Примерно в середине повествования Саттон начал хихикать, а когда Холмс завел речь об исчезновении трупа, актер уже буквально задыхался от смеха. Холмс сухо закончил рассказ.
– Интересно, что именно так вас развеселило?
– О, не обижайтесь, прошу вас, – проговорил Саттон, взяв себя в руки. – Все это очень напоминает расхожие комедии положений, в которых череда разнообразных недоразумений и неожиданностей по ходу действия растет как снежный ком. – Взглянув на нашего патрона, Саттон заметил, что тот отнюдь не разделяет его веселья. – Я понимаю, для вас все это очень серьезно. Мне и в голову не приходило умалять то, что вы делаете, но как актер я могу сказать, что с прошлой пятницы ваша жизнь превратилась в одно большое приключение.
Холмс немного смягчился и даже сумел выдавить из себя печальную улыбку:
– Вы, несомненно, правы. Если бы дело происходило в Южной Америке, наша эпопея была бы достойна профессора Челленджера[31].
– Я тоже так думаю, – подхватил Саттон, со сверхъестественной точностью копируя голос и манеры Холмса.
Он собирался продолжить свои наблюдения, но в это время Тьерс объявил, что в гостиной накрыт стол, и мы послушно проследовали в гостиную. На обед была подана телятина, фаршированная шалфеем и сыром, печеный лук, затем – салат из зимних овощей, тушенных в сливках. Трапеза сопровождалась только что испеченным хлебом и свежайшим сливочным маслом, а также бутылкой отличного «кот-дю-рон».
– Настоящий пир, – заявил Холмс в конце обеда, пуская по кругу портвейн и стилтонский сыр.
– Ваша правда, – подхватил Саттон.
Приязненные отношения между ними были восстановлены, и сейчас оба собирались курить сигары. Я же так и не пристрастился к курению, хотя время от времени был не против раскурить трубочку. Я довольствовался тем, что потягивал свой портвейн и наслаждался послеобеденным отдыхом. Воцарилась умиротворяющая тишина, затем Саттон сказал:
– Я, разумеется, пойду в клуб. Вы упоминали, что снова собираетесь поговорить с бароном фон Шаттенбергом, верно?
– Да, – ответил Холмс. – К сожалению, завтра мне придется пропустить вечернее представление. Я непременно сходил бы, но… – Он пожал плечами. – Боюсь, на завтрашний вечер у меня другие планы.
– Ну, вы все-таки видели этот спектакль, так что все в порядке, особенно если вы отпустите Гастингса, чтобы он привез меня из театра. А сегодня вечером по возвращении из клуба я последний раз просмотрю свои мизансцены. – Саттон улыбнулся явному замешательству Холмса.
– Вы давным-давно заучили их наизусть, – напомнил Холмс актеру. – И много раз повторили на сцене.
– Вот именно. Тем больше причин вновь пробежать текст глазами, чтобы не утратить ощущения свежести. – Он сделал театральный жест. – Ну перестаньте. Вы же не возражали, когда я сотни раз проигрывал каждую сцену, уча роль. Отчего это раздражает вас теперь?
– Вы, разумеется, правы. Я раздражен, но сержусь не на вас, хоть и выплеснул досаду в крайне неловкой фразе. Я понимаю, что не сумел до конца разобраться в махинациях Братства, как надеялся прежде. По моим расчетам, к этому времени мы должны были уже изменить ход событий. Я взбешен тем, что мистеру Керему удалось ускользнуть, ведь мне казалось, что с помощью таможенных проволо́чек мы сможем задержать его в Лондоне еще на несколько дней. Меня злит, что Викерс и Браатен, очевидно, отыскали способ проникнуть в Англию. Возможно, они уже здесь. Мне следовало это предвидеть, но я не сумел. – Он повертел в пальцах ножку своего бокала, наблюдая за темной жидкостью, плещущейся внутри, и добавил: – Я полагал, что к вечеру в тюрьме окажется по меньшей мере один из преступников и мы будем близки к тому, чтобы отправить за решетку Викерса или Браатена. Однако потерпел крах.
– По крайней мере, вам известна сущность тех затруднений, с которыми вы столкнулись, – заметил Саттон, – а значит, как вы сами много раз говорили, половина дела сделана.
– Я знаю. И в другой раз ощущал бы определенное удовлетворение, но… – Он не докончил фразы.
– Вы требуете от себя слишком многого, – продолжал Саттон. – И если вам угодно предаваться самобичеванию, прошу меня простить, я лучше вздремну часок-другой. Мне не нравится, когда моих друзей оскорбляют, тем более они сами. – Он встал и уже более спокойным тоном заметил: – К счастью, мой грим для роли Макбета не слишком отличается от грима для роли Холмса, иначе мне пришлось бы бегом нестись из клуба в театр. Однако все, что мне требуется, – это усилить уже имеющиеся черты. – Тут шутливое выражение сошло с его лица. – Вы не должны себя казнить. Это лишь отнимает время и притупляет вашу восприимчивость. Вы сами напоминали мне об этом, когда я получил нелицеприятные отзывы.
Холмс вздохнул и откинулся на спинку стула.
– Вы правы. Я знаю, вы правы. Если бы я мог посмотреть на себя со стороны, то был бы не так разочарован. Сегодня утром я думал, что мы на верном пути и скоро поведем в этой проклятой игре. Но последние дни слишком вымотали меня. Мне стало казаться, что я на грани.
Саттон усмехнулся:
– Ничуть. Вы приуныли. Что в этом такого? Ведь ваша сила еще не подверглась настоящему испытанию. – Он поставил пустой бокал из-под портвейна на стол. – Вы пали духом, но это пройдет. Разве не так, Гатри?
Я вздрогнул, услыхав свое имя. Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя и отыскать подходящий ответ.
– Все будет хорошо, сэр, вот увидите. Сейчас у нас лишь маленькая передышка перед следующим наступлением.
– Бесспорно, вы правы, Гатри, – сказал Холмс, отставив в сторону бокал с портвейном и затушив свою сигару. – Я воспряну духом, когда начну действовать. Мне надо переодеться перед визитом в дом герра Амзеля. Боюсь, на этот раз свидание с бароном фон Шаттенбергом пройдет не столь гладко, ведь убийца герра Криде еще не найден, а приезд леди Макмиллан вновь откладывается. Тем не менее я рад, что нам удалось отсрочить ее прибытие. Это очко в нашу пользу. – Он встал и взглянул на Саттона: – Идите вздремните в малой гостиной. И спасибо за то, что избавляете меня от посещений клуба «Диоген».
– Пожалуйста, – ответил Саттон. – Это лучше, чем сидеть дома и гадать, получу я роль в «Вольпоне» или нет. – Он поклонился, словно со сцены, и оставил гостиную.
– Я понимаю, он прав, – промолвил Холмс. – Нельзя впадать в уныние.
– Нельзя, – согласился я.
Холмс посмотрел на меня, но ничего не ответил.
– Вы можете идти в таком виде, – сказал он.
– Но вы ведь собираетесь переодеться, – заметил я, понимая, что он хочет выбрать верный тон для встречи, которая сулила быть непростой.
– Да. Особенно наряжаться не стоит, ведь барон и его помощники, надо полагать, будут в трауре. – Он подошел к двери. – У вас полчаса, Гатри. Если хотите, можете выпить чаю.
– Пожалуй, – ответил я.
Хотя мне нравился портвейн, в такой сырой холодный вечер от чаю больше проку. Чайник еще не опустел, так что беспокоить Тьерса не потребовалось. Чай был очень крепок и имел горьковатый, но вполне приятный привкус. Я пил его медленно, стараясь настроиться на очередную рискованную вылазку.
Холмсу удалось соблюсти равновесие между торжественным вечерним облачением и костюмом для дипломатических встреч. На нем был черный пиджак, весьма уместно оживленный темно-серым бархатным воротником, и темно-серый жилет в рубчик. Остановившись на пороге, он произнес:
– Пора идти. Гастингс будет ждать.
– Пожалуй, мне надо взять портфель, – сказал я, подходя к тому месту, где оставил его несколько часов назад.
– Нет, думаю, вам лучше захватить блокнот в кожаном переплете. Мы вряд ли придем к окончательному соглашению, поэтому не нужно, чтобы барон думал, будто мы следим за каждым его словом – даже если это так и есть.
Он крикнул Тьерсу, чтобы тот принес наши пальто и зонтики, по-прежнему находившиеся в кухне.
– Вот они, сэр, – сказал Тьерс, принеся вещи. – Вечером будет очень холодно. Когда надумаете возвращаться, вам может понадобиться вот это. – Он протянул патрону непромокаемый пакет с пледом. – Отдайте Гастингсу, пусть до поры побудет у него.
– Отлично, – сказал Холмс, забирая пакет. – А теперь – в путь!
День быстро угасал, свет почти померк, небо заволокли свинцовые тучи, из которых лил дождь. Сид Гастингс ждал нас в переулке за домом, сидел на козлах, закутанный в непромокаемый плащ и совершенно равнодушный к непогоде. Мы с Холмсом забрались в кэб и устроились на сиденье.
– К немцам? – уточнил Гастингс.
– На Беркли-Мьюз, – подтвердил Холмс.
Мы выехали из переулка и покатили в западном направлении.
– За нами хвост? – спросил я Холмса, когда мы свернули на север.
– Полагаю, нас провожает один из караульных Золотой Ложи в крытой коляске. Другой, должно быть, остался на посту возле квартиры. – Он поджал губы. – Вероятно, Золотая Ложа могла бы поделиться с нами полезными сведениями, если бы мы, в свою очередь, расщедрились.
– Вы до сих пор в них не уверены, – сказал я. – Несмотря на все, что они сделали.
– Гатри, я бы не подписался под известным выражением «Враг моего врага – мой друг». Недостаток такой позиции состоит в том, что, если строго ей следовать, однажды можно очутиться в неподходящей компании. – Он выглянул на улицу, где догорал тусклый закат. Лицо его сделалось задумчивым. – Я согласился лишь временно сотрудничать с ними. Золотая Ложа очень помогла нам, но все может измениться в мгновение ока. Я готов предоставить им информацию, которая теперь представляет интерес и для них, и для нас, однако не собираюсь доверять им содержимое всех моих досье и снабжать их иными сведениями, кроме тех, которые могут пригодиться нам и им в текущий момент.
– Мы только выиграли от их присутствия, – заметил я.
– Особенно от присутствия мисс Хелспай. Не отрицайте свой интерес к ней. Вы много раз об этом говорили. Признайтесь, вы были рады ее появлению.
– Разумеется, – воскликнул я, – ведь она спасла мне жизнь.