Эйч-Оу сошли с рук такие слова, потому что мы хотели услышать его историю и заставили его продолжать.
– Ну вот… Я и подумал, что если Ноэль трусишка, то я-то не трус… И я не боялся сидеть в корзине, хотя внутри было совсем темно, пока я не прорезал ножиком отверстие для дыхания. Наверное, я перерезал бечёвку, на которой висела бирка, и она отвалилась. Я видел ее через дырку, но, конечно, ничего не мог поделать. Я надеялся, что они лучше присмотрят за своим дурацким багажом. Это из-за них я потерялся.
– Расскажи, как ты потерялся, милый, – попросила Дора. – Неважно, что в этом виноваты другие.
– Если уж на то пошло, ты виновата не меньше остальных, – заявил Эйч-Оу. – Когда я тебя попросил, ты сшила мне клоунский наряд и никому не сказала ни слова. И вот что получилось!
– Ты ужасно неблагодарный, Эйч-Оу! – сказала Дора. – Ведь ты говорил, что это сюрприз для новобрачных, помнишь?
– Если бы они нашли меня в Риме, это и стало бы сюрпризом. Я выскочил бы из корзины в клоунском наряде, как чертик из табакерки, и крикнул бы: «А вот и я!» Но все пошло не так, и отец задаст мне сегодня вечером.
Эйч-Оу то и дело шмыгал носом, но мы не приставали к нему с упреками: нам хотелось услышать его историю.
– Почему ты не сказал мне прямо, что собираешься делать? – спросил Дикки.
– Потому что ты велел бы мне заткнуться. Ты всегда так говоришь, если я хочу сделать то, до чего ты сам не додумался.
– Что ты взял с собой в дорогу, Эйч-Оу? – поспешно спросила Элис, потому что теперь Эйч-Оу шмыгал уже очень громко.
– О, я сберег много еды, но в конце концов забыл ее. Она лежит под комодом в нашей комнате. И у меня был нож… А в клоуна я переоделся в шкафу в доме Эшли… Надел клоунский наряд поверх обычной одежды, потому что подумал, что будет холодно. Потом я вытряхнул из корзины дурацкие женские шмотки и спрятал их… А поднос просто поставил рядом на стул, а когда залез в корзину, поднял поднос, сел и накрылся им… Знаете, там поперек есть перекладины, чтобы его держать. И никто из вас не додумался бы так спрятаться, не говоря уж о том, чтобы взаправду такое проделать.
– Надеюсь, мы бы и вправду до такого не додумались, – сказала Дора, но Эйч-Оу продолжал, будто её не услышав:
– Корзину перетянули ремнями, и я уже начал жалеть, что такой догадливый. Было ужасно жарко и душно… Мне пришлось прорезать отверстие для воздуха, и я порезал большой палец… Жуть как трясло. Меня швыряли, как мешок с углем, и часто ставили вверх ногами. Поезд ужасно трясучий, меня тошнило, и если бы у меня была еда, я бы все равно ее не съел. Я захватил только бутылку с водой, и все было в порядке, пока я не уронил пробку… Я не мог ее найти в темноте, зато как только бутылка опрокинулась, пробка тут же нашлась. Когда корзину бросили на платформу, я был до того рад посидеть спокойно, без толчков, что чуть не заснул. А потом выглянул и вижу – бирка отвалилась и валяется рядом. Потом кто-то пнул корзину – вот скотина, хотел бы я пнуть его самого! – и сказал: «Что там?» Я пискнул… знаете, как кролик… И тут кто-то сказал: «Похоже, там что-то живое. А бирки-то нет». Сам он в это время стоял на бирке – я видел бечевку, торчащую из-под его мерзкого ботинка. Потом меня увезли куда-то… На тележке, как мне показалось, и снова бросили в темноту… И больше я ничего не видел.
– Интересно, – задумчиво произнес Освальд, – с чего они взяли, что ты бомба с часовым механизмом?
– О, это просто кошмар! – сказал Эйч-Оу. – Всё дело в моих часах. Я завел их, просто чтобы чем-то заняться. Вы же знаете, как громко они тикают после поломки. Я услышал, как кто-то сказал: «Ш-ш! Что это такое?». А потом: «Похоже на адскую машину»… Не толкай меня, Дора, «адская» он сказал, а не я. Потом я услышал: «Будь я инспектором полиции, я бы бросил корзину в реку, говорю вам. Как бы то ни было, давай её перенесем». Но второй человек сказал: «Лучше не трогай ее». Так что меня больше не швыряли. Они привели еще кого-то и долго болтали, я услышал слово «полиция», поэтому дал им подсказку.
– Какую?
– О, просто попинал изнутри корзину. Я услышал, как все отскочили, и крикнул: «Эй, там! Выпустите меня, пожалуйста!»
– И тебя выпустили?
– Да, но не сразу, мне пришлось поговорить с ними через щелки в корзине. А когда её открыли, оказалось, что вокруг стоит целая толпа. Все смеялись, и дали мне хлеба с сыром, и говорили, что я смелый юноша… И я вправду смелый, и мне бы очень хотелось, чтобы отец не откладывал дело в долгий ящик. Он вполне мог бы поговорить со мной сегодня утром. Ну что такого ужасного я натворил? А всё вы виноваты, что не приглядываете за мной. Разве я не младший брат? Ваш долг – следить, чтобы я поступал правильно, вы всё время мне об этом твердите.
Последние слова заморозили суровые слова на губах терпеливого Освальда. А потом Эйч-Оу заплакал, и Дора принялась с ним нянчиться, хотя он слишком большой для такого и сам это знает. Он заснул у нее на коленях, отказавшись от ужина.
Отцовский разговор с Эйч-Оу тем вечером так и не состоялся, потому что Эйч-Оу заболел и его уложили в постель. Он не притворялся, а по-настоящему заболел – так, что пришлось вызывать доктора. Доктор сказал, что у него лихорадка оттого, что он простыл и переволновался, но я думаю, Эйч-Оу съел что-то не то за обедом, а потом его растрясло, а после он объелся хлебом с сыром, запив это элем из банки.
Эйч-Оу проболел неделю, а когда почувствовал себя лучше, о случившемся почти не вспоминали. Мой отец, самый справедливый человек в Англии, сказал, что мальчик уже достаточно наказан. И он сказал правду, потому что Эйч-Оу пропустил пантомиму и спектакль «Питер с шоколадной головой» в театре Гаррика – самый лучший спектакль в мире, не похожий на все остальные. Там показаны прямо настоящие мальчишки; наверное, автор спектакля о нас читал.
Эйч-Оу пришлось принимать много самых отвратительных на вкус лекарств. Интересно, отец нарочно велел доктору намешать такую гадость? Женщина бы так и поступила, но мужчины, как правило, не такие хитрые.
В любом случае век живи – век учись. Теперь никто из нас не рискнет поехать куда-то безбилетником, как бы сильно ни захотелось, и вряд ли Эйч-Оу повторит свою выходку.
Отец наказал его только тем, что сжег у него на глазах клоунский наряд, а ведь Эйч-Оу купил ткань на собственные сэкономленные карманные деньги, и красные рюши, и все остальное.
Конечно, когда он выздоровел, мы вскоре отучили его твердить, что это мы во всем виноваты. Он сам сказал, что он наш младший брат, и мы не потерпим от младшего такого нахальства.
Рождественский пудинг
Это случилось на Рождество почти год спустя после смерти матери. Я не могу писать о маме… Скажу только одно. Если бы она ушла не навсегда, а только на время, нас бы не так вдохновляло Рождество. Тогда я этого не понимал, но теперь я намного старше и вот что думаю: мы так увлеклись Рождеством потому, что всё вокруг стало другим, всё стало просто ужасным, и нам хотелось что-нибудь предпринять. Наверное, мы не очень хорошо разбирались, что именно. Вы становитесь куда несчастнее, если бездельничаете.
Перед самым Рождеством отцу пришлось уехать. Он услышал, что его мерзкий партнер, сбежавший с его деньгами, сейчас во Франции, и надеялся поймать негодяя. На самом деле партнер был в Испании, где ловить преступников не принято, но об этом мы узнали позже.
Перед отъездом отец отвел Дору и Освальда в свой кабинет и сказал:
– Мне так жаль, что приходится уехать, но дело очень серьезное, и у меня нет выбора. Вы ведь будете хорошо себя вести в мое отсутствие, детки?
Мы пообещали.
– Есть причины – вы их не поймете, если я попытаюсь объяснить, – по которым в этом году у вас не будет большого праздника, но я велел Матильде приготовить хороший простой пудинг. Возможно, следующее Рождество будет более счастливым.
Он оказался прав, потому что следующее Рождество мы встретили богатыми племянниками и племянницами индийского дяди, но, как говорит старый добрый Киплинг, это уже совсем другая история.
Проводив отца на станцию Люишем (мы помогли нести сумки и клетчатый дорожный плед), мы вернулись домой. Там все было ужасно. В отцовской комнате, где он собирался в дорогу, валялись бумаги и всякие вещи. Мы прибрались – это единственное, что мы могли сделать для папы. Дикки случайно разбил папин стакан для бритья, а Эйч-Оу смастерил бумажный кораблик из письма, которое, как мы после узнали, отец особенно хотел сохранить.
Уборка на некоторое время нас заняла, а когда мы вернулись в детскую, огонь там не горел, и мы не смогли его разжечь, даже пустив на растопку целую газету «Дейли хроникл». Матильды, нашей главной служанки, не было дома, в детской стояла холодина, поэтому мы расселись на кухне. На кухне всегда горит жаркий огонь. На кухонном коврике у очага сидеть неприятно, поэтому мы расстелили поверх коврика газеты.
Думаю, именно кухня напомнила нам прощальные отцовские слова о пудинге.
– Папа говорит, что у нас не может быть большого праздника по каким-то тайным причинам, – сказал Освальд. – Он велел Матильде приготовить нам простой пудинг.
Тень простого пудинга тут же сгустила мрак, окутавший наши юные умы.
– Интересно, насколько простой пудинг она приготовит? – спросил Дикки.
– Простой-препростой, можешь не сомневаться, – ответил Освальд. – «Это пудинг или что?» Вот какие пудинги она готовит.
Все застонали и начали придвигаться ближе к очагу, пока газеты не зашелестели, как сумасшедшие.
– Думаю, я смогла бы приготовить не простой пудинг, если бы попыталась, – сказала Элис. – Почему бы не попробовать?
– Шутишь, – грустно и коротко отозвался Освальд.
– Сколько это будет стоить? – спросил Ноэль и добавил, что у Доры есть два пенса, а у Эйч-Оу – французский полпенни.
Дора достала из ящика комода кулинарную книгу, которая лежала, сложенная пополам, среди прищепок, грязных тряпок, гребешков, бечевок, дешевых романов и штопора. Наша тогдашняя служанка, казалось, резала все продукты не на кухонной доске, а на кулинарной книге, столько на её страницах осталось следов приготовленных блюд.