емечки в сравнении с необходимостью рассказать о случившемся отцу, что в конце концов и было сделано. Ибо все понимали, хотя Ноэль и высказал это первым, что единственный способ загладить вину перед Джеймсом Джонсоном, его бедной девочкой, отцом его бедной девочки и ребёнком, которому было всего три недели, – это послать им корзину со вкусностями… Настоящими, перечисленными в списке, приложенным к корзине, посланной из мести. А поскольку у нас осталось всего шесть шиллингов и семь пенсов, пришлось рассказать обо всём отцу. Кроме того, становится легче на душе после того, как призна́ешься.
Отец задал нам выволочку, но он хороший папа и не ругается больше необходимого. Он одолжил нам деньги на настоящую большую индейку с сосисками. И дал нам шесть бутылок портвейна, потому что решил – портвейн полезнее рома, хереса или даже игристого шампанского для бедняжки, у которой маленький ребёнок.
Мы побоялись отправить корзину «Картером» – вдруг получатели примут подарок за ещё одну попытку отомстить. Это было одной из причин, по которой мы отвезли её сами в кэбе. Другая причина заключалась в том, что мы хотели увидеть, как они откроют корзину. Третья причина: мы хотели (по крайней мере, Дикки хотел) поговорить по душам с носильщиком и его женой и лично перед ними извиниться.
Поэтому мы попросили нашего садовника потихоньку выяснить, когда носильщик не на работе, и отправились к нему домой в один из выходных.
Дикки вылез из кэба, вошел в дом и сказал то, что должен был сказать. А потом мы внесли корзину.
И старик, и его дочь, и носильщик были ужасно к нам добры.
– Господи! – сказала жена носильщика. – Пусть прошлое останется в прошлом, вот что! Да ведь у нас никогда не было бы такого красивого подарка, если бы не тот, первый. Не говорите больше об этом, сэр, и большущее вам спасибо.
С тех пор мы с ними дружим.
Некоторое время у нас не хватало карманных денег, но Освальд не жалуется, хотя индейка целиком и полностью была идеей Дикки. И все же Освальд человек справедливый и признаёт, что в меру своих сил помог упаковать мстительную корзину. Дора тоже заплатила свою долю за подарок, хотя в мести не участвовала. Автор не стыдится признаться, что это было очень порядочно со стороны Доры.
Вот и вся история о турке в цепях или о мести Ричарда.
(Дикки в самом деле зовут Ричард, в честь отца – так же, как звали знаменитого короля Ричарда, воевавшего с турками. Мы зовём его просто Дикки для краткости).
«Золотая гондола»
Дядя Альберта потрясающе умный, он пишет книги. Я уже рассказывал, как он устремился на южные брега с довольно милой дамой. То, что ему пришлось на ней жениться, было отчасти нашей виной, но мы не нарочно и очень сожалели о своем поступке. Правда, потом мы решили, что все к лучшему, ведь если бы не наше вмешательство, он мог бы жениться на какой-нибудь вдове, или на старой немецкой гувернантке, или на тетушке Мёрдстон[16] (так мы называли тетю Дейзи и Денни), а не на везучей и милой леди.
Свадьбу сыграли перед Рождеством, и все мы на ней были. А потом молодожёны отправились в Рим, чтобы провести там медовый месяц. Вы помните, как мой младший брат Эйч-Оу попытался поехать с ними, спрятавшись в корзине для одежды, но выдал себя и был возвращён домой.
Когда вам кто-то нравится, вы часто заводите о нём разговор, поэтому мы часто говорили о дяде Альберта.
Однажды мы играли в прятки по всему дому, выключив свет (эту потрясающую игру называют иногда «дьявол в темноте»). Мы никогда не играли в неё, если отец и дядя были дома, потому что даже самые смелые не могут удержаться от крика, когда «дьявол» неожиданно набрасывается на них в полной темноте. Девочкам эта игра нравится не так сильно, как нам, мальчикам. Но играть в неё они обязаны, потому что это справедливо – мы же не раз участвовали в кукольных чаепитиях, чтобы их ублажить.
Так вот, к концу игры мы, запыхавшиеся, как собаки, сидели на коврике перед камином в общей комнате, как вдруг Эйч-Оу сказал:
– Жаль, здесь нет дяди Альберта, ему так нравится эта игра.
Освальду иногда думалось, что дядя Альберта играет только для того, чтобы доставить нам удовольствие. Но, возможно, Эйч-Оу был прав.
– Интересно, часто ли они играют в «дьявола» в Риме, – продолжал Эйч-Оу. – Помните открытку, которую он нам прислал? С Колли… Или как его там. Ну вы знаете, то круглое место с арками. Там можно было бы устраивать захватывающие игры.
– Не очень-то весело, если игроков всего двое, – сказал Дикки.
– Кроме того новобрачные всегда сидят на балконах и смотрят на луну или друг другу в глаза, – добавила Дора.
– К этому времени они уже должны знать, как выглядят их глаза, – возразил Дикки.
– Думаю, они весь день сидят и сочиняют стихи о глазах, а смотрят друг на друга только тогда, когда не могут подобрать рифмы, – предположил Ноэль.
– Вряд ли она умеет сочинять, но я уверена – они читают друг другу вслух стихи из книг, которые мы подарили им на свадьбу, – сказала Элис.
– С их стороны было бы ужасно неблагодарно этого не делать, тем более что книги с позолоченными корешками, – заявил Эйч-Оу.
– Кстати, насчет тех книг, – медленно произнес Освальд, впервые присоединяясь к разговору. – Конечно, отец поступил очень благородно, добыв для нас такие потрясающие подарки. Но иногда я жалею, что мы не подарили дяде Альберта действительно настоящий подарок, который выбрали сами и купили на собственные деньги.
– Хотел бы я что-нибудь для него сделать, – сказал Ноэль. – Я бы убил для него дракона, если бы нашел. А миссис дядя Альберта могла бы сыграть роль освобожденной принцессы, и я позволил бы ему её забрать.
– Да, – согласился Дикки. – А мы подарили ему только какие-то паршивые книжки. Но что толку думать об этом сейчас? Дело сделано, и он больше не женится, пока жива его жена.
Он был прав, ведь мы живем в Англии, морганатической империи, где нельзя иметь больше одной жены. На славном Востоке дядя Альберта мог бы жениться снова и снова, а мы бы расстарались на свадебный подарок.
– Хотел бы я, чтобы в некоторых отношениях дядя Альберта был турком, – сказал Освальд и объяснил – почему.
– Вряд ли его жене это понравится, – заметила Дора.
Но Освальд объяснил, что если бы дядя Альберт был турком, его жена была бы туркозой (вроде бы так называют турков женского пола), поэтому привыкла бы ко множеству других жен и без них чувствовала бы себя одиноко.
И тут… Знаете поговорку: если завести разговор об ангелах, услышишь шелест их крыльев? (Есть и другой способ выразить эту мысль, но, насколько автору известно, невежливый). В общем, стоило нам заговорить о дяде Альберта, как пришел почтальон. Конечно, мы выбежали ему навстречу, и среди скучных писем отца нашли одно, адресованное «Бэстейблам-младшим». На конверте была итальянская марка, не редкая, к тому же плохой экземпляр, а еще красовался штемпель «Roma». Именно так итальянцы привыкли называть Рим. Говорят, вместо «и» они произносят «о», потому что им нравится как можно больше открывать рот в их солнечном и приятном климате.
Письмо было потрясающим! Мы прямо слышали голос дяди Альберта (конечно, на самом деле не слышали, а читали, но «читать голос» – безграмотно, и, если нельзя придерживаться одновременно правил грамматики и здравого смысла, лучше обойтись без здравого смысла).
«Привет, детишки», – так начиналось письмо дядя Альберта. А дальше он рассказывал о том, что повидал, причем не о скучных картинах и отвратительных старых зданиях, а о всяких забавных происшествиях. Итальянцы, должно быть, потрясающие простаки, раз забавные происшествия случались с дядей Альберта так часто. Освальд с трудом смог поверить, что этикетку на бутылке содовой итальянец перевел так: «С недоверием относитесь к минеральным водам, они слишком похожи на фонтанную пену. Пена распространяется».
Ближе к концу письма мы прочитали вот что: «Помните главу в „Золотой гондоле”, которую я написал перед тем, как мне выпала честь вести к алтарю невесту – и так далее? Я имею в виду главу, которая заканчивается в подземном проходе. Джеральдина стоит с распущенными волосами, её последняя надежда угасла, и три злодея крадучись приближаются к ней с венецианским коварством в сердцах, пряча за подвязками толедские кинжалы (специально импортированные). Мне глава не очень понравилась, как вы помните. Наверное, в то время мои мысли были заняты другим. Но вы, насколько я помню, успокоили меня, заявив, что глава „потрясающая”. Насколько я помню, Освальд употребил утешительный эпитет „первоклассная”. Я уверен, вы зарыдаете вместе со мной, когда услышите, что редактор издательства „Пиплс Педжент” не разделяет ваших чувств. Он написал, что глава не дотягивает до моего обычного уровня и он опасается – публика не поймет, и всё такое прочее. Дескать, он верит, что в следующей главе… И всё такое прочее. Давайте надеяться – публика в этом вопросе встанет на вашу сторону, а не на сторону издателя. О, я пишу для действительно взыскательной публики, такой же, как вы (вы доброжелательные критики).
Новая тетя Альберта склонилась над моим плечом. Я не могу отучить её от этой отвлекающей привычки. Как, черт возьми, теперь написать еще хоть строчку? Привет вам всем от дяди и тети Альберта.
Постскриптум. Она настояла на том, чтобы в конце письма была и её подпись, но, конечно, она этого не писала. Я все еще пытаюсь научить её правописанию.
Пост-посткриптум. Конечно, я имел в виду итальянское правописание».
– Теперь, – воскликнул Освальд, – я понял!
Остальные не поняли. Они часто не понимают того, что понимает Освальд.
– Как вы не видите! – терпеливо объяснил он, ибо знал: нет смысла сердиться на людей из-за того, что они не так умны, как… как некоторые другие. – Это же перст судьбы. Что дядя Альберта хочет, то он и получит!
– Что получит? – спросили остальные.
– Мы ею станем.