Гастингсу, казалось, было не по себе. Он стоял перед нами с шляпой в руках, в плотном твидовом пиджаке и теплом шарфе, обмотанном вокруг шеи.
– Свой дождевик я оставил в кухне, – объяснил он, уставившись в потолок.
– Подойдите, Гастингс, не смущайтесь. Сядьте.
При желании Холмс умел источать такую благожелательность, что никто не мог ей сопротивляться. Гастингс сел на свободный стул.
– Мне было сказано, вы хотели, чтобы утром я задержался на службе, – пробормотал Гастингс, краснея от собственной дерзости.
– Я порядком удивился, когда не обнаружил вас в условленном месте, – мягко ответил Холмс. – На вас это совсем не похоже. Надеюсь, с вашей семьей все в порядке?
– Да-да, сэр, – вымолвил Гастингс, от волнения чуть не выдрав себе клок волос. – У них все хорошо. И у дочки тоже, спасибо вам. Нам не на что жаловаться, особенно с тех пор, как вы помогли нашей Фанни, как она нынче себя зовет.
Он говорил о дочери, которая благодаря математическим способностям получила место в казино на континенте и теперь процветала.
– Рад слышать, – ответил Холмс. – Когда будете в следующий раз писать ей, передайте привет от меня.
– Нечасто и пишу-то, но моя миссис пошлет ей весточку на Рождество. Она мастерица писать, моя миссис. Постоянно строчит. Можете не сомневаться, обязательно помянем вас в письме. – Гастингс почувствовал себя чуть раскованнее. – Недавно получили от Фанни письмецо. С тех пор как она поступила на службу, ей удалось скопить больше сотни фунтов. Говорит, хочет купить железнодорожные акции. Я, когда услыхал это, чуть не упал. Железнодорожные акции! Кто бы подумал, что она… – Он замялся. – Не хочу отнимать у вас время, сэр.
– Я бы сказал, что она нашла способ заставить свои сбережения работать, – заметил Холмс. – Однако вы правы… О, благодарю вас, Тьерс… – Слуга принес с кухни чашку и блюдце. – Вы правы, мы должны выяснить, почему утром вы оставили свой пост.
– Ну, я сделал, как велел фараон, а что? – ответил Гастингс, слегка повышая голос.
– Вот как? – без тени осуждения промолвил Холмс. – Какой фараон?
– Тот, которого вы послали, – пояснил Гастингс, не притронувшись к принесенной чашке.
– Расскажите-ка мне о нем, – попросил Холмс.
Я внимательно слушал, что́ скажет Гастингс.
– Ну, это был… просто фараон. Обычный констебль. Я знаю, как выглядит настоящий фараон. Он был самый что ни на есть настоящий. Сказал, что я свободен, а днем снова понадоблюсь. Показал на вашу заднюю дверь и объяснил, что у вас сидит какой-то турецкий господин, а не то вы бы сами ко мне вышли. Он был в полицейской форме, вот я и решил, что его нужно слушаться. – Он запнулся. – А что, не надо было?
Холмс уставился в свою чашку.
– Нет, Гастингс. Вы поступили, как до́лжно. – Он поднял глаза. – Однако меня чрезвычайно смущает тот факт, что человек, который стрелял в курьера и пытался убить меня, полицейский.
Это был тяжелый день и не менее тяжелый вечер: я только что дал Сиду Гастингсу сэндвич и спровадил его, а теперь должен не мешкая разыскать бывшего полицейского инспектора Дюрварда Стренджа. М. Х. говорит, что это один из немногих людей, кому можно совершенно доверять в полицейских делах. Сдается мне, М. Х. не хочет идти со своим последним открытием прямо в Скотленд-Ярд, так как боится, что если Гастингс говорит правду, то признать положение опасным – значит лишь усугубить его. Поэтому сперва он намерен переговорить с инспектором Стренджем, чтобы получить как можно более объективную оценку. Многие вроде как считают, будто инспектор Стрендж зол на полицию, и по этой причине редко к нему обращаются…
Саттон в театре и не вернется до ночи. Он сказал, эти оставшиеся спектакли очень важны для него: вероятно, это последняя его значительная роль на сцене большого лондонского театра. Он говорит, что, выступая в заглавных ролях, рискует стать слишком узнаваемым, а это опасно. Поэтому он не хочет упускать шанс внести свое имя в список лучших Макбетов этого десятилетия. Ему суждено подвизаться на менее престижных сценах и в менее известных ролях, но он все равно рад, что его работу, особенно в такой ответственной роли, как Макбет, высоко оценили.
Сэр Мармион прислал еще один пакет, предупредив, что его следует вернуть не позднее чем послезавтра. Я передал пакет М. Х., который расстроен, оттого что у него почти нет времени сполна использовать такую великолепную возможность. Он обещал непременно прочесть эти материалы до возвращения Саттона.
Г. поехал ночевать к себе на Керзон-стрит и, видимо, появится только завтра утром, к шести тридцати. Я сказал ему, что его потревожат лишь в крайнем случае, что само по себе разумно, поскольку очень важно в течение следующих нескольких дней держать Г. – правую руку М. Х. – в курсе всех событий.
Глава шестая
Я проснулся в половине восьмого и, уразумев, который теперь час, очень расстроился. Мне давно следовало находиться в квартире Майкрофта Холмса и приступать к работе. Я спешно оделся, перехватил на ходу булочку и выскочил за дверь, под дождь, поливавший город с поистине библейским энтузиазмом. Шлепая по мокрой мостовой, я пытался остановить кэб, и наконец это мне удалось.
– Пэлл-Мэлл! – крикнул я извозчику. – И быстро! Я опаздываю.
– Слушаюсь, – ответил он, и кэб под проливным дождем покатил вперед.
Приехав к Холмсу лишь через двадцать минут (в пути дорогу нам преградил перевернувшийся фургон), я ринулся вверх по лестнице и, рассыпаясь в извинениях, предстал перед патроном. Холмс, в домашнем халате темно-зеленого плюша, надетом поверх брюк и сорочки, как раз заканчивал завтракать.
– Сядьте и отдышитесь, Гатри. Вот так. Я сам немного проспал. Встал около семи. Это даже хорошо, что вы чуточку опоздали.
Я проглотил это небрежное замечание.
– Вы очень добры, сэр. Мне следовало прийти раньше.
– Вовсе нет. К тому же вечером, быть может, придется задержаться, так что мне все равно. Не то чтобы у вас не было работы… – Он указал на стопку бумаг со своими записями. – Пожалуйста, разберите и перепишите это.
Он нарезал на кусочки последний ломоть ветчины, залитой тремя яичными желтками; рядом дожидались своей очереди два тоста, намазанные сливочным маслом и джемом.
– Я должен не откладывая вернуть эти материалы сэру Мармиону, таково было его условие. Пришлось просидеть над ними всю ночь. У меня такое ощущение, словно я по горло завален бумагами.
– Могу себе представить, – сказал я, изучая папку, в которой содержалось, должно быть, не меньше сотни мелко исписанных листов. – Нашли что-нибудь заслуживающее внимания?
– В каком смысле? – спросил Холмс, отодвигаясь от стола и внимательно глядя на меня.
– В том смысле, что наука, которой занимается сэр Мармион, может оказаться полезной и вам, разумеется, – объяснил я, слегка удивленный подобным вопросом.
– В моей работе полезны любые науки, Гатри. Неплохо бы вам это помнить. Впрочем, изыскания сэра Мармиона имеют непосредственное отношение к тому, чем мы занимаемся. Я убежден, что нам надо расширять свои представления о человеческом разуме, если мы хотим сполна применять его возможности, а мы должны этого хотеть, иначе верх возьмут те, кто без колебаний использует во зло власть своего разума.
Холмс скрестил руки на груди и задумчиво посмотрел на меня.
– Вообразите себе, что было бы, если бы мы сумели постичь процессы, происходящие в человеческом мозгу, его сильные и слабые стороны, его неисследованные возможности. Если мы овладеем этими знаниями, не станет безумия, преступности, старости, болезней, да что там – не станет бедности, ибо каждый человек будет понимать, как использовать достоинства своего разума и преодолевать его недостатки.
– Похвальная цель, – промолвил я, не скрывая скептического отношения к сказанному.
– Вы думаете, она недостижима? – Он жестом отмел все мои возражения до того, как я успел произнести хоть слово. – Что ж, вы правы, на сегодняшний день это невозможно. Но что касается будущего – тут я с вами не соглашусь. Могучий, дисциплинированный разум – это загадка, Гатри. В нем заперт весь наш потенциал. Наука демонстрирует это, но и только. Сэр Мармион пытается обеспечить нам доступ внутрь, и лично я рукоплещу его усилиям, равно как и усилиям всех тех, кто стремится постичь разум в целом. В последнее десятилетие сделано столько открытий. Мы должны идти до конца. Я не стану отвлекаться ни на разные модные теории, ни на общественные протесты, ведь на кон поставлено слишком многое.
Он встал с места.
– А что, если умственный потенциал послужит преступным целям или будет растрачен впустую? – спросил я. – Ведь человек может быть предрасположен к этому, несмотря на музыкальные таланты или способности к науке.
Холмс кивнул:
– Да, подобное вполне вероятно. В таком случае чем раньше мы узнаем об этом, тем лучше. Сэр Мармион найдет методы, с помощью которых мы будем распознавать преступные наклонности на ранних этапах жизни, когда человеческие устремления еще можно направить в другое, более полезное русло. – Он подошел ко мне. – Например, если бы сэр Камерон в детстве получил более подходящее воспитание, возможно, он бы не сделался пьяницей и самонадеянным бездельником, каковым является нынче.
– Возможно, – снисходительно согласился я, давая понять, что считаю это маловероятным.
– Уверены, что это невозможно? Все до сих пор слышанное убеждает вас в обратном, – изрек Майкрофт Холмс, погрозив мне пальцем, будто учитель своевольному ученику. – А я говорю вам, что в каждом человеке есть задатки тирана и святого, способные сделать его как светочем добродетели, так и вместилищем пороков. Все дело в том, на что сделать упор, что развивать и воспитывать. – Он начал расхаживать по комнате. – Повторяю: разум – это загадка. Не отрицайте эту очевидную истину. Уж кто-кто, а вы-то должны понимать, что такое могущество разума.