– И все-таки внутри что-то должно быть, – сказал Эйч-Оу. – Иначе свертки останутся плоскими.
– О, что-то внутри, конечно, будет, – с горечью ответил не попавший в цирк неудачник, – только не то, что он ожидает. Давайте немедленно приступим к делу. Я принесу корзину.
Дикки принес из погреба большую бутылку и четыре бутылки поменьше в соломенных оплетках, мы налили в них воду, подкрашенную черными чернилами, воду, подкрашенную красными чернилами, воду с мылом и воду без ничего. В списке, который мы начали составлять, бутылки значились, как:
1 бутылка портвейна.
1 бутылка хереса.
1 бутылка игристого шампанского.
1 бутылка рома.
Дальше в списке было вот что:
1 индейка.
2 фунта сосисок.
1 сливовый пудинг.
4 фунта пирожков с мясом.
2 фунта миндаля и изюма.
1 коробка инжира.
1 банка чернослива.
1 большой торт.
Мы придумали, как сделать свертки так, чтобы показалось, будто в них лежат все перечисленные в списке деликатесы. Было непросто придать чему-либо форму индейки, но мы справились при помощи углей, скомканных газет и кусков поленьев, примотав к деревяшкам бумагу так, что они стали похожи на ножки индюшки – очень реалистичная иллюзия. Цепи (они же – сосиски) мы сделали из тряпок (нестиранных), скатав их и обмотав бумагой. Шар из скомканных газет стал сливовым пудингом. Пирожки с мясом мы также сделали из газет, как и миндаль с изюмом. Коробку с инжиром изображала настоящая коробка из-под инжира – мы положили в нее головешки, смочив их, чтобы не стучали. Банка чернослива тоже была настоящая, а нее мы сунули пропитанную чернилами газету, а торт представлял собой нижнюю часть коробки из-под муфты Доры: очень аккуратно перевязав коробку, мы положили её на дно корзины. В коробку мы сунули записку: «Месть оправдана, если не ты первый начал. Ты начал, и вот тебе ужасное возмездие».
Мы сложили бутылки и свертки в корзину и прикололи список содержимого к бумаге, прикрывавшей фальшивую грудь фальшивой индейки.
Дикки хотел написать: «От неизвестного друга», но мы подумали, что это будет нечестно, учитывая, что никакой он не друг. Поэтому в конце концов написали так: «От пожелавшего остаться неизвестным». Во всяком случае, это было правдиво.
Дикки и Освальд потащили корзину в магазин, на у котором есть вывеска «Картера Патерсона»[15].
– Я за то, чтобы не платить за доставку, пусть оплачивает сам, – сказал Дикки.
Возможно, он потому так сказал, что все еще очень злился, что его вытащили из поезда. Освальда из поезда не вытаскивали, поэтому он заявил: за доставку должны заплатить мы. После он был очень рад, что в его юной груди возникло такое благородное чувство и что он пробудил такое же чувство в груди Дикки.
Мы заплатили за доставку шиллинг и пять пенсов, но Дикки сказал – это еще дешево для такой первоклассной мести и, в конце концов, он тратит собственные деньги.
Потом мы пошли домой и еще раз поели, потому что чай пили второпях из-за мести Дикки.
Служащие, которым мы оставили корзину, сказали, что ее доставят завтра. Поэтому на следующее утро мы злорадствовали при мысли о том, как попался носильщик, и Дикки злорадствовал больше всех.
– Думаю, ее уже доставили, – сказал он, когда время подошло к обеду. – Первоклассная ловушка, вот так попался! Он прочитает список, а потом начнет доставать один сверток за другим, пока не дойдет до торта. Потрясающая идея! Я рад, что до такого додумался!
– А я не рад, – вдруг сказал Ноэль. – Лучше бы ты этого не делал… Лучше бы мы этого не делали. Я точно знаю, что он сейчас чувствует. Ему кажется, что он убил бы тебя за такое, и осмелюсь предположить, он бы так и сделал, если бы ты не был малодушным трусливым анонимом и написал, от кого посылка.
Слова Ноэля были для нас, как удар грома, и заставили Освальда с содроганием почувствовать, что, возможно, Дора была права. Иногда она бывает права – и Освальд терпеть не может это признавать.
Дикки до того поразила неслыханная наглость младшего брата, что он на мгновение лишился дара речи. Не успел он прийти в себя, как Ноэль заплакал и больше не захотел есть. Элис красноречивым взглядом умоляла Дикки простить его. Дикки взглядом же ответил, что ему плевать на глупого ребенка. Поэтому больше никто ничего не сказал.
Перестав плакать, Ноэль принялся писать стихи и писал их весь день. Освальд видел только начало стихотворения под названием «Ярость разочарованного носильщика» (написанного от имени носильщика):
Когда я корзину впервые открыл
(А в ней не один пухлый сверток был),
Я стал ликовать, как ликуют сады,
Когда дожди омывают плоды.
Но вскоре я изменился в лице,
Схватил верный нож, чашу с ядом и молвил в конце:
«Я жизнь заберу у того, кто придумал злой план,
Мужчина он, женщина иль мальгучан.
Доверчивого носильщика так обмануть!
Благородный человек не встал бы на этот злой путь…»
Ноэль исписал множество страниц. Конечно, все это чепуха – я имею в виду поэзию – и все-таки… (Я знаю, что если автор не хочет озвучить в книге свои мысли, он заканчивает фразу многоточием).
Когда мы тем вечером пили чай, вошла Джейн и сказала:
– Мастер Дикки, у двери стоит старик и спрашивает, живёте ли вы здесь.
Дикки решил, что это сапожник, и вышел, а Освальд отправился с ним, потому что хотел попросить немного сапожного воска.
Но это оказался не сапожник, а старик с бледным лицом и седыми волосами, такой старый, что мы пригласили его в кабинет отца, к камину, как только узнали, что он действительно хочет видеть Дикки.
Когда мы усадили старика, он спросил:
– Могу я попросить вас закрыть дверь?
Так мог бы вести себя грабитель или убийца, но вряд ли наш гость был кем-то в этом роде, он выглядел для таких занятий слишком старым.
Как только дверь закрылась, старик сказал:
– Я не отниму у вас много времени, юные джентльмены. Я хочу только спросить, это послали вы?
Он вытащил из кармана листок бумаги. Наш список. Освальд и Дикки переглянулись.
– Это послали вы? – снова спросил старик.
Дик пожал плечами и ответил:
– Да.
– Как вы узнали и кто вы? – спросил Освальд.
Старик побледнел еще больше. Он вытащил лист бумаги – тот самый зеленовато-серый лист, в который мы завернули индейку и сосиски. На бумаге была этикетка, которую мы не заметили, с именем и адресом Дикки. В этой упаковке он получил на Рождество новую биту.
– Вот откуда, – сказал старик. – Все тайное становится явным, не сомневайтесь.
– И все-таки – кто вы? – снова спросил Освальд.
– Да в общем, почти никто. Я всего лишь отец девушки, которую вы провели своими жестокими, лживыми трюками. О, задирайте нос, молодой сэр, но я здесь, чтобы высказать свое мнение, и выскажу его, даже если умру. Так-то!
– Но мы отправили посылку вовсе не девушке, – сказал Дикки. – Девушке мы бы не стали такое отправлять. Мы сделали это в… в… – Думаю, он пытался сказать «в шутку», но не смог закончить фразу под пылающим взглядом старика. – Мы сделали это в отместку носильщику за то, что он помешал мне сесть в тронувшийся поезд, и я не попал в цирк вместе с остальными.
Освальд был рад, что гордость не помешала Дикки объясняться со стариком. Он очень боялся, что Дикки и вправду задерёт нос.
– Я никогда не посылал это девушке, – повторил Дикки.
– Хо, – сказал старик. – А с чего вы взяли, что носильщик – холостяк? Его жена… моя бедная девочка… Открывает ваш отвратительный свёрток, видит ваш лживый список, лежащий сверху, написанный так красиво, и говорит мне: «Отец, – говорит она, – вот друг, который познаётся в беде! Столько вкусного для нас, а подписи нет, поэтому мы даже не можем поблагодарить. Наверное, кто-то знает, в какой мы сейчас нужде, а уголь так подорожал, что нам едва хватает на еду», – говорит она мне. «Вот уж по-доброму и по-христиански! – говорит она. – И я не открою ни одного из этих прекрасных свертков, пока не придет Джим, и тогда мы попируем все втроем», – говорит она. А когда Джим вернулся домой, мы открыли эти чудесные свертки. Теперь моя дочка плачет дома, а Джим выругался только один раз – и я не виню его за это, хотя сам никогда не сквернословил, – а потом сел на стул и спрятал лицо в ладонях. «Эмми, – говорит он, – господи, помоги мне. Я не знал, что у меня есть враг. Я всегда думал, что у нас только добрые друзья», – говорит он. А я ничего не сказал, но взял бумагу и пришел сюда, в ваш прекрасный дом, чтобы сказать, что я о вас думаю. Это подлый, подлый, грязный, мерзкий трюк, и ни один джентльмен не сделал бы такого. Вот и все… Я снял груз с души, и спокойной ночи вам обоим, джентльмены!
Он повернулся, чтобы выйти. Не скажу, что чувствовал Освальд, за исключением одного: он надеялся, что Дикки чувствует то же самое и будет вести себя соответственно. Дикки так и сделал, чему Освальд удивился и обрадовался.
Дикки воскликнул:
– О, подождите минутку! Я не подумал о вашей бедной девочке.
– И её малышу всего три недели, – сердито сказал старик.
– Нет, клянусь честью, я думал только о том, как отомстить носильщику.
– Он всего лишь выполнял свой долг, – сказал старик.
– Я прошу прощения у вас и у него. Я поступил не по-джентльменски, и мне очень жаль. И я постараюсь как-нибудь загладить свою вину. Пожалуйста, помиримся. Что я ещё могу сказать, кроме «простите»? Лучше бы я этого не делал, вот!
– Что ж, – медленно произнес старик, – хватит на том. В следующий раз, может быть, ты немного подумаешь, кто будет расплачиваться за твои отмщения.
Дикки пожал ему руку, и Освальд сделал то же самое.
Потом нам пришлось вернуться к остальным и всё им рассказать. Это было нелегко. Но то были ещё с