– Тише! – сказал Ноэль. – Просто подождите.
Мы все сидели на лестнице и ждали.
– Пока не спрашивайте ни о чем, – прошептал Ноэль. – Сами все увидите, только подождите.
Мы ждали, а газ все не зажигался.
Наконец Арчибальд попытался выйти – наверное, решил, что уже чистый – но дверь оказалась заперта. Он пинал ее, стучал, вопил, а мы ликовали.
Наконец Ноэль забарабанил в дверь и закричал в замочную скважину:
– Если мы тебя выпустим, разрешишь рассказать о тебе и о трубах? Мы никому не скажем, что случилось, пока ты не вернешься в школу.
Он долго упрямился, но в конце концов согласился.
– Я никогда больше не приеду в ваш мерзкий дом, – проревел он в замочную скважину, – поэтому будь по-вашему!
– Включите газовые горелки, – сказал Освальд, как всегда предусмотрительный, хотя тогда он еще не знал прекрасной истины.
Ноэль нараспев велел:
– Зажигайте!
Джейн так и сделала, и, когда на лестничной площадке загорелся свет, Ноэль повернул ручку ванной. Арчибальд вышел в своем индийском красно-желтом халате, которым так бахвалился. Мы думали, он появится с красным от ярости лицом, или с белым от гнева, или с пурпурным от смешанных чувств, но вы не представляете, что почувствовали мы сами (я даже не знаю, как это описать), когда увидели, что он не красный, белый или пурпурный, а черный! Он смахивал на иссиня-черного негра. Лицо и руки были все в черных и синих полосах, как и ноги, видневшиеся между индийским халатом и турецкими туфлями.
У многих из нас вырвался возглас:
– Потрясно!
– Чего уставились? – спросил Арчибальд.
Мы промолчали, скорее от удивления, а не из сдержанности. Но Джейн насмешливо ответила:
– Тцтц! Вы думали, я даю вам мыло, а это была темно-синяя несмываемая краска из Мейплза.[3]
Она поднесла к лицу Арчибальда зеркало, и тот увидел глубину своей темной синевы.
Вы можете подумать, что мы покатились со смеху при виде того, каким он стал черно-синим, но мы не смеялись. Наступила завороженная тишина. Я знаю, что Освальду стало как-то не по себе.
Арчибальду хватило одного внимательного взгляда в зеркало; он бросился в свою комнату и заперся на задвижку.
– Не пойдет он ни на какую вечеринку, – сказала Джейн и побежала вниз по лестнице.
Мы так и не узнали, что ей рассказал Ноэль. Он младше и слабее нас с Дорой и Дикки, и мы решили – лучше его не спрашивать.
Освальд, Дикки и особенно Эйч-Оу уверяли: так Арчибальду и надо, но спустя некоторое время Дора спросила Ноэля, не будет ли он возражать, если она попытается смыть часть краски с нашего нелюбимого кузена, и Ноэль ответил, что не возражает.
Но краска ничем не смывалась, и, когда отец вернулся домой, случился ужасный скандал. Он сказал – мы опозорили себя и забыли о законе гостеприимства. Мы хорошо всё поняли и терпеливо снесли нагоняй. Я не говорю, что мы, как мученики, пострадали за честь нашего дома и из-за верности данному слову, нет, я говорю только, что мы очень хорошо всё уяснили и не заикнулись о мерзком поведении нашего гостя, которое и подтолкнуло поэта Ноэля к дикой и отчаянной мести.
Но кто-то все же рассказал отцу об истинных причинах случившегося. Скорее всего, Джейн. А знаете, почему мы не приставали к Ноэлю с расспросами? Потому что тем вечером отец зашел к нам и сказал, что теперь он нас понимает и мы не вели себя плохо, за исключением разве что человека, разрезавшего трубу зубилом. Да и этот поступок, сказал отец, был скорее глупостью, чем озорством. Возможно, кузену послужит уроком то, что его покрасили в синий цвет.
Потом отец побеседовал с Арчибальдом наедине.
Когда краска начала сходить (а она оказалась стойкой, как и было написано на ее упаковке), Арчибальд, ставший светло-голубым, теперь старался смахивать на порядочного человека. Когда же, будучи уже бледно-серым, он вернулся в школу, от него пришло такое письмо: «Дорогие кузены, наверное, я вел себя грубее, чем хотел, но я не привык к маленьким детям. Мне кажется, дядя был прав, и то, как вы отстаиваете честь нашего дома, вовсе не чепуха, зря я называл это чепухой. Если мы когда-нибудь еще встретимся, надеюсь, вы не будете попрекать меня прошлым. Вряд ли вы вправе ожидать от меня бо́льших слов. Ваш любящий кузен Арчибальд Бэстейбл».
Полагаю, лучи раскаяния слегка подтопили его холодное сердце, и, возможно, он станет исправившимся Бэстейблом. Я очень на это надеюсь, но все-таки думаю, что леопарду трудно (или вообще невозможно) изменить свою пятнистую шкуру. Хотя… Я помню, каким черным был Арчибальд, выйдя из роковой ванной, и все-таки краска потом почти смылась. Возможно, пятна внутри, на благородной изнанке души, со временем тоже смываются. Надеюсь, что так. Однако краска так и не сошла с внутренней стороны ванны, и это больше всего раздражало нашего доброго двоюродного дедушку.
По волнам в Китай
Освальд, по-моему, очень скромный мальчик, но даже он не стал бы отрицать, что у него деятельный ум. Автор слышал, как об этом говорили и отец, и дядя Альберта. Часто самые серьезные идеи приходят ему в голову сами собой… Так же, как глупые бесполезные идеи могут прийти в голову вам.
Он придумал кое-что и хотел обсудить это с братьями и сестрами, но как раз в тот миг, когда он собирался изложить свой замысел, появился отец и сказал, что к нам приедет незнакомый кузен. Тот приехал и оказался не только незнакомым, но и странным. Когда судьба сплела нити его тёмной судьбы, и, выкрашенный в синий цвет, он исчез из нашей компании, Освальд вернулся к мысли, которую все это время держал в уме. Слово «целеустремленность» означает умение доводить дело до конца, и это слово всегда напоминает мне о характере юного героя книги. Наверное, братья Освальда – Дикки, Ноэль и Эйч-Оу тоже своего рода герои, но почему-то автор знает о характере и мыслях Освальда больше, чем о характерах и мыслях других. Но я становлюсь слишком многословным.
Итак, Освальд отправился в общую комнату.
Все были чем-то заняты. Ноэль и Эйч-Оу играли в шашки. Дора оклеивала коробки фольгой, чтобы положить в них конфеты для школьного пикника, а Дикки мастерил картонную модель нового винта, который изобрел для океанских пароходов. Но Освальд без колебаний всех отвлёк, потому что Доре не стоит слишком много работать, а игра в шашки всегда заканчивается скандалом… Лучше промолчу о том, что я думаю о винте Дикки.
– Я хочу созвать совет, – сказал Освальд. – Где Элис?
Остальные ответили, что не знают, и поспешно напомнили, что без Элис собирать совет нельзя. Но решительный характер Освальда заставил его приказать Эйч-Оу бросить дурацкие шашки и пойти поискать сестру. Эйч-Оу – наш самый младший брат, он не должен об этом забывать, а значит, делать, что ему велят старшие. Но как раз в тот момент он выигрывал в идиотской шашечной игре, и Освальд понял, что будут проблемы – «большие проблемы», как пишет мистер Киплинг. Он уже готовил свои юные нервы к стычке с Эйч-Оу, не собираясь терпеть возражения младшего брата – дескать, тот не пойдет искать Элис, хотя ему четко приказали отправиться на поиски, – как вдруг пропавшая взволнованно ворвалась в комнату и воскликнула:
– Кто-нибудь из вас видел Пинчера?
– Не видели со вчерашнего вечера, – ответили мы.
– Значит, он пропал, – сказала Элис, состроив противную рожу, которая означает, что через полминуты ты разревешься.
Все вскочили. Даже Ноэль и Эйч-Оу сразу поняли, что шашки – ерунда, а Дору и Дикки, при всех их недостатках, больше волнует Пинчер, чем всякие там коробки и пароходные винты. Пинчер – наш фокстерьер. Он благородных кровей и был у нас еще тогда, когда мы, бедные, заброшенные искатели сокровищ, жили в суровой и скромной обстановке на Люишем-роуд.
Для верного юного Освальда богатый особняк в Блэкхите и всё, что в нем есть (даже любимое чучело лисы с уткой во рту, красующееся в застекленном ящике в передней), как и совет, который он хотел собрать, значили гораздо меньше, чем старина Пинчер.
– Нам надо отправиться на его поиски, – сказала Элис и, доведя до логического завершения состроенную рожу, начала реветь. – Ой, Пинчер! Вдруг с ним что-то случилось? Дай-ка мою шляпку и пальто, Дора! Ой, ой, ой!
Мы все схватили пальто и шапки и вскоре готовы были к выходу. К тому времени Элис уже не ревела, а только всхлипывала – Освальд любезно объяснил ей, что если она не прекратит плакать, мы ее не возьмем.
– Пошли на Пустошь, – сказал Ноэль. – Дорогой покойный пес любил там копаться.
Туда мы и отправились, по пути спрашивая каждого встречного:
– Скажите, пожалуйста, вы не видели породистого фокстерьера с черным пятном вокруг глаза, черным пятном на хвосте и коричневым пятнышком на правом плече?
Все отвечали:
– Нет, не видели, – только одни отвечали вежливее других.
Но спустя некоторое время мы повстречали полицейского, который сказал:
– Когда я дежурил прошлой ночью, я видел похожего фокса. Только он был на веревке, а другой конец веревки держал молодой парень. Собака, похоже, не очень-то хотела с ним идти.
Полицейский сказал еще, что парень и собака ушли по Гринвич-вей.
Мы зашагали по этой улице, чувствуя себя уже не такими опустошенными, ведь у нас появился шанс найти нашего пса. Мы удивились, почему полицейский не вмешался, увидев, что Пинчер упрямится и не хочет идти, но полицейский заявил, что не его дело вмешиваться в такие ситуации.
Теперь мы спрашивали всех подряд, не видели ли они парня и чистокровного фокстерьера с черным пятном. Один или два человека ответили утвердительно, и мы решили, что идем по верному следу, потому что эти люди тоже вспомнили, что собака вела себя как потерянная.
Итак, мы прошли через парк, потом – мимо военно-морского колледжа. Мы даже не остановились, чтобы посмотреть на установленный на спортивной площадке корабль в натуральную величину, на котором учащиеся колледжа должны тренироваться с канатами и реями. Освальд охотно отдал бы год своей юной жизни, чтобы стать хозяином этого корабля. Мы не пошли и в Расписной зал, потому что наши любящие сердца были с Пинчером, и мы не смогли бы по-настоящему наслаждаться, рассматривая картины с кораблекрушениями, на которых тонущие люди выг