И вот однажды вечером мистер Сандал пришел к нам с кучей билетов на концерт, и отец купил несколько штук для служанок. В этот момент Дора зашла в отцовский кабинет за клеем для воздушного змея, которого мы мастерили, и мистер Сандал спросил:
– Ну, моя крошка, не хотела бы ты прийти в четверг вечером и разделить труды по повышению культурного уровня наших бедных братьев и сестер?
Конечно, Дора сказала, что будет очень рада помочь. Тогда мистер Сандал рассказал о концерте, называя ее «моя малышка» и «дорогое дитя», чего Элис никогда бы не стерпела. Но Дора не обидчива, ей все равно, как ее называют, если это не оскорбления, а «дорогое дитя» и тому подобное она в отличие от Освальда оскорблениями не считает.
Дору очень взволновал предстоящий концерт, и речи мистера Сандала так на нее подействовали, что она взялась продавать билеты, и в течение недели её было трудно стерпеть. Ей и вправду удалось продать девять билетов каким-то опрометчивым людям в Люишеме и Нью-Кроссе. А отец купил билеты для всех нас, и, когда наступил полный событий вечер, мы отправились в Камберуэлл сперва на поезде, а после трамваем via мисс Блейк (via означает, что нам не разрешалось ехать без нее).
Ехать на трамвае было довольно весело, но, выйдя из него и зашагав пешком, мы почувствовали себя как в книжке «Один в Лондоне» или «Первая молитва Джессики», потому что Камберуэлл – кошмарный район. Там поневоле думаешь о ветхих чердаках, в которых свистит ветер, или о жалких подвалах, где заброшенные дети творят чудеса, закладывая одежду своих родных и присматривая за младенцами. Вечер был сырым, мы шли по скользкой грязи. Элис запнулась на тротуаре за что-то звякнувшее, и это оказались пять шиллингов, завернутые в клочок газеты.
– Наверное, чье-то маленькое состояние, – сказала Элис. – И кто-то лишился денег как раз тогда, когда радостно собирался их потратить. Мы должны сдать находку в полицию.
Но мисс Блейк сказала, что нет, мы уже опаздываем, поэтому мы отправились дальше. Элис сжимала пакетик в муфте на протяжении всего концерта. Я ничего не скажу о концерте, кроме того, что он был довольно веселым – вы, наверное, не раз за свою юную жизнь бывали на таких воодушевляющих концертах.
После представления мы уговорили мисс Блейк позволить нам пройти через светло-голубую бумажную дверь рядом со сценой и найти мистера Сандала. Мы надеялись, что он случайно слышал, кто потерял пять шиллингов, и вернет их скорбящей семье. Он очень спешил, но взял деньги и сказал, что даст нам знать, если что-нибудь выяснит.
Потом мы весело пошли домой, распевая отрывки шуточных песен, которые сын епископа исполнил на концерте, и не задумываясь о том, что мы уносим домой.
А через несколько дней все мы стали очень сварливыми. Элис, которая обычно так похожа на славного парня, как только может быть похожа девчонка, ворчала больше других, а если ее упрекали, тут же начинала хныкать. И всех нас ужасно знобило, и у нас закончились носовые платки, а потом началась головная боль. Помню, голова Освальда была особенно горячей, и ему хотелось на что-нибудь ее положить – на спинки стульев, на столы, в общем, на что-нибудь твердое.
Но зачем затягивать изложение печальных событий? То, что мы привезли из Кэмберуэлла, было корью, и, как только взрослые узнали в Зловещем Незваном Госте смертельно опасную болезнь, нас уложили в постели, и на некоторое время нашим приключениям пришел конец.
Конечно, стоит вам пойти на поправку, как можно есть виноград и другие деликатесы, перепадающие не каждый день, но пока вы лежите с температурой в постели и сморкаетесь, раскаленные и красные, как омар, вы склонны думать, что это слишком высокая плата за любой концерт, каким бы потрясающим он ни был.
Мистер Сандал пришел к отцу в тот самый день, когда всех нас отправили по постелям. Он нашел владельца пяти шиллингов. Оказалось, это плата за услуги врача, деньги потерял глава семьи, где все поголовно заболели корью. И если бы мы сразу отнесли находку в полицию, Элис не сжимала бы ее в руке весь концерт… Но я не буду винить в случившемся мисс Блейк. Она оказалась очень хорошей сиделкой и с неутомимым усердием читала нам вслух, пока мы выздоравливали.
Итак, мы стали жертвами отвратительной болезни, и в конце концов нас отправили восстанавливать здоровье к морю. Отец не мог присматривать за нами сам, поэтому нас отправили погостить к сестре мистера Сандала. Она была похожа на него, только еще правильнее во всех отношениях.
Путешествие было очень весёлым. Отец проводил нас на вокзал Кэннон-стрит, и всю дорогу мы ехали в отдельном купе, и видели станцию, на которой Освальд не хотел бы работать носильщиком. Грубияны-мальчишки на этой станции высовывают головы из окон поезда и орут: «Кто тут дурак?», а носильщикам приходится кричать: «Это я!», потому что станция называется Этойя, а носильщики должны выкрикивать название остановки и не могут защититься от жестоких шуточек.
Помню восхитительный момент, когда поезд вынырнул из туннеля, мы посмотрели на холмы и увидели за ними серо-голубую линию – море. Мы не видели моря с тех пор, как умерла мама. Уверен, мы, старшие, подумали об этом, поэтому вели себя тише младших. Я не хочу ничего забывать, но некоторые воспоминания заставляют чувствовать себя опустошенным и потерянным.
Выйдя на нужной станции, мы сели в линейку. Под некоторыми живыми изгородями росли первоцветы и много фиалок. Наконец мы добрались до дома мисс Сандал – он маленький, квадратный, белый и стоит у въезда в деревню. За домом есть большая старая ветряная мельница, на которой больше не мелют зерно, и рыбаки хранят в ней сети.
Мисс Сандал в мятом тусклом платье вышла из зеленых ворот, чтобы встретить нас. У нее длинная тонкая шея, и волосы тоже тусклые, туго стянутые на затылке.
– Всем добро пожаловать! – сказала она любезно, но тоном, слишком напоминающим тон мистера Сандала.
Мы вошли в дом, и мисс Сандал показала нам гостиные и наши комнаты, а потом оставила нас, чтобы мы умылись. Как только она ушла, мы в едином порыве распахнули двери наших комнат и выплеснулись на лестничную площадку со стремительностью великих американских рек.
– Ну и ну! – сказал Освальд, и остальные сказали то же самое.
– Вот так домик! – заметил Дикки.
– Похоже на работный дом или больницу, – сказала Дора. – Думаю, мне он нравится.
– Наводит на мысли о лысых, – заявил Эйч-Оу. – Здесь так голо.
Он попал в точку. Все стены в доме были покрыты белой штукатуркой, мебель (очень скудная) тоже была белой. Никаких ковров – только белые циновки. И ни в одной комнате ни единого украшения! На каминной полке в столовой стояли часы, но их трудно считать украшением, ведь они приносят пользу. Еще на каминной полке были фотографии, всего-навсего шесть штук, и все коричневатые. На одной из фотографий слепая девушка сидела на апельсиновом дереве, держа в руках сломанную скрипку. Фотография называлась «Надежда».
После того, как мы умылись, мисс Сандал пригласила нас выпить чаю, и, когда мы уселись, сказала:
– Девиз нашей маленькой семьи: «Простая жизнь и возвышенные мысли».
Некоторые из нас на мгновение испугались, что это означает: еды дадут мало. Но, к счастью, это оказалось не так. Еды было много, но никакого мяса, только молочное, фрукты, овощи и булочки. Мы скоро привыкли к такому меню, и оно стало нам нравиться.
Мисс Сандал была очень добра. Она предложила почитать нам вслух после чая, и некоторые из нас, обменявшись отчаянными взглядами, ответили, что это будет замечательно.
Но Освальд, мужественно собравшись с силами, очень вежливо спросил:
– А можно, мы сначала посмотрим на море? Потому что…
– Конечно, можно, – ответила мисс Сандал и, добавив что-то о «природе, которая баюкает нас на коленях, как милая старая нянюшка», отпустила нас.
Мы спросили, в какую сторону идти, и помчались по дороге, через деревню и дальше к дамбе, а потом радостно спрыгнули на песок.
Автор не будет беспокоить вас описанием могучих океанских волн; должно быть, вы уже о них читали, если не видели сами. Он просто расскажет о том, чего вы, возможно, не знаете: оказывается, чайки едят моллюсков – мидий и сердцевидок, раскалывая клювами раковины. Автор видел, как они это делали. Наверное, вы прекрасно знаете, что можно копаться в песке (если у вас есть лопата), строить песчаные замки и оставаться в них, пока вас оттуда не прогонит прилив.
Больше я ничего не скажу, кроме того, что, глядя на море и песок, мы чувствовали, что нас ничуть не беспокоит, что подумает о нас мисс Сандал и насколько простую жизнь она может заставить нас вести; главное, у нас есть соленые глубины.
Для купания было еще слишком рано (я имею в виду время года) и слишком поздно (я имею в виду вечер), но мы бродили по мелководью, а это почти то же самое, что купаться, ведь почти каждый раз после этого приходится переодеваться с головы до ног.
Когда стемнело, нам пришлось вернуться в белый дом на ужин. После ужина оказалось, что мисс Сандал не держит прислугу. Конечно, мы предложили помочь помыть посуду, и Эйч-Оу разбил всего две тарелки.
Ничего такого, о чем стоило бы рассказать, не происходило до тех пор, пока мы не прожили в белом доме больше недели и не познакомились с береговой охраной и многими деревенскими жителями. Мне очень нравятся береговые охранники. Похоже, они знают всё, о чем вы хотите услышать. Мисс Сандал часто читала нам книжки стихов и о парне по имени Торо, который умел ловить рыб руками (им это нравилось, они ему позволяли). Мисс Сандал была доброй, но очень похожей на свой дом – думаю, ее разум был таким же лысым и голым. Эта очень, очень спокойная дама говорила, что люди, потерявшие самообладание, не живут возвышенной жизнью. Но вот однажды пришла телеграмма, и мисс Сандал утратила спокойствие и стала вести себя совсем как обычные люди: сильно оттолкнула Эйч-Оу, который встал у нее на пути, когда она искала сумочку, чтобы оплатить ответную телеграмму. Мисс Сандал побледнела, а глаза ее покраснели, совсем как у тех, кто живет низшей или обыкновенной жизнью.