Эмиль рассвирепел. Что ей надо в его яме?! Ведь он-то хотел поймать настоящего волка! Потом он задумался. Может, не так уж плохо, что старостиха угодила в яму? Не мешает проучить её как следует, чтобы она подобрела и чтобы злости в ней поубавилось. А может, и совесть в ней проснётся! И Эмиль закричал Альфреду и Иде:
– Сюда! Сюда! Посмотрите на эту страшную лохматую зверюгу!
Втроём они стояли на краю ямы и смотрели вниз на старостиху, которая в своей серой шерстяной шали и впрямь походила на волчицу.
– Ты точно знаешь, что это оборотень? – дрожащим голосом спросила маленькая Ида.
– Ещё бы не оборотень! – ответил Эмиль. – Злобная старая волчица, получеловек-полуволчица – вот кто это, и опаснее её на свете зверя нет!
– Ага! Оборотни ещё страсть как прожорливы! – подхватил Альфред.
– Поглядите на неё, – сказал Эмиль. – Она, верно, немало сожрала на своём веку. Зато теперь ей конец. Альфред, дай-ка мою ружейку!
– Не стреляй, Эмиль, миленький, неужто ты не узнаёшь меня?! – завопила Командорша, до смерти испугавшись, как только Эмиль заговорил про ружьё. Она ведь не знала, что у Эмиля было только игрушечное ружьё, которое ему смастерил Альфред.
– Слыхал, Альфред, что прорычала волчица? – спросил Эмиль. – Я что-то не разобрал.
Альфред покачал головой:
– И я ничего не понял.
– А мне и дела нет до её слов, – сказал Эмиль. – Дай-ка мою ружейку, Альфред.
Тогда старостиха заорала:
– Вы что, ослепли, что ли, это же я свалилась в яму!
– Что она говорит? – спросил Эмиль. – Хочет знать, видели ли мы её тётку?
– Мы её не видали, – поддержал мальчика Альфред.
– Нет, куда там, да и, к счастью, тётку её тётки тоже, – выпалил Эмиль. – Иначе яма была бы битком набита старыми волчицами-оборотнями. Дай мою ружейку, Альфред!
Тут уж Командорша заголосила что было мо́чи, а потом, всхлипывая, забормотала:
– Вот злодеи, вот уж злодеи-то!
– Она говорит, что любит пальты? – удивлённо спросил Эмиль.
– Да, ясное дело, любит, – ответил Альфред, – только у нас ни одного пальта нет.
– Не-а, во всём Смоланде не осталось больше ни единого пальта, – подтвердил Эмиль. – Всё слопала Командорша.
Старостиха завыла пуще прежнего. Она поняла, что Эмиль узнал, как подло она обошлась с Дурнем Юкке и другими бедняками. Она так убивалась, что Эмилю стало жаль её, потому что сердце у этого мальчика было золотое. Но если хочешь, чтобы жизнь в богадельне стала лучше, так просто отпустить старостиху нельзя.
– Послушай-ка, Альфред, – сказал он, – приглядись получше к волчице, по-моему, она чем-то похожа на Командоршу из богадельни, а?
– Ой, чур меня, упаси и помилуй! – воскликнул Альфред. – Да Командорша будет почище всех смоландских оборотней, вместе взятых.
– Это уж точно, – согласился Эмиль. – Ясное дело, волчицы-оборотни просто добрые по сравнению с ней. Она-то никому добра не сделает! Всё-таки интересно, кто в самом деле стащил ту колбаску из шкафа на чердаке?
– Я! – жалобно закричала Командорша. – Я! Сознаюсь во всём, только вытащите меня отсюда!
Эмиль и Альфред с улыбкой переглянулись.
– Альфред, – сказал Эмиль, – ты что, ослеп? Неужто не видишь, что это Командорша, а никакой не оборотень?
– Что за наваждение! – воскликнул Альфред. – И как это мы могли так обознаться?
– Сам не понимаю, – ответил Эмиль. – Она похожа на волчицу-оборотня, только у той не может быть такой шали.
– Нет, шали у оборотней нет. Но вот усы тоже есть, верно?
– Ну и дела. Теперь, Альфред, надо помочь Командорше, тащи лестницу!
Наконец в волчью яму спустили лестницу. Старостиха с громким плачем выбралась наверх и бросилась наутёк, только пятки засверкали. Никогда в жизни ноги её больше не будет в Катхульте! Но прежде чем старостиха скрылась за холмом, она обернулась и крикнула:
– Колбаску взяла я! Прости меня, Господи, но под Рождество я совсем запамятовала про это! Клянусь, что запамятовала!
– Хорошо, что ей пришлось посидеть здесь часок и вспомнить про свои подлости, – сказал Эмиль. – Видать, не такая уж глупая выдумка эти волчьи ямы.
Командорша неслась вниз с холма во весь дух и порядком запыхалась, когда наконец добежала до богадельни. Все её старички и старушки спали в своих завшивленных постелях, и Командорша ни за что на свете не рискнула бы теперь потревожить их сон. Она кралась по дому неслышно, словно призрак, чего никогда раньше не делала. Они все до одного были целы и невредимы. Она пересчитала их, как овец: Дурень Юкке, Калле Лопата, Юхан Грош, Придурок Никлас, Пройдоха Фия, Кубышка, Виберша и Блаженная Амалия – все были здесь, она всех их видела. Но вдруг она увидела ещё кое-что. На столике возле постели Блаженной Амалии маячило… о ужас! там маячило привидение! Конечно, привидение, хотя оно и было похоже на поросёнка. А может, это оборотень стоял и глазел на неё своими жуткими белёсыми глазами?
Слишком много страхов выпало на долю Командорши за один день, и сердце её не выдержало. Она со стоном рухнула на пол. Так она и лежала, словно убитая, пока солнце не заглянуло в окна богадельни.
Как раз в этот день родственники из Ингаторпа должны были приехать в гости в Катхульт. Но вот беда, чем же их потчевать? Разве что свежепросоленным шпиком, сохранившимся в бочонке в кладовой, да жареной свининой с картошкой и луковым соусом – свининой, которую не стыдно подать на стол самому королю, случись ему заехать на хутор!
Но когда вечером мама Эмиля записывала в синюю тетрадь историю того дня, надо признаться, она была очень огорчена, и листки бумаги по сей день хранят расплывшиеся кляксы, словно над листками этими кто-то плакал.
вывела она заголовок. И потом:
Сиводня он целый день просидел в столярке, бедный рибёнок. Конечно, он мальчик благачистивый, но порой, сдаётся мне, он малость не в себе.
А жизнь в Катхульте шла своим чередом. Минула зима, и наступила весна. Эмиль частенько сидел в столярной, а всё остальное время играл с маленькой Идой, ездил верхом на Лукасе, возил в город молоко, дразнил Лину, болтал с Альфредом и выдумывал всё новые и новые проказы, которые делали его жизнь богатой событиями и разнообразной. Так что к началу мая он уже вы́резал не менее ста двадцати пяти деревянных старичков, красовавшихся на полке в столярке! Что за мастер был этот ребёнок!
Альфред не проказничал, но и у него были свои огорчения, вот так-то. Ведь он до сих пор не отважился сказать Лине, что не хочет на ней жениться.
– Давай уж лучше я скажу, – предлагал Эмиль, но Альфред и слышать об этом не хотел.
– Я же тебе говорил, надо половчее, чтобы не обидеть её.
Альфред, право же, был добрый малый, и он никак не находил нужных слов, чтобы сказать о своём решении Лине. Но как-то субботним вечером в начале мая, когда Лина сидела на крыльце людской и упорно ждала, когда он подсядет к ней, Альфред решил: будь что будет! Свесившись из окна людской, он закричал ей:
– Слышь, Лина! У меня к тебе дельце. Я давно хотел тебе сказать…
Лина фыркнула. «Наконец-то дождалась чего хотела», – подумала она.
– Чего же, милый Альфред, – отозвалась она, – говори, что там у тебя?
– Да всё, вишь, о женитьбе, ну, о чём мы раньше толковали… слышь, наплюём на эту женитьбу, ладно?
Да, так он и сказал, бедняга Альфред! То есть употребил ещё более крепкое словцо. Ужасно, что всё это приходится пересказывать. Может, и не следовало бы этого делать, так как я не хочу учить тебя скверным словам, – наверное, ты уже немало знаешь их сам. Но ты должен помнить, что Альфред был всего-навсего простой работник из Лённеберги, куда ему до тебя! И он не сумел получше выразить свои мысли, хотя ломал себе голову много-много дней, бедняга Альфред!
Кстати, Лина не обиделась.
– Ты так думаешь? – спросила она. – Ну-ну, поживём – увидим!
И Альфред понял тогда, что, видно, ему никогда не избавиться от Лины. Но в тот вечер ему всё же хотелось быть счастливым и свободным, и потому он вместе с Эмилем пошёл на хуторское озеро удить окуней.
Вечер был такой прекрасный, какие бывают, наверное, только весной в Смоланде. Вся черёмуха в Катхульте стояла в цвету, пели дрозды, жужжала мошкара, и бойко клевали окуни. Эмиль с Альфредом сидели, глядя, как на зеркальной водной глади покачиваются поплавки. Говорили они мало, но им было хорошо. Так до самого захода солнца просидели они на берегу, а потом отправились домой. Альфред нёс на рогульке окуней, а Эмиль дул в дудку, которую Альфред вырезал ему из вербы. Они шли извилистой дорожкой по пастбищу, и над их головами шумели по-весеннему нежно-зелёные берёзовые листочки.
Эмиль так здорово дудел, что даже дрозды притихли от удивления. Внезапно Эмиль смолк, вынул дудку изо рта и спросил:
– Знаешь, что я сделаю завтра?
– Не-а, – ответил Альфред. – Небось опять напроказничаешь?
Эмиль снова сунул дудку в рот и стал наигрывать. Он шёл, дудел и думал.
– Сам пока не знаю, – под конец сказал он. – Я никогда не знаю наперёд, что ещё натворю.