– Ну хватит! – прервал злодея Сунь Укун. – Сейчас ты у меня изведаешь императорской доли!
Он приказал Властелинам Света и Тьмы из ведомства Небесных Козней выкупать Цинь Гуя в море кипящего масла. Потом Цинь Гую разорвали руки и сделали из них четыре крыла, как у стрекозы. А после Сунь Укун снова приказал вернуть Цинь Гую его настоящий облик и спросил:
– Теперь ответь мне, Цинь Гуй, как ты провел те три праздных дня?
– Разве у Цинь Гуя может быть досуг? – возразил Цинь Гуй.
– Изменник и вор! – воскликнул Сунь Укун. – Тебе не приходилось биться с варварами Запада или обороняться от племен Севера. Ты не обременял себя заботами об исправлении нравов и воспитании добрых чувств. Так почему бы тебе не провести те дни в праздности?
– Повелитель, все те три дня я с утра до вечера следил за придворными чиновниками, – ответил Цинь Гуй. – Когда я встречал человека, у которого в сердце отпечаталась фамилия Цинь, я отмечал его имя красным кружком. Большой кружок означал, что фамилия Цинь отпечаталась крупными письменами, а маленький значил, что моя фамилия вписана мелко. Позднее я добивался назначения чиновников с крупными письменами «Цинь» в сердце на высокие посты, а те, в чьем сердце моя фамилия была написана мелко, получали небольшое понижение по службе. Некоторые могли быть и за Цинь, и за Чжао. Я никак не помечал их имена, а через некоторое время прогонял со службы. Если же я встречал человека, преданного дому Чжао, я рисовал напротив его фамилии черный кружок. Большой черный кружок означал, что вина его велика, а маленький – что незначительна. И уж потом от меня зависело, истребить ли только провинившихся и их семьи, или расправиться также с семьями их отцов, матерей и жен, или же казнить родню виновного всю до единого человека.
Сунь Укун чуть не задохнулся от ярости.
– Братец Чжан! Братец Дэн! – вскричал он. – Почему вы не забили его до смерти раньше? Вы позволили ему вот этак прожить жизнь? Ну что ж, если почтенный Дэн не поразил злодея громом, это сделает почтенный Сунь!
Он велел десяти тысячам чертей, имевшим обличье богов грома, принести железные цепи и бить ими Цинь Гуя до тех пор, пока от него не останется ни тени, ни следа. Потом он приказал вновь выдуть прежний облик Цинь Гуя и продолжил читать его дело:
«Минуло три дня. Цинь Гуй старался выиграть время и повторял то же, что и прежде. Хотя император был склонен принять предложение Гуя, тот опасался, что государь передумает, и потому сказал: „Прошу Ваше величество отвести на размышление еще три дня“. Через три дня император согласился начать переговоры о мире».
– Ну, и как же ты провел эти три праздных дня? – спросил Сунь Укун.
– Преступной душе и на этот раз недосуг было отдыхать, – ответил Цинь Гуй. – Когда на приеме во дворце я узнал, что император согласился вести переговоры о мире, я сполна ощутил сладость победы. Выйдя из дворца, я отправился пировать в Башню Медной Птицы. Так мне хотелось отпраздновать гибель Сун, победу Цзинь и удачу рода Цинь. Я день напролет пил вино, а на следующее утро устроил большой пир для чиновников с сердцами, в которых запечатлелась фамилия Цинь. Мы слушали музыку земли Цинь и любовались танцем с саблями «летящий цветок». Мы не пользовались ничем из того, что принято при дворе Сун, и никто из пирующих не проронил ни слова о событиях в сунском царстве. Потом я опять весь день пил вино, а наутро сидел один в моем Кабинете Изгнанной Преданности, и после снова веселился день напролет, и к вечеру был изрядно в хмелю.
– Значит, все эти дни тебя тянуло к хмельному? – проговорил Сунь Укун. – Ну что ж, сегодня я поднесу уважаемому первому советнику пару-другую чарок отборного зелья!
И по приказу Сунь Укуна двести чертей, мастера колоть и долбить, внесли чан мочи и вылили его в глотку Цинь Гую.
Сунь Укун захохотал во все горло и воскликнул:
– Первый государь Сун, император Тай-цзу, с превеликими трудами завладел Поднебесной, а Цинь Гуй с превеликой радостью отдал ее!
– Что-то это вино ныне не приносит мне радости, – сказал Цинь Гуй. – Ах, повелитель! Впредь будет еще много Цинь Гуев, вот и нынче их тоже немало, – отчего же страдать приходится одному Цинь Гую?
– А кто просил тебя показывать пример нынешним и будущим Цинь Гуям? – сказал Сунь Укун. Он приказал чертям с золотыми когтями принести пилу, они связали Цинь Гуя и распилили его на десять тысяч кусочков. Потом Главный Выдуватель в один миг вернул Цинь Гую его облик, а Сунь Укун стал читать дальше:
«Когда мирные переговоры закончились, Цинь Гуй носил на руках послов Цзинь, хвастаясь своей силой».
– Когда ты носил на руках цзиньских послов, понял ли ты, сколько они весят? – спросил Сунь Укун.
– Мне казалось, что они тяжелы, как гора Тайшань, – ответил Цинь Гуй.
– А ты знаешь, сколько весит гора Тайшань?
– Наверное, с десяток миллионов пудов.
– Тебе не придется гадать, ты сам сможешь измерить ее вес! – воскликнул Сунь Укун.
Он велел пяти тысячам чертей с медными костями принести железную гору Тайшань и придавить ею Цинь Гуя. Два часа спустя они отворотили гору, и все увидели, что Цинь Гуй, став плоским, словно лист бумаги, весь вдавлен в грязь. Сунь Укун приказал вернуть Цинь Гую его прежний облик и продолжил допрос. Он заглянул в судебное дело и прочел:
«Сунские полководцы докладывали о победах, одна за другой одержанных в битвах с врагами, но Гуй всякий раз говорил, что следует отступать. В девятом месяце он отозвал предводителей войск со всех границ царства».
– Эти полководцы прибыли ко двору на резвых скакунах или пешком? – спросил Сунь Укун.
– Конечно, они примчались на резвых скакунах, повелитель, – доложил судья.
Тогда Сунь Укун повелел превратить Цинь Гуя в жеребца цвета драконьей чешуи. Несколько сотен свирепых чертей ездили на нем верхом и хлестали его плеткой. Сунь Укун выждал час, а потом, приказав вернуть Цинь Гую прежний облик, снова начал читать:
«Двенадцать раз он посылал Юэ Фэю золотые императорские таблички с повелением отступить. Юэ Фэй неизменно исполнял повеления, и вскоре все отвоеванные им земли снова заняли враги. Сколько Фэй ни просил поставить его главным предводителем императорских войск, он всегда получал отказ. Однажды цзиньский полководец Ушу написал Цинь Гую письмо с просьбой о помощи, и тот снова решил помочь людям Цзинь. Поскольку советник Ваньхоу Сюэ втайне ненавидел Юэ Фэя, Гуй подговорил его сочинить на полководца донос. Еще он подговорил Чжан Цзюня облыжно обвинить Ван Гуя в измене и заставил Ван Цзюня оклеветать Чжан Сяня, заявляя, что Чжан Сянь замыслил отозвать войско Юэ Фэя. Потом Цинь Гуй приказал взять под стражу Юэ Фея и его сына, принуждая их дать показания против Чжан Сяня.
Когда по его приказу Хэ Чжу стал допрашивать Юэ Фэя, с полководца вдруг спали одежды и все увидели, что в его спину глубоко врезались четыре слова: «До смерти предан будь, родине служи». Хэ Чжу понял, что вины за Юэ Фэем нет, и дело прекратил. Тогда Цинь Гуй назначил обвинителем советника Ваньхоу Сюэ. Тот вел следствие больше месяца и бросил Юэ Фэя в темницу. Собрав множество лживых показаний, советник добился казни Юэ Фэя. Полководцу было лишь тридцать девять лет от роду».
– Цинь Гуй, что ты скажешь о деле Юэ Фэя? – обратился к злодею Сунь Укун. Едва он проговорил это, как Цинь Гуй бросился наземь и зарыдал во весь голос.
– Цинь Гуй! – вскричал Сунь Укун. – Тебе хватит и одного тела, а дому Сун где взять сто Поднебесных Миров?
– О повелитель, – ответил Цинь Гуй. – До сих пор я все кары сносил безропотно, но когда вы перешли к делу Юэ Фэя, я, преступная душа, страшусь отдать свое тело в руки палача; а если меня станут расспрашивать о полководце Юэ Фэе, не посмею сказать ни слова! Боюсь, тут для меня и сотни тел будет мало.
Сунь Укун приказал всем подвластным ему судьям забрать себе по одному Цинь Гую и допросить его, применяя все мыслимые пытки. Судьи тотчас растащили в разные стороны девяносто девять Цинь Гуев. В одном конце зала слышалось: «В деле почтенного Юэ я, преступная душа, не был замешан!» А из другого конца доносилось: «О повелитель, сжалься! Убавь наказание хотя бы на один удар!»
Сунь Укун был доволен.
– Я полагаю, – обратился он к стоявшим перед троном судебным исполнителям, – прежде не бывало преступления, заслуживавшего столь суровой казни, верно?
Судья Цао не посмел ничего сказать, а вместо ответа поднес Сунь Укуну какие-то бумаги. Сунь Укун заглянул в них и увидел, что это записи допросов, только что проведенных в нижних палатах Подземной Управы. На первой странице было написано:
«Палата Яня: Цинь Гуй по природе своей „Голубая Муха“[42]. Он требовал перебить всю родню обвиняемого. У Юэ Фэя душа чистая, как свежий снег, и благородная, как Желтый Стяг[43]. Гуя надлежит называть „несведущий разбойник“, а Фэя – „образцовый подданный“».
– Тут сказано чересчур мягко, – заметил Сунь Укун. – «Несведущий» – это слишком мало для Цинь Гуя.
Он перевернул страницу и прочитал:
«Палата Ли: допрос Цинь Гуя не дал результата. „Скорбь отлученного“[44] вселяет печаль».
«Вот смех-то! – подумал Сунь Укун. – Преступлениям разбойника Циня нет числа, а этот судья думает только о том, как бы половчее выразиться. Верно говорят, что „ученому мужу мудрено решить судебное дело“. Не стоит читать дальше». И Сунь Укун заглянул в следующую страницу:
«Палата Тана: поминальное слово о генерале Юэ.
Кто незаконный
„приговор из трех слов“[45] произнес?
Кто же разрушил
стену вдоль наших границ?
Глянешь на Север —
воистину горько до слез.
Южные ветви
полны перепуганных птиц.
Смерть полководца,