Мы все чувствовали себя примерно так же. И наши лица тоже закоченели – эту странность автор может объяснить только одним: ночью по нам действительно разгуливали пауки. Кажется, древние греки считали их ядовитыми, и, возможно, именно так паучий яд влияет на жертву.
– Думаю, жить на мельницах – просто жуть, – заметил Эйч-Оу, когда мы его разбудили. – Ни умыться, ни причесаться, ничего!
– Ты не всегда так заботишься о своих волосах, – сказал Дикки.
– Не будь таким несносным, – упрекнула Дора.
– Сама несносная, – огрызнулся Дикки.
Есть что-то странное в ночевке в одежде, из-за чего становишься не таким добрым и вежливым, как обычно. Думаю, именно поэтому бродяги такие свирепые: сбивают людей с ног на заброшенных дорогах и пинают. Освальду точно захотелось бы пнуть того, кто хоть немного ему бы нагрубил. Но по счастливой случайности никто этого не сделал.
Автор видел картину под названием «Безнадежный рассвет»[18]. Мы чувствовали себя так же, как горюющие на этой картине женщины, и видели все в мрачных красках.
Мокрую от росы зеленую лужайку между мельницей и белым домом пересекла группа жалких людей с такими грязными руками и лицами, что счастливчики, ни разу не ночевавшие на мельнице или не видевшие тех, кто там ночевал, не поверили бы своим глазам.
– Никогда больше не буду вставлять в стихи строки про утреннюю росу, – сказал Ноэль. – Она вовсе не такая поэтичная, как думают люди, и холодная, как лед… Холодит прямо сквозь ботинки.
Мы почувствовали себя гораздо лучше, хорошенько поплескавшись в вымощенной кирпичом задней кухне, которую мисс Сандал называет ванной комнатой. Элис развела огонь, вскипятила чайник, и мы выпили чаю и съели яичницу. Потом посмотрели на часы – была половина шестого, поэтому мы поспешили перебраться в другую часть дома до прихода миссис Бил.
– Хотел бы я, чтобы мы пытались жить возвышенной жизнью каким-нибудь менее зверским способом, – сказал Дикки, шагая по коридору.
– Жить возвышенной жизнью всегда с непривычки трудно, – ответила Элис. – Наверное, это как с новыми ботинками. Но когда привыкнешь, будешь рад, что перетерпел. Давайте послушаем у дверей, пока не выясним, в которой комнате он не спит.
Мы прислушивались по очереди у дверей всех спален, но ни разу не услышали храпа.
– Может, он грабитель? – спросил Эйч-Оу. – И только притворился, что ему нужно жилье, чтобы проникнуть в дом и забрать все ценное?
– Здесь нет ничего ценного, – ответил Ноэль.
И сказал правду, потому что у мисс Сандал не было ни серебра, ни украшений (если не считать оловянной броши), даже её чайные ложки были деревянными – их очень трудно содержать в чистоте и приходилось чистить.
– Может, он не храпит во сне, – сказал Освальд. – Бывают такие люди.
– Только не старые джентльмены, – возразил Ноэль. – Вспомни нашего дядю-индейца. Впервые услышав его храп, Эйч-Оу подумал, что в дом забрались медведи.
– Возможно, он встал с жаворонками, – сказала Элис, – и удивляется, почему завтрак не готов.
Мы прислушались у дверей столовой и сквозь замочную скважину услышали, как там кто-то двигается и негромко насвистывает мелодию песни «Хотел бы я птичкой стать». Мы открыли дверь, вошли, собираясь усесться за стол… Но чуть не свалились кучей-малой на циновку у порога. У нас перехватило дыхание, и никто из нас не смог вымолвить даже «потрясно», хотя это слово каждому пришло на ум.
Я читал о людях, не верящих своим глазам, и всегда думал, что это очень глупо с их стороны, но теперь автор и вправду не до конца верил, что ему не приснились джентльмен, ночь на мельнице и всё остальное.
– Раздвиньте шторы, – сказала Элис.
Мы так и сделали.
Хотел бы я, чтобы читатель удивился так же, как удивились мы.
Когда мы видели эту комнату в последний раз, стены здесь были белыми и голыми, а теперь их покрывали великолепнейшие рисунки, сделанные цветными мелками… Но когда мы рисуем, мы пользуемся мелками разных цветов, а тут одну картину нарисовали сплошь зеленым цветом, другую – коричневым, третью – красным и так далее. Причем мелки были какого-то совершенно неизвестного нам вида, ведь некоторые линии, жирные, сияющие, получились толще дюйма.
– Просто потрясающе! – воскликнула Элис. – Он, должно быть, корпел над этим всю ночь. Он замечательный художник! Наверное, тоже пытается жить возвышенной жизнью – тайком тратит время на то, чтобы украшать чужие дома.
– Интересно, что бы он сделал, если бы тут были обои с узором из коричневых розочек, как в доме миссис Бил, – сказал Ноэль. – Посмотрите на того ангела! Разве не поэтично? Чувствую, я должен о нем написать.
Ангел, нарисованный серым, и вправду был хорош: с очень широкими крыльями, распахнутыми во всю стену, с большой охапкой лилий в руках. Еще на стенах красовались чайки, во́роны, бабочки, балерины с крыльями бабочек, человек с самодельными крыльями, собирающийся спрыгнуть со скалы, феи, летучие мыши, летучие лисицы и летучие рыбы. Красными мелками джентльмен нарисовал великолепного крылатого коня – его крылья переходили с одной стены на другую, скрещиваясь с крыльями ангела. По стенам летали десятки и десятки птиц, нарисованных всего несколькими линиями, но точно и похоже. Вы сразу поняли бы, что нарисовано на любой из картин. И у всех созданий были крылья. Как бы Освальд хотел, чтобы такие картины нарисовали в его доме!
Мы стояли и как завороженные смотрели на рисунки, как вдруг открылась дверь в следующую комнату, и перед нами предстал джентльмен, испачканный разноцветными мелками – я и представить не мог, что можно так перемазаться, даже нарисовав столько рисунков. Джентльмен держал какую-то штуковину из проволоки и бумаги.
– Вам не хотелось бы полетать? – спросил он.
– Хотелось бы! – хором ответили мы.
– Что ж, – сказал он, – у меня есть симпатичный маленький летательный аппарат. Я надену его на одного из вас, а потом вы выпрыгнете из чердачного окна. Вы не представляете, каково это – летать.
Мы сказали, что предпочли бы не выпрыгивать из окон.
– Но я настаиваю! – сказал джентльмен. – Я от всего сердца хочу этого, дети мои… И не могу позволить, чтобы вы в силу своего невежества отказались от шанса, который выпадает раз в жизни.
Мы продолжали твердить: «Нет, спасибо» и почувствовали себя очень неловко, потому что джентльмен начал дико вращать глазами. А потом он сказал:
– Тогда я тебя заставлю! – и схватил Освальда за руку.
– Нет, не заставите, еще чего! – воскликнул Дикки и схватил за руку джентльмена.
Дора, сильно побледнев, проговорила очень чопорно и внятно:
– Я думаю, было бы чудесно полетать. Вы покажете мне, как выглядит летательный аппарат в развернутом виде?
Джентльмен выпустил Освальда и начал разворачивать аппарат, и тогда Дора одними губами беззвучно выговорила: «Бегите!»
Мы побежали (Освальд слегка задержался), а затем и Дора в одно мгновение выскочила из комнаты, захлопнула дверь и заперла ее.
– На мельницу! – крикнула она, и мы бросились туда, как сумасшедшие, заложили на засов большую дверь, поднялись на второй этаж и выглянули в окно, чтобы предупредить миссис Бил.
Мы стали хлопать Дору по спине, Дикки назвал ее Шерлоком Холмсом, а Ноэль сказал, что она героиня.
– Ничего подобного, – ответила Дора. – Просто я вспомнила, как читала, что надо притвориться, будто ублажаешь сумасшедшего, а потом сбежать. Я-то сразу поняла, что он сумасшедший. О, всё могло закончиться просто ужасно! Он мог бы заставить всех нас выпрыгнуть из чердачного окна, и не осталось бы никого, кто смог бы рассказать о случившемся отцу. О-о-о!
И она заплакала.
Но мы гордились Дорой, и я пожалел, что иногда мы смеемся над ней… Просто трудно бывает над ней не смеяться.
Мы решили подать сигнал первому, кто пройдет мимо, и попросили Элис снять свою красную фланелевую нижнюю юбку, чтобы сделать сигнальный флаг.
Первыми показались двое мужчин в легком экипаже. Мы помахали сигнальной нижней юбкой, они подъехали, один вылез и подошел к мельнице. Мы объяснили, что у нас в доме сумасшедший, который хочет, чтобы мы прыгали из окон.
– Ну точно! – крикнул мужчина оставшемуся в повозке. – Нашли!
Тогда тот привязал лошадь к воротам.
– Спускайтесь вниз, юные леди и джентльмены, – сказал второй мужчина, когда ему рассказали, что случилось. – Он кроткий, как ягненок, и не понимает, что выпрыгивать из окон опасно. Он думает, это всё равно что летать. Как только он повидается с доктором, станет ангелочком.
Мы спросили, был ли джентльмен и раньше сумасшедшим или только что спятил?
– Конечно был! – ответил мужчина. – Он, так сказать, не дружит с головой с тех пор, как выпал из летательного аппарата, в котором летел вместе с приятелем. До этого он был художником… Наверное, превосходным. Но теперь он рисует только существ с крыльями и время от времени хочет заставить людей летать… Иногда совершенно незнакомых людей, таких, как вы. Да, мисс, меня наняли, чтобы присматривать за ним, и его картины часто развлекают меня, когда мы проводим время вместе. Бедный джентльмен!
– Как же ему удалось сбежать? – спросила Элис.
– Ну, мисс, брат этого бедняги был ранен, и мистер Сидни – так зовут художника – с ужасно расстроенным видом наклонился над лежащим, просто жалко было смотреть. На самом деле он вытаскивал деньги из карманов страдальца. Затем, пока все мы занимались мистером Юстасом, мистер Сидни просто собрал свой чемоданчик и вышел через заднюю дверь. Хватившись его, мы послали за доктором Бейкером – вот он – но к тому времени, как док пришел, было уже слишком поздно и мы не смогли быстро сюда добраться. Доктор Бейкер сразу сказал, что мистер Сидни вернется в дом, где прошло его детство. И доктор оказался прав.
Мы все вышли из мельницы, вместе с этим любезным человеком подошли к воротам и увидели, как сумасшедший садится в экипаж, очень кроткий и весёлый.