Катя подходит к понтифику. Зло наблюдает за его руками, бесцельно шевелящими пальцами под водой.
— Я книжек не читаю и трагедий не имею. Даже вопрос о мужчине, которого я не хочу потерять, не самый главный в моей жизни.
— Вот, агнец мой, ты сама и ответила. Запомни, теряют только то, что боятся потерять.
— Это все? — насмешливо спрашивает Катя.
— Почти. У тебя есть его фотография?
Катя с готовностью достает из сумочки несколько снимков, сделанных «полароидом» во время обеда у Таисьи. Артемий стряхивает воду с рук, аккуратно берет фотографии. Долго изучает.
— Видишь, агнец мой, все твои опасения собраны за этим столом. Твой миллионер — уже не твой. Вот женщина, с которой у него возник эмоциональный контакт. — Он показывает пальцем на сидящую за столом Элеонору.
На фотографии Степан обнимает Катю одной рукой, а второй пытается засунуть ей в рот поросячий хвостик. Элеонора с чуть заметной светской улыбкой наблюдает за ним. Катя смеется с зажмуренными глазами. Гликерия Сергеевна смотрит прямо в объектив профессиональным взглядом киноактрисы. Таисья напряженно глядит на Элеонору, пытаясь разгадать ее мысли. Щелкнула все это Нинон, поэтому она отсутствует на снимке.
Катя вместе с Артемием разглядывает фотографии, будто впервые их видит. Почему же она сама не заметила? Мельком просмотрела, посмеялась над собой и бросила их в сумку. На всех остальных снимках тоже ощущается какая-то незримая нить, связывающая Степана и Элеонору. Они нигде не смотрят друг на друга в упор. Наоборот, демонстративно сидят вполоборота. Но нить натянута между ними, как струна. Сейчас Катя ее отчетливо видит. Руки начинают дрожать. На глаза наворачиваются слезы. Единственное спасение от истерики — плечо понтифика, в которое можно уткнуться. Он ей уже не кажется надменным шарлатаном. Ведь никто, кроме него, не способен понять, ощутить тот вихрь взметнувшегося женского самолюбия, который не даст Кате жить, пока она не вернет Степана себе.
Артемий гладит ее по коротким желтым волосам. Большой нос Кати быстро краснеет, ноздри нервно вибрируют. Она становится маленькой девочкой, проснувшейся от страшного сна. Легкое черное короткое платье, напоминающее скорее комбинацию, непонятно как держится на ее благоухающем вздрагивающем теле. Женщина, созданная для неги, в плаче становится неприлично откровенной, истерично-прилипчивой. Она отдается тому, кто готов ее выслушать и сопереживать. От раздражения, поначалу сдерживавшего Катю, не осталось и следа. Все ее надежды связаны с понтификом. С его мудрым спокойным взглядом и теплой рукой, лежащей на ее голове. Она вслушивается в каждое слово Артемия, готовая упасть к его ногам с мольбой о помощи.
— Агнец мой, согласись, ты не из тех женщин, готовых любыми унижениями добиваться расположения своего любовника. Правильно? Не такая. Я попробую тебе помочь. Этот миллионер должен понять, как ты прекрасна, увидеть тебя всю — с любовью и капризами, с доверчивой душой и женской гордостью. Кокетливую и искреннюю, страстную и нежную. Алчную и бескорыстную. Порочную и невинную. Все, что он ищет в разных женщинах, пусть откроет в тебе. Тогда он твой. Тогда прогоняй его, оскорбляй, унижай, все равно никуда не денется.
— Научите меня! — в порыве благодарности взывает Катя.
Артемий снимает руку с ее головы.
— Не спеши. Древние предупреждали: ВИЛЕ ЭСТ, КВОД ЛИЦЕТ. Чтобы тебе, агнец мой, было понятно, переведу — «мало ценится то, что легко доступно». Назначь ему свидание в моем доме в полночь. Вас здесь будут ждать.
— Вы? — вместе с вопросом Катя тянется к нему всем телом.
— Возможно, — Артемий разворачивает трясущуюся в его руках женщину по направлению к двери. — Никто не должен знать, о чем мы говорили. Скажешь Нинон о моем отказе тебе помочь.
Катя снова поворачивается к нему с глазами, полными слез.
— Она не поверит…
— И не надо. Главное скажи. И помни: АЛИУМ СИ-ЛЕРЭ КВОД ВОЛЕС, ПРИМУС СИЛЕ — «если хочешь, чтобы о чем-либо молчали, молчи первый». Степану обо мне ни слова. Повод привести его сюда придумаешь сама. — Легким толчком Артемий выпроваживает Катю.
Следующий нежданный посетитель сидит на небольшом диванчике, обитом красным плюшем, откинувшись на темную закругленную полированную спинку. Перед ним — ломберный столик и кресло, в котором восседает генерал-привратник. Этот закуток возле лифта — хозяйство отставного генерала. На стене висит старинный деревянный телефон, по которому он связывается с Фриной. Посетитель — не кто иной, как недавно завтракавший с Максом Лева Иголочкин. Его длинные ноги вытянуты почти до самого лифта. Он курит и неторопливо рассуждает с генералом о жизни.
— Скажем, был ты, Владлен Спиридонович, на действительной службе, пользовался уважением, подчиненных гонял, аки собак, а теперь сидишь здесь, при лифте, чаи гоняешь, перед всякими в генеральском мундире сгибаешься. Не кипит ли в твоей генеральской груди жажда классовой мести?
Генерал-привратник не сердится на хамские вопросы. Тому есть причина. Иголочкин приручил его обещанием написать статью о воинской судьбе Владлена Спиридоновича с обязательной фотографией в форме и при наградах. Поэтому он солидно сопит и возражает заранее подготовленным аргументом.
— Тебе, Лева, как человеку начитанному, известен такой персонаж в литературе — профессор Забелин. Его во МХАТе играли. На что голова был, ученый, к тому же дворянин, а после революции пошел торговать на рынок спичками. Помнишь означенный факт? Почему же мне, советскому генералу, после буржуазной революции не пойти в привратники? А что в форме на посту стою, так генерал Чарнота вообще по Парижу, сказывают, пардон, в одних кальсонах разгуливал. — Генерал отхлебывает чай в граненом стакане. — Всякое в нашей стране случалось с русскими интеллигентами и боевыми генералами. Я, может, на этом месте — лучшая агитация за социализм. Стою у дверей, люди проходят, глазам не верят, головами печально машут: «До чего довели демократы Россию, генералы, вместо того чтобы служить народу, прислуживают мафии и буржуям».
— Какой же понтифик Артемий мафиози? Он — целитель. Уникальная личность, — возражает Иголочкин.
Генерал-привратник вздыхает:
— Про то народу неведомо. Геморрой он мне излечил, от пьянства запойного избавил. Я ж не могу такие факты обнародовать. Они — интимного порядка. Поэтому, когда спрашивают, отвечаю, мол, мой хозяин со второго этажа большой специалист по женской части.
— А если коммунисты вернутся, что будешь делать? — не унимается Иголочкин.
— Придут, значит, начнем политработу налаживать. Мы ж Гитлера с ее помощью победили, потому без нее никак нельзя.
— С тобой ясно, а что сделают с твоим хозяином?
— Известно что. Посадят, как буржуазного мракобеса.
— Не жалко?
— Так ведь и в зоне люди. Им тоже медицинское обслуживание требуется.
Внутри золоченой сетки лифта возникает движение, и через несколько секунд под яркие лампы девятирожковой бронзовой люстры, свисающей с лепного потолка, выходят две дамы — Нинон в чернобурке и Катя в апельсиновой норке. Иголочкин впивается в них ястребиным взглядом сквозь стекла очков в тонкой интеллигентской оправе.
— Что за птички такие?
Генерал-привратник важно сопит.
— Вопрос по существу, поэтому ответа не жди. Доложу о тебе. На моем КП находиться посторонним запрещено.
Встает и докладывает по телефону Фрине о Иголочкине. Она что-то отвечает. Владлен Спиридонович кивает головой. Вешает трубку.
— Сейчас о тебе доложат. Не вовремя ты прибыл.
— Я всегда вовремя, — успокаивает Иголочкин. В подтверждение его слов звонит звонок телефона. Фрина просит пропустить Леву к понтифику.
Артемий принимает Иголочкина, возлежа на мраморном ложе в той комнате, где возле жертвенника отдыхал перед сеансом Макс. В неглубокой бронзовой тарелке все также тлеют угольки. Дым от них исчезает в бронзовом раструбе вытяжки. Неясный запах мяты, смешанный с горечью полыни, разлит в воздухе. Возле ложа понтифика на низком столике стоит широкая хрустальная ладья с фруктами, пузатая бутылка красного вина «Кьянти» и высокий тонкий фужер.
С порога Иголочкин выражает свое восхищение.
— Артемий, дорогой, какая шикарная телка попалась мне у лифта. Прикид, ноги, затылок! Полный финиш. Фейса не видел, но готов отдаться. Познакомь в лечебных целях. Отработаю честно.
Понтифик улыбается.
— Иди ко мне в доноры.
— Уволь, нешто я племенной бычок, чтобы меня доили по три раза в день?
— Доят, Левушка, агнец мой, не бычков, а коров. Они для этого специально вымя имеют. Учись: АБ ХЭДИС СЭГРЭГАРЭ ОВЭС — «отделять овец от козлищ». А… к тебе мудрость не прилипает. Наливай вино, закусывай.
Иголочкин с готовностью подходит к столику, присаживается на корточки, изучает бутылку.
— Нет, такую кислятину я не пью. Мне бы коньячку.
— В другом месте и из других рук, агнец мой, — одергивает его Артемий. — Что-то устал я сегодня, поэтому давай без хохмочек, ложись и рассказывай.
Лева следует указанию понтифика, но лежать на мраморной лежанке ему неудобно, ноги свисают. Он поджимает их под себя. Но колени торчат над головой и заслоняют Артемия. Поэтому приходится просто присесть на нее, как на скамейку.
— Можно сказать, дело наше на мази, — начинает он. — Жаке Темиров отлично распорядился предоставленной мною информацией о фонде Глотова. Его ребята вынюхали все, даже нарыли счета в Дойч-банке. Свои деньги Темиров вколотил в актюбинский Промбанк. Алана сделал там управляющим. Документы о создании международного фонда полностью готовы, остается найти западного соучредителя, желательно из приличной страны. Я держу на контроле все перемещения Темирова. Сейчас с ним начинает работать мой человек. Поначалу она была любовницей Глотова, но вместе с фондом переходит в постель к уважаемому Жаке.
— Ты в ней уверен?
— Это необязательно. Ее дочь случайно попала в руки Гнилого. Жалко девку, села на иглу. Мама будет недовольна.
— Ерунда. Вытащим. Пусть Гнилой девчонку не трогает. Крыша-то у него еще на месте?