— Судя по всему, чудил парень, — продолжал Лестрейд. — Мистер Доулинг и брат его говорят, что в последнее время он был сам не свой.
— Хью Абергавенни тоже здесь?
— Нет, сейчас его здесь нет, — ответил Доулинг. — Но он прибыл сюда через несколько минут после меня. Я стал так беспокоиться за Джона после его ухода с Эссекс-стрит, что, набравшись храбрости, поехал к нему. Я собирался поговорить с Джоном. Как-нибудь образумить его. Я увидел свет в его окне, постучал к нему, но мне не ответили. В конце концов я убедил живущего внизу портного дать мне второй ключ. Взбежав по лестнице, я ворвался к Джону и застал его в жутком состоянии. Было ясно, что ему очень плохо. Не теряя времени, я устроил так, что его отвезли в больницу, и вызвал полицию. Едва я покончил со всеми этими делами, как появился Хью. Он объяснил, что рыскал по притонам в поисках Джона, но, не найдя его, направился сюда. Как и я, он надеялся, что Джон все-таки внемлет голосу разума и одумается. Жаль, что оба мы опоздали. Я убедил Хью поехать в больницу, говоря, что его место — у одра брата, но оба мы боимся, что надежды спасти его нет.
Внезапно Холмс хлопнул себя по лбу:
— Лестрейд! Кто-нибудь прикасался к той склянке?
— Да нет, — отвечал детектив, — зачем бы это делать?
— Мистер Доулинг?
— Я не дотрагивался до нее, сэр. Этикетка ясно говорила о содержимом. Боюсь, что Джон знал, что делает.
— Не Джон, — резко бросил Холмс. — Хью.
— Не понимаю, мистер Холмс. Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду, — ответил мой друг, — что партнера вашего отравил его брат. Давайте-ка, Лестрейд, побыстрее поднимемся в квартиру. Сейчас наша задача — доказать нашу правоту.
Лишь поздним вечером нам с моим другом представилась возможность, сидя на Бейкер-стрит за виски с содовой, не спеша и подробно обсудить происшедшее.
Джона Абергавенни к тому времени уже не было в живых, скончался он от сердечной и легочной недостаточности, не приходя в сознание.
Хью был взят под стражу по обвинению в братоубийстве.
— Дело впервые заинтересовало меня, — сказал Холмс, — когда я заметил, как изменилось поведение Джона в ходе предъявляемых ему обвинений. Он легко признал свои огрехи в работе, которые могли быть результатом его ежевечернего пьянства, но это шло вразрез с его характером, а кроме того, объясняться могло и другой причиной, — он мог допоздна засиживаться за романом, который писал после целого дня, проведенного в конторе. Работу эту он держал в тайне от Доулинга, как из боязни, что последний подобного занятия не одобрит, так и из естественной неуверенности в себе и своем таланте. К рассказам же Бевингтона и Стюарта, суть которых так яростно отрицал Джон, я отнесся с изрядной долей скептицизма. Но с другой стороны, зачем бы стали лгать эти два свидетеля? Противоречие не давало мне покоя. Поначалу, обрисовывая вам всю картину, я прибегнул к аналогии с произведением Стивенсона: дело, казалось бы, обнаруживало черты дешевого приключенческого романа, персонаж которого ведет двойную жизнь — оставаясь респектабельным джентльменом, может вдруг преобразиться в чудовище порока. Бессмертная тема литературы!
Он сделал глоток из стакана.
— Мне понадобилась лишь одна встреча с Бевингтоном, как и со Стюартом, чтобы убедиться, что они не лгут. Показания их не вызывают сомнений. Следовательно, либо Джон и вправду вел себя неподобающим образом, как и описывали Стюарт с Бевингтоном, либо его кто-то изображал. Мне сразу бросилось в глаза сходство Хью и Джона — они похожи и лицом, и фигурой. Правда, у Хью нет усов, волосы его другого цвета и он лысеет, но любой актер, достойный этого наименования, с легкостью уничтожит такие различия.
— Но Хью же не актер, он писатель! — возразил я.
— Он адвокат и выступал в суде, — раздраженно продолжал Холмс. — Мало кто может тягаться с адвокатами по части умения играть роль! Тут значение имеет и профессиональная выучка, и постоянная практика судебных прений. Помните, Ватсон, как я говорил вам когда-то, что нет коварнее преступника, чем сбившийся с пути истинного врач? Так вот, могу добавить, что то же самое относится и к сбившимся с пути юристам. — Он невесело хмыкнул. — Надеюсь, что не предубежденность заставила меня оценить его творения как поверхностное и низкосортное чтиво. Меня удивляло только одно — почему этот набивший руку ремесленник вдруг замолчал и так долго не осчастливливал нас очередной дребеденью. Его объяснение, что писание нового романа заставляет его пропадать в судебных архивах, меня не убедило.
Я поднял бровь:
— Но разве не могло это натолкнуть его на новые сюжеты?
— Так почему же не натолкнуло? Почему он молчал так долго? Полагаю, что его просто постигло несчастье исписаться — он страдал оттого, что потерял способность писать. Он произвел на меня впечатление человека, пережившего свою славу, жалкой тени себя прежнего. Потому его и тянуло в место, ставшее родиной его былых успехов. Печальное зрелище — человек, которого обгоняют соперники помоложе, не столь мучимые честолюбивым желанием видеть свое имя в печати! Вы заметили его обтрепанные манжеты?
— Да, я решил, что это его дань богемным привычкам, дань, которую платит тот, кто предпочел перо писателя судейскому парику.
— Несомненно, что он и надеялся производить такое впечатление, — небрежно оборонил Холмс. — Наш приход его явно испугал, что укрепило меня в моих подозрениях. Но в глупости его не упрекнешь. Как старательно он рисовал перед нами свой воображаемый портрет, строя из себя писателя, которому вот-вот предстоит новый успех, продолжение блистательной карьеры! Мог ли я вообразить, что он желает зла брату, тому, кто, по мнению Доулинга, только и мог, что завидовать ему! Я беспокоился за Джона, но не понял, когда жизни его стала угрожать прямая опасность. Как только Хью узнал, что в дело вмешался я, он решил, что настал час действовать.
— Хладнокровный убийца! — Я содрогнулся.
— Мир юристов и судейских тесен и замкнут. Преступник знал Бевингтона и Стюарта или слышал о них. И он с легкостью обманул их, использовав в качестве пешек в своей игре. Он добросовестно творил миф о том, что брат его катится по наклонной плоскости, что его не оставляют мысли о самоубийстве. Посетив Доулинга, он убедился, что клевета его достигла цели, что ей поверили. Однако в спешке он совершил роковую ошибку. Поговорив с нами, он поехал к брату, вернувшемуся домой, чтобы остыть и успокоиться после того, что произошло на Эссекс-стрит. Он притворился, что сочувствует брату, которого Доулинг так обидел, обратившись ко мне. Они выпили. Улучив подходящий момент, он влил в стакан брата смертельную дозу хлоргидрата. Но, торопясь исчезнуть до того, как яд начнет действовать, он позабыл о склянке со следами…
— Его пальцев! — воскликнул я.
— Как это, по счастью, и установил сейчас Лестрейд. Помните, что не далее как в прошлом декабре комиссия лорда Белпера рекомендовала для идентификации преступников вместо антропологических измерений шире использовать метод, предложенный Эдвардом Генри, — то есть определять их по отпечаткам пальцев? О деталях, если вам будет угодно, можете справиться в моей записной книжке. Это исключительно правильное решение, которое я совершенно одобряю. Генри весьма здравый специалист, к тому же не забывший отдать должное мне и моей монографии в том руководстве по практическому применению метода, которое он представил в полицию. Не успел Хью Абергавенни вернуться на Кингс-Бенч-уок, как его осенила мысль о необходимости стереть отпечатки. Он примчался в дом брата, но, слава богу, там уже находился Доулинг, и Хью не имел возможности исправить ошибку, не вызвав подозрений.
— Каким образом вам открылась истина?
— Я понял ее, знакомясь с рукописью. Первая глава новой книги написана превосходно, а оригинальность сюжета слишком очевидна, чтобы быть плодом фантазии человека, никогда не поднимавшегося выше пошлой стряпни. Я сразу понял, что Хью Абергавенни лжет, утверждая свое авторство. Должно быть, рукопись эту брат дал ему, чтоб узнать его мнение. Хью сказал Джону, что произведение его никуда не годится, а сам же тишком переписывал его от руки. — Холмс вздохнул. — Я никогда не устану сожалеть о том, что не сумел спасти Джона Абергавенни, Ватсон. Но капелькой утешения послужит лишь то, что напечатанный роман станет памятником погибшему.
— Это будет справедливо, — согласился я.
Бледные щеки моего друга вспыхнули румянцем.
— И я искренне верю, что и Хью Абергавенни получит по заслугам, когда делом его займется суд.
Того же желал и я, но убийца ухитрился обмануть правосудие. За пять дней до заседания суда по его делу он повесился в тюремной камере. Выяснилось, что не младший брат его, а он сам страдал приступами депрессии. Одна попытка свести счеты с жизнью за ним числилась и раньше. Он предпринял ее, когда последнюю его книгу дружно отвергли все лондонские издатели.
Майкл ДойлНаследство Рэчел Хауэлз(рассказ, перевод А. Головиной)
Недавно мое внимание привлекло еще одно удивительно интересное дело. Узнал я о нем от известного лондонского издателя. Один из отделов его компании возглавлял мужчина по имени, предположим, Месгрейв. Он был человеком весьма трудолюбивым, но не блиставшим ничем особенным. Спустя несколько лет после его смерти на адрес издательства пришло письмо, адресованное Месгрейву. На нем стоял штемпель туристического городка на западе Канады, а также имелось две пометки: «Confl films» в правом нижнем углу конверта и «Report Sy» — в левом верхнем.
Издатели не знали, остались ли у покойного родственники, и потому решили вскрыть письмо. Внутри обнаружилось два чистых листа бумаги. Следует заметить, что письмо зарегистрировала секретарь издательства. Глава издательства, не зная, что делать с этим странным посланием, отправил его мне. Я подверг пустые страницы всевозможным термическим и химическим тестам, но так ничего и не выявил. Кроме того что конверт был подписан, видимо, женской рукой, ничего определенного я так и не узнал. Загадка казалась совершенно неразрешимой. Автор письма хотел сообщить мистеру Месгрейву какой-то очень важный секрет и при этом не знал, что его адресат уже несколько лет как скончался. Как такое вообще возможно? Зачем он послал конверт с пустыми страницами заказным письмом? Ко всему этому могу добавить лишь то, что я не осмелился проводить эксперименты лично, но доверил это самым лучшим специалистам. И все безрезультатно. Это дело стало моей неудачей, и его тайна мучает меня до сих пор.