Единственное, чего бедняга не мог сообразить, так это как исправить положение. Ведь коттоло ни за что не отдадут добычу.
Нравы Центральной Африки просты: свергнут короля или вождя — значит, съедят. И вся недолга.
Но у Хорош-Гуся не было иного выхода, как только встать на сторону Тотора. Ламбоно решил погибнуть, но друзей не предавать. В два прыжка он оказался в самой гуще схватки.
Тем временем Тотор раздавал тумаки направо и налево. Меринос юлой вертелся вокруг своей оси, размахивая карабином. Ряды коттоло заметно поредели.
Хорош-Гусь подоспел вовремя. Его истошный вопль еще пуще напугал и без того растерявшихся негров. По-театральному воздев руки к небу, колдун пригрозил своим собратьям, что кара бога Хиаши падет на их грешные головы. И тут взгляд его упал на валявшуюся неподалеку коробку с петардами. Ламбоно высоко подпрыгнул, по-кошачьи мягко приземлился рядом с коробкой, схватил петарду, зажег фитиль и… Секунду спустя в небо взвились огненные змейки.
Охваченные ужасом коттоло упали на колени и уткнулись носами в землю.
Воспользовавшись удобным моментом, Тотор взвалил экс-вождя на спину, притащил к трону, как будто не замечая тяжести, взбежал по деревянным ступеням, положил Аколи у своих ног и возложил (именно возложил — так торжествен и благороден оказался его жест) обе руки на голову поверженного, который от страха и изумления только хлопал глазами.
— Здо́рово, патрон! Ты назвал меня канальей, хоть я этого совсем не заслужил! Но такие крутые парни мне по душе, и я на тебя не сержусь. Если у меня и вырвалось не то слово, это еще не значит, что я недостоин доверия. Эти люди не в себе, они чокнутые. Надо бы направить их энергию в другое русло. Прикажи, и я натравлю их на арабов.
— Да, да! Годится, — обрадовался Тотор.
Ламбоно снова обратился к коттоло с пламенной речью. При этом он размахивал руками, точно свихнувшаяся обезьяна.
Мужчины, потирая ушибленные бока, сгрудились вокруг трона, подобострастно ловя каждый взгляд Тотора. Правда, они никак не могли уразуметь, почему им не позволили притащить Аколи к священному столбу и разобрать его по косточкам. Но негоже рассуждать, если так повелел вождь. И какой вождь! На руку тяжел, да на расправу скор. Одно слово — сверхчеловек. Ему должно повиноваться.
Тем временем хитрец Ламбоно, в которого не иначе как вселился сам демон красноречия, объяснял: «Если арабы притесняют чернокожих, целыми деревнями уводят их в рабство, мучают и убивают, то это оттого, что туземцы питаются человеческим мясом. Король запретил убивать Аколи в их же собственных интересах. Им, ротозеям, невдомек, что в двух шагах от деревни разбили лагерь охотники за живым товаром».
Толпа недовольно загудела, но Ламбоно не дрогнул. Голос его окреп, перекрыл крики смутьянов, и в конце концов ропот стих. «Чернокожие живут в постоянном страхе. Мало того, что арабы загнали их в эту глушь. От этих негодяев и здесь покоя нет. Они рядом. Они разорят деревню, сожгут хижины, изнасилуют женщин, перережут детей».
— Подойди ко мне, патрон, — обратился Хорош-Гусь к Тотору, — тут не помешают самые энергичные, волевые жесты. Пусть твой товарищ поддержит тебя. Клюет! Клюет!
Все это время Тотор с восхищением смотрел на смешного, занятного, никогда не унывающего и неустрашимого чудака, что говорил без умолку, взывал к чувству долга, призывал к мести, разжигал ярость, умело и осторожно, капля по капле подливая масла в огонь, чтобы довести толпу до исступления.
Пока Хорош-Гусь призывал к священной мести и обещал верную победу, Тотор и Меринос потрясали кулаками и вращали глазами, словно разъяренные тигры.
В едином порыве толпа грянула:
— Да! Да! К оружию! В бой!
Как по мановению волшебной палочки, в руках вдруг появились боевые топоры, копья, дротики. Гвардейцы Аколи вооружились до зубов. Еще бы! Их поведет сам Тотор. Всесильный человек! Бог! Победитель!
Хорош-Гусь придумал новоявленному вождю имя — Коколь. И по деревне тотчас разнеслось:
— Коколь! Да здравствует Коколь!
Туземцы собрались группами человек по пятьдесят. Европейцы уже отмечали про себя, что в войске царит образцовый порядок. Как будто подчиняясь давно заведенному порядку, негры разбились на «роты», и при каждой такой «роте» — капитан, при каждом капитане — слуга со щитом и колчаном стрел.
Тотор посмотрел на Аколи. Бедняга, казалось, смирился с судьбой и взирал на все совершенно безучастно.
— Эй, Хорош-Гусь! — сказал Тотор. — Объясни этому животному, что его не убьют и не съедят при том условии, что он будет безоговорочно нам повиноваться. Я продиктую тебе приказы, ты переведешь, а уж он их разобъяснит своим людям. И пусть будет умницей, а не то я ему башку сверну. Объясни, что речь идет об избавлении его народа от арабов, об освобождении братьев рабов. Интересно, что он ответит.
Прекрасная идея!
Хорош-Гусь перевел.
Удивленный, что его до сих пор не убили, Аколи слушал внимательно, но, похоже, ничего не понимал. Дикарю не давал покоя неразрешимый вопрос: о чем и зачем можно говорить с поверженным? А ему даровали жизнь! Да еще призывают драться!
Аколи вопросительно смотрел на Тотора, а тот, старательно кивая и гримасничая, всячески давал понять, что колдун говорит правду.
Внезапно лицо Аколи прояснилось, глаза ожили. Великан признавал превосходство Тотора и тоже видел в нем сверхчеловека, вестника бога Хиаши. Он не был трусом, но уважал сильного. Бледнолицый — посланник Неба. Он непобедим.
Когда Хорош-Гусь изложил план нападения на арабов и объяснил, какую роль отводят самому Аколи, в голове вождя точно что-то перевернулось. Шагнув к Тотору, он молча вынул из-за пояса короткий и острый нож.
Хорош-Гусь поспешил предупредить, что бояться нечего.
Вождь коттоло сильно сжал лезвие ножа и показал Тотору окровавленную ладонь. Тогда Хорош-Гусь выхватил у него нож, взял Тотора за руку и быстро сделал небольшой порез. Кровь негра и белого смешалась. Братский союз был заключен.
— Теперь поговори со своим народом, — сказал Хорош-Гусь.
Чернокожий Талейран[48] мог быть доволен, ибо решить столь тонкую дипломатическую проблему на высочайшем уровне под силу не каждому, но, следует заметить, истинному обитателю Монмартра и не такое по плечу.
Аколи был человеком искренним и чистосердечным. Дикое дитя джунглей, каннибал, привыкший к бесчинствам и жестокости, все же больше походил на льва, чем на гиену, и он пришел в восторг при мысли о том, что будет сражаться под руководством высшего существа, пришедшего из неведомой страны.
Вождь обратился к народу и вложил в свою речь всю ярость и злость дикаря.
Хорош-Гусь вслушивался в каждое слово и наконец воскликнул:
— Идет! Дело идет на лад! Взгляни, патрон! Они так и рвутся в бой!
По правде говоря, Тотор был в замешательстве. Впервые в жизни ему предстояло возглавить целую армию.
— Меринос! Разуй глаза! Будь здесь папаша, он бы это дело в два счета провернул. Ну ничего! Мы сами с усами. Судьба бросает мне перчатку. Я должен освободить этот народ, сделать из обезьян людей.
— Воображаю, — мечтал Меринос, — как вернусь в Нью-Йорк. Триумф на Бродвее!
— А я проведу свою черную армию мимо Сен-Дени!
— Патрон! — перебил Хорош-Гусь. — Надо пошевеливаться. Через час взойдет солнце, а мы должны все обделать до рассвета.
— Отлично! Вперед! — приказал Тотор.
— Вперед! Берите карабины, патроны, пожитки — и вперед!
— Где мое ружье? — встрепенулся Хорош-Гусь.
— Какое еще твое ружье?
— То, что мы забрали у арабов; только что держал его в руках.
— Жаль, нет времени научить этих болванов стрелять!
— О! Вот увидишь, что такое копья, дротики и луки в умелых руках!
Тем временем Аколи передавал своим людям команды.
Четыре сотни негров разделились на восемь отделений и ждали сигнала к выступлению.
— Браво! — вскричал Тотор.
Он встал во главе войска, по бокам расположились Меринос и Хорош-Гусь, позади — Аколи, безропотно согласившийся быть на вторых ролях.
Грянули барабаны, завизжали трубы.
— Замолчите! — взревел Тотор. — Эти идиоты думают, что при таком грохоте можно захватить противника врасплох?
Но Хорош-Гусь, новоиспеченный адъютант главнокомандующего, уже все устроил.
Коттоло в полной тишине покинули деревню и скрылись во тьме.
ГЛАВА 6
Пленные. — Ора-Ито. — Тотор-стратег. — Поспешишь — людей насмешишь. — Как тебе это нравится?
Лагерь арабов раскинулся на плато, окруженном со всех сторон густым лесом.
Командир и два его помощника устроились в палатках, а наемники-майенба — под открытым небом.
Часовых расставили скорее для перестраховки. Чего бояться в этой глуши? Ждать сюрпризов от туземцев не приходилось. Такого никогда не бывало.
Майенба закутались в бурнусы, положили рядом ружья и через мгновение все, как один, спали мертвым сном.
Невдалеке кандальными цепями позвякивали пленные. Их привязали друг к другу грубым канатом и разместили в тесном, наскоро огороженном загоне. Шею у многих сдавливали колодки — тяжелые, окованные железом деревянные кольца.
Обессилевшие от усталости и палящего зноя, отупевшие от побоев и жестокости конвоиров, бедняги повалились как попало и заснули прямо на голой земле.
Кожа под кандалами кровоточила, ныли незакрывшиеся раны, веревки впивались в тело, и каждое движение причиняло невыносимые страдания.
Однако, в отличие от европейцев, дикарям неведомы муки душевные. Положение облегчалось тем, что несчастные не осознавали всей глубины постигшего их несчастья, всей бездны унижения, воспринимая бремя испытаний как должное.
Женщины терпели лишения наравне с мужчинами. Поначалу они рыдали, кричали, но вскоре затихли, смирившись с неизбежным.
Куда их ведут? Что уготовила им судьба?
Они не знали этого, да и не стремились узнать, едва помня, что происходило вчера, и не задумываясь о том, что ожидает их завтра, а то