовления подошли к концу. Приближался роковой день свадьбы дяди Альберта; каникулы еще не кончились. Конечно, каникулы были только у нас, а не у отца: его бизнес не дает ему передышки ни днем ни ночью, за исключением Рождества и тому подобных праздников. Поэтому мы не стали спрашивать у отца, можно ли нам поехать в Красный Дом. Освальд подумал, что будет намного лучше, если мы потом позабавим папу рассказом об этой поездке.
Денни, Дейзи и Альберт приехали, чтобы провести с нами день.
Мы сказали миссис Блейк, что нас пригласил мистер Красный Дом, и она позволила девочкам надеть свою почти парадную одежду, а именно – пальто с пелеринами и красные шерстяные береты с помпонами. В таких просторных пальто очень хорошо играть в разбойников с большой дороги.
Мы привели себя в порядок и уже перед самым выходом обнаружили, что Эйч-Оу разрисовал лицо обгоревшими спичками. Он хотел изобразить морщины, но получилось похоже не на морщины, а просто на грязь, поэтому мы заставили его все смыть. Тогда он захотел раскраситься красным, под клоуна, но мы решили, что замаскируемся только с помощью очков. Даже очки мы уговорились не надевать без команды Освальда.
Ни одному склонному к подозрениям наблюдателю не пришло бы в голову, что девять легкомысленных и беспечных людей, с самым беззаботным видом направляющихся на станцию Блэкхит, на самом деле – прожженные члены Общества антикваров.
Мы сели в пустой вагон. На полпути между Блэкхитом и следующей станцией Освальд дал команду, и мы надели очки. С собой мы везли тетради, свернутые и перевязанные бечевками – наши антикварные научные исторические труды.
Начальник станции и носильщик (на станции нашлось только по одному экземпляру того и другого) посмотрели на нас с уважением, когда мы вышли из поезда. Мы направились прямиком под железнодорожную арку, а после – к зеленым воротам Красного дома. У дома есть сторожка, но она пустовала. Мы заглянули в окно и не увидели в сторожке ничего, кроме старого улья и рваной упряжи.
Мы немного постояли у входа, ожидая, когда мистер Красный Дом выйдет нас поприветствовать, как дядя Альберта приветствовал взрослых антикваров, но никто не вышел. Тогда мы обследовали сад. Он был очень хмурым и влажным, но в нем нашлось много такого, что не часто увидишь: например, летние домики из утесника. А в красной стене вокруг сада мы увидели отверстия, куда в старые времена могли замуровывать еретиков. Некоторые отверстия были достаточно большими, чтобы в них мог поместиться маленький еретик. Еще мы нашли сломанные качели и пруд с рыбкам, но мы прибыли сюда по делу, и Освальд настоял на том, что надо почитать статьи.
– Пошли к солнечным часам, – сказал он. – Там, кажется, посуше, а то у меня совсем заледенели ноги.
Там и вправду оказалось суше, потому что часы находились на мокрой зеленой лужайке, а лужайку окружала наклонная дорожка, вымощенная маленькими квадратами красного и белого мрамора. Дорожка осталась совершенно сухой, ее освещало солнце, и она была теплой на ощупь (для рук, босыми ногами мы не могли ее потрогать, потому что были в ботинках).
Освальд попросил Альберта читать первым. Альберт не очень умный мальчик. Он не входит в нашу компанию, и Освальду хотелось побыстрее разобраться с Конституциями. Ведь Альберт почти никогда не бывает забавным, даже когда шутит, а если пытается выпендриться, становится невыносим.
Вот что он прочел:
– Кларендонские конституции. У Кларендона (иногда его называют Кларенсом) была только одна конституция. Должно быть, это очень плохо, поэтому его утопили в бочке с мальвазией. Будь у него больше конституций, он бы дожил до глубокой старости. Это предупреждение для нас всех.
Мы так и не узнали, как он до такого додумался и помогал ли ему писать дядя.
Мы, конечно, поаплодировали, но не от души, в душе мы просто шипели, а затем Освальд начал читать свою статью. У него не было возможности узнать у дяди Альберта фамилию всемирно известного сэра Томаса, поэтому пришлось представить его как сэра Томаса Инкогнито. Незнание имени Освальд компенсировал ярким описанием сцен, которые лучше поддавались воображению, чем описанию. Мы знали, что саду пятьсот лет, поэтому там могли происходить любые события, начиная с 1400 года.