Он зажег керосиновый фонарь и подвесил его к носу лодки, а потом надел на крючок наживку и опустил в воду.
— Мелкая рыбешка сразу поплывет на свет. — И не успел еще отец договорить эти слова, как леска у него в руке задергалась.
— Ну вот, уже, — сказал отец. — Кажется, большая. Наверно, макрель — она всегда рвется то в одну сторону, то в другую. Смотри в оба, она и подпрыгнуть может!
Отец стал тянуть леску к себе, а рыбак себе. Наконец он смотал почти всю леску, все восемьдесят фатомов[26]. Рыба долго сопротивлялась, но потом сдалась и всплыла на поверхность.
— Сынок, бери острогу и приготовься, — сказал отец. — Вот она, бей!
Не попасть в рыбину, такую большую, было просто невозможно. Острога вонзилась ей между глаз. Отец втащил рыбу в лодку.
— Ты не ошибся, отец: это макрель! — восхищенно сказал я.
Отец снова закинул удочку в море. На этот раз он поймал барракуду — за такую наверняка дадут пять палок саго! Потом попалась барракуда поменьше, потом еще одна и еще. А потом отец поймал рыбу коэи.
Я бы хотел не спать до самого рассвета, но мои веки слипались.
— Отец, у меня закрываются глаза — видно, они очень хотят спать, — сказал я. — Светать начнет скоро?
— Нет, не скоро, еще середина ночи. Посмотри вон на ту звезду — около нее еще несколько, и все вместе они похожи на ската.
Я посмотрел туда, куда он показывал, и увидел несколько звезд. И вправду, они были немножко похожи на ската.
— Когда скат окажется над Чапомпоу, утро будет уже близко. О том, что скоро наступит рассвет, можно узнать еще по трем утренним звездам — они называются «апатал». Сначала восходит одна, за ней — другая, а когда взойдет третья, начинает светать.
— А петухи? Ведь они тоже поют перед рассветом, — сказал я.
— Петухи и поют три раза для того, чтобы приветствовать эти звезды — первую, вторую и третью.
Последние слова отца прозвучали где-то далеко-далеко — я уже уходил к брату смерти, сну.
Первое по-настоящему тяжелое переживание было у меня, когда умерла тетя Керата и мама пошла ее оплакивать. Тогда я впервые увидел мертвого человека и узнал, как он выглядит. Вид у тети Кераты был такой, будто она мирно спит, и я подумал: что это значит, умереть? Приятно ли это? Больно ли? Что чувствуешь, когда умираешь?
Ответить на эти вопросы толком никто не мог, но сперва мне просто не верилось, что смерть — это что-то плохое. Только услышав, как причитает бабушка, я понял: смерть приносит человеку страдания. Бабушка причитала:
Смерть, из-за тебя я потеряла разум.
Смерть, что мне делать?
Смерть, куда мне идти?
Смерть, ты сжигаешь мне тело.
Смерть, ты сжигаешь мне сердце.
Это ты пришла, Смерть?
О Смерть,
Смерть, о Смерть!
Что это за печальные песни, что они значат? Что умирать плохо? Что умирать страшно? Люди ненавидят смерть, это ясно, но смерть, видно, человека любит, иначе зачем бы она к нему приходила?
На другой день тетю Керату похоронили. Я спросил у матери:
— Мама, отчего умерла тетя Керата?
— Ш-шш! Что за ребенок, до чего длинный у него язык! — сердито прошептала она.
— Мама, ну скажи! — не отставал я.
— Говорят, ее погубили колдовством. Будто один человек из Усиаи хотел на ней жениться, но он ей не нравился, и из-за этого он ее убил, — тихо сказала мать.
Но почему же, подумал я, ей не помог дядя Посангат? Все знают: дядя Посангат тоже умеет колдовать. Или его колдовство оказалось слишком слабым? Но спросить об этом я не посмел.
Мы часто ходили к Посангату, когда болели. Однажды у моей старшей сестры вдруг распухла нога. Опухоль росла, и боль тоже. Ночью сестра плакала, и начала плакать мать: было очень жалко сестру, а как ей помочь, она не знала. Отчего опухло, никто не понимал — ведь сестра ни обо что не ударялась.
— Пойду к Посангату, — решил отец, — своим колдовством он может победить чужое. Позову его, пусть к нам придет.
Посангат осмотрел распухшую ногу и кивнул.
— Наверно, переступила через чей-то имбирь — должно быть, хозяин огорода положил его, чтобы защитить свои посадки от колдовства. Ничего страшного тут нет, все будет хорошо.
Дядя Посангат достал из мешочка кусок имбиря и начал его жевать, а потом, не выплевывая имбирь, взял в рот еще орех арековой пальмы, бетель и известку и начал жевать все вместе. Когда он все это хорошенько разжевал, получился комок красивого темно-красного цвета. Приподняв больную ногу, он выплюнул на нее жвачку, а потом подошел к двери, стал в проеме и выбросил вверх руки с такой силой, что захрустели суставы.
Дядя Посангат вернулся к постели и сказал улыбаясь:
— Все, завтра опухоль спадет.
На другой день ноге стало лучше, а на третий день опухоль прошла совсем.
Это осталось в памяти у меня навсегда. Не поверить в то, что я видел собственными глазами, я не мог. Проявлений наших древних верований и обычаев мне довелось увидеть уже совсем немного. Христианство сменило их, еще когда я был маленьким. Обрядам инициации и танцам с масками был положен конец. Но все же случалось, что мой народ обращался к своим предкам, а не к христианскому богу.
Помню день, когда отец, вернувшись с ночной рыбной ловли с большим уловом, разделил рыбу на две кучи.
— Эту будет коптить бабушка, — сказал он, — а эта — тете Ниалау, сегодня вечером она устраивает для своего сына церемонию чани.
— Церемонию чани? — переспросил я. — А что это такое?
— Увидишь вечером сам.
Мне так не терпелось увидеть эту церемонию, что, когда дедушка позвал есть, я куска не мог проглотить.
— Иди сюда, Канави, пора поесть! — бубнил он. — Ты посмотри, живот у тебя вот-вот к спине прилипнет. Ну-ка, садись и — ам, ам! Поешь как следует. Вот ты ловил с отцом рыбу, а ночи теперь холодные — не лови слишком часто, будешь хворать!
Я был дедушкиным любимцем.
Наступил вечер, а в нашей деревушке, Чалоле, как всегда, было шумно: дети играли в лунном свете, толкли на ужин кокосы женщины, весело пересмеивалась на берегу молодежь.
— Останься дома, Канави, — сказала мать, — и посмотри на церемонию чани для твоего двоюродного брата.
Мать у меня была строгая, и ей очень хотелось, чтобы я знал и умел все, что полагается знать и уметь взрослому, а когда вырасту, стал таким же, как мой отец.
Вскоре к нам в дом пришли тетя Ниалау и ее сын Кичани. Мать встретила их у входа. Следом вошел муж тети Ниалау, вместе со своими родственниками, он нес еду: саговую похлебку, саго, жаренное в кокосовом масле, вареную рыбу, размятые клубни таро, бататы, орехи арековой пальмы и листья бетеля.
Когда все собрались, моя мать взяла блюдо размятого таро с кокосовым маслом и поставила перед старыми Паяпом и Ниалангис. Все замолчали.
Тетя Ниалау легонько подтолкнула сына к Паяпу, чтобы Кичани сел к нему ближе. Паяп набрал полную грудь воздуха, выдохнул его и уже потом торжественно начал:
Слушайте, предки.
Вы, великие предки.
Это Кичани, сын Нало.
Он покидает нас, уплывает в чужие края.
Вы, великие предки, Пондрос,
Пвиси, Писиол, Чангол,
Вот вам таро.
Вот таро Пондросу,
Вот таро Пвиси,
Вот таро Писиолу,
Вот таро Чанголу.
Он замолчал, и заговорила его жена Ниалангис:
Теперь я отдаю ваше таро.
Отдаю ваше таро сыну Нало.
Я зову вас, великие предки,
И пусть вселится ваш дух в это таро,
И пусть это таро станет вашим духом,
И, когда сын Нало будет его есть,
Пусть проглотит с ним все, что в вас было хорошего,
И, когда вырастет и станет взрослым.
Пусть это хорошее вырастет вместе с ним.
Она сунула в рот Кичани комок размятого таро величиной с яйцо, слишком большой для его маленького рта.
Съешь это, Кичани,
Это дух твоих предков,
И пусть это придаст тебе силы
Во всем, что ты будешь делать,
Чтобы ты стал как твои предки,
Таким же стойким и сильным.
Так вот, оказывается, что такое чани! Устроят ли эту церемонию когда-нибудь и для меня?
Для меня ее устроили только через много лет, когда я уезжал в Порт-Морсби учиться в университете. Так, церемонией чани, закончилась для меня моя жизнь на родном острове.
Джон ВайкоЯ и «балус»
Я сажал таро у нас на огороде. Солнце уже опускалось. Палку-копалку я припрятал в траве, а то вдруг какой-нибудь колдун пойдет мимо, увидит ее и заколдует. Сколько раз от этого таро родился плохо.
Я устал, сел на бревно и посмотрел на солнце. Вдруг вспомнился сон, я его видел этой ночью: наш огород, а на нем мой отец, Таниамбари, который умер очень давно. К ноге у него привязан длинный стебель онджире, а другой конец стебля привязан к огромному клубню таро. Несколько раз отец протащил этот клубень по огороду, потом поставил его на самой середине огорода торчком и отвязал от него стебель. После этого он повернулся ко мне и сказал: «Не бойся, что на огород к тебе придет колдун. Он, — тут отец показал на огромный клубень, — отец всего таро. Он созовет своих детей из разных краев, и они придут и будут расти на твоем огороде. Ни духи, ни колдуны не смогут помешать им расти. Помни, я…» Но мой сын Явита спал рядом, он толкнул меня ногой, и я проснулся, не досмотрев сон, такой хороший! Эх, успей и только спросить отца про диких свиней, которые разоряют наш огород, наверняка бы он посоветовал, что с ними делать.
Солнце уже спряталось в верхушках деревьев. Застрекотала цикада — видно, раньше меня почуяла, что скоро ночь. Мой нож валялся на земле, я поднял его и подошел к бревнам — они лежали совсем рядом, одно на другом. Выбрал небольшое бревнышко на дрова и понес домой. По дороге нарвал листьев бетеля и подумал: хорошо будет вечером пожевать.