— Вчера мне позвонила консьержка из дома на Тверской, порядочная женщина — Марта Степановна, и сообщила невероятную вещь. Если бы мы не были знакомы много лет, я бы ей никогда не поверила. Но эта женщина врать не будет. Особенно мне. А позвонила, потому что уважает. Она ведь понимает, кто настоящий хозяин нашей квартиры. Пусть я выписалась оттуда, но ответственность за все, что там творится, лежит на мне. Таисья… ты не поверишь, ночью к Элеоноре приехал знаешь кто? Никогда не догадаешься! И я бы не догадалась. Но Марта Степановна — женщина порядочная. Врать не будет. Ночью она открыла дверь… тому самому Степану, которого давеча приводила к тебе Катя.
После этих слов наступает театральная пауза. Обеим необходимо переварить происшедшее. Гликерия Сергеевна ждет, когда Таисья спросит, что же было дальше. Но та смотрит в окно и осуждающе качает головой. Приходится продолжить:
— Но что больше всего поразило Марту Степановну, так это то, что в его руках было ведро, полное роз. Я — актриса, мне приносили цветы корзинами. Но чтобы ведрами?.. После этого он остался ночевать у Элеоноры. Уж не знаю, чем они там занимались, только ушел он от нее во второй половине следующего дня. Так-то! Знал Василий, на кого квартиру оставлять. Вместо музея дом свиданий устраивается. Соседи будут в ужасе. Я попросила Марту Степановну никому не говорить, она — женщина порядочная, да, боюсь, проболтается. Стыда после не оберешься. Позор — на весь подъезд!
Гликерия Сергеевна так глубоко и трагично вздыхает, что Таисья Федоровна спешит ее успокоить.
— Какой уж особый позор. К тебе тоже мужики ходили. И ничего. Забыли.
Глаза Первеевой стекленеют. Ее очки в розовой оправе не могут скрыть ужаса в остановившихся зрачках. Таисья явно переборщила. Поэтому, когда Гликерия Сергеевна ледяным тоном сообщает, что все ее мужчины были впоследствии ее мужьями, она поспешно соглашается и возвращает разговор к интересующей теме.
— Откуда известно Марте Степановне, кто приходил ночью к Элеоноре? Почему именно Степан? Она же его не знает.
Гликерия Сергеевна, все еще чувствуя себя оскорбленной, парирует:
— Глаза она все-таки имеет. Мне его описала. Большой, полный, рыжий. Одет в дорогое кашемировое пальто. Кому ж еще быть, как не Катькиному миллионеру?
Таисья загадочно улыбается. Она же в тот день заметила неравнодушие Степана к Элеоноре. Однако, быстро между ними произошло. Молодец, девка! Умеет хватать чужое. Сказывается ресторанное прошлое. Старуха Пояркова принесла известие и ума не приложит, что с ним дальше делать. А Таисья уж постарается извлечь выгоду из такого неожиданного поворота сюжета. Как говаривал ее покойный муж-писатель, «поначалу следует чем хочешь закончить историю, а потом подбирай персонажи». Эту проблему и предстоит обмозговать. Положим, продолжится тайный роман Степана и Элеоноры. Выгоды от него — никакой, потому что Таисья не участвовала в его подготовке. Да и Элеонора, узнав об осведомленности бывшей свекрови, постарается изолировать Степана от обеих. А что, если рассказать Кате? И попробовать вернуть миллионера в ее объятия? Задача трудная, но разрешимая. В таком случае, можно рассчитывать на благодарность. Поехать, например, в Вену или в крайнем случае в ту же Германию, за счет Кати. Пожалуй, игра стоит свеч. Но прежде следует навесить амбарный замок на рот Гликерии Сергеевны.
— Глика, дорогая, ты права. Я сперва не сообразила. Конечно, эта история может замарать память Василия. Для всех будет лучше, если эти ночные визиты прекратятся. К тому же закрадывается подозрение, не в корыстных ли интересах он собирается обживаться в вашей квартире. Сам тут рассказывал, что хочет приобрести жилплощадь в Москве. Завлечет Элеонору, якобы чувствами, а там — и до прописки недалеко.
Пояркова от этих слов вся напрягается. Таисья умело давит на ее больную мозоль.
— Да уж, это ни на что не похоже. Я слышала, таким способом многих из собственных квартир на улицу выгоняют, — лепечет перепуганная Гликерия Сергеевна. Морщит свой небольшой гладкий лобик и, грозя пальцем, добавляет: — Пусть Катька немедленно увозит его, от греха подальше. Нам миллионеры ни к чему. Со своим добром, дай Бог, управиться.
— Я о том же переживаю. Придется серьезно поговорить с Катериной…
Гликерия Сергеевна в порыве благодарности тянет свои подагрические руки к ней:
— Поговори, голубушка! На тебя — вся надежда. Ты умеешь выкручивать такие неприятности ко всеобщей радости.
— Но ты никому больше не рассказывай. А то скандала не оберешься.
— Понимаю, понимаю, — трясет сиреневыми буклями Первеева. — Ты меня больше не задерживай, мой Петр Иванович должен с рынка вернуться. Святой человек, намолиться на него не могу. Все, все сам делает. А ведь возраст преклонный. Умрет, как мне жить? Не представляю. Ну, да дай Бог ему здоровья. Он без меня ни за что не решится обед готовить. Сперва выясняет, чего мне хочется. Во всем моего совета ждет. А ты, Таисья, не тяни, отваживай поактивнее.
— Постараюсь, милая, мы ж с тобой подруги, — Таисья Федоровна встает проводить Гликерию Сергеевну. Мопсы заливаются лаем. Уже на пороге Таисья не выдерживает и с чувством выговаривается:
— Что ни говори, а Элеонора — очень извращенная женщина, до неприличия. Мы такими никогда не были.
Мопсы не успевают успокоиться и вылизать свои миски, как раздается новый звонок в дверь. Гликерия вернуться не может. Она верит в приметы и знает, что это плохо. Тогда кто? Оказывается, Нинон. В отличие от Поярковой, ей некогда наслаждаться новостями. Поэтому выпаливает прямо в коридоре, не успевая скинуть играющую снежинками чернобурку.
— Насилу доехала. Везде заносы. Только что была у Элеоноры. Представляешь, застала ее не одну!
Таисья изображает снисходительную гримасу.
— Тоже мне новость. Я в курсе. Бедная Катя.
От этих слов лицо Нинон вытягивается.
— Причем тут Катя?
— Как причем? — спрашивает Таисья, соображая, что поторопилась. Нинон принесла другую информацию. Ай да Элеонора! Активно закончила траур.
— Так кого же ты встретила у нее? — старается спросить как можно наивнее.
Но Нинон не проведешь. Ей только след взять, а дальше она сама на жертву выйдет.
— С чего это ты беспокоишься насчет Кати? — спрашивает она, глядя в упор.
Но и Таисья — закаленный боец. Ее поймать на растерянности трудно.
— А то как же? Катя должна была ночевать у Элеоноры, а там по ночам, сама слышала, Ласкарат разгуливает. Представляю, какого страха натерпелась.
— Вечно, Таисья, слышишь звон, да не знаешь, где он, — успокаивается Нинон. Хочет пройти на кухню, но хозяйка увлекает ее в комнату, вспомнив, что не успела убрать чашку и тарелку после Гликерии. Ни к чему Нинон знать о визите.
Нинон закуривает, садится на крутящийся стул у рояля.
— Мужчину я там встретила. Представляешь? Незнакомого. К ней вчера вечером пришел морильщик тараканов. А она, страшась явления Ласкарата, попросила его остаться ночевать. Подумай, Таисья! Незнакомого мужика взяла в охранники. Совсем свихнулась. Пока она боится призраков, этот морильщик тюкнет раз по темечку, и иди, дорогая, гуляй под руку со своим Ласкаратом. Совсем плохая…
Таисья Федоровна ощущает прилив энергии. Такое с ней бывает, когда она с головой влезает в разборку чужих проблем.
— Да разве можно допускать незнакомого человека? Столько ценностей в доме! У святого рука и то поднимется. Спали вместе?
— Нет. Он в зале, на канапе.
— Видный мужчина?
Нинон глубоко затягивается, тонкой струйкой выпускает дым. С этой точки зрения смотреть на него ей даже на ум не пришло. Зрительно восстановить его внешность совершенно невозможно. Был какой-то мужчина, вроде седой, маленький… одним словом, морильщик тараканов. Поэтому отвечает на вопрос Таисьи без энтузиазма:
— Ну, какой видный? Обычный мужик. Во что-то одет, как-то выглядит. В носках по полу ходит. Вообще-то он испугался, увидев меня.
— А Элеонора как с ним?
— Никак. Максом зовет. Он ей там в ванной раковину прочищает.
— Ох, спасать девку надо. Спасать.
— И я о том же. Совсем плохая, — соглашается Нинон.
— Кофе хочешь?
— Нет. Спасибо. В бассейн опаздываю. Не могла к тебе не заскочить. Ты проведи с Элеонорой воспитательную работу.
— Не сомневайся, — важно кивает Таисья.
Нинон тушит сигарету, целует подругу и под азартный лай мопсов пропадает за дверью. Таисья Федоровна, не теряя ни минуты, садится за телефон. Начинает дозваниваться Кате. Интуиция подсказывает ей, что возникшие проблемы нужно решать вкупе. Важно разобраться — Элеонора дурит от испуга или преследует какие-то определенные цели. Телефонными звонками в таком тонком деле не обойтись. Лучше собрать всех вместе на ужин. И понаблюдать.
Гости не утруждают себя пунктуальностью. Первыми приходят те, кто мог бы вообще не приходить. Маленький юркий академик, ученик Ландау, совершенно не замечающий своей бесцветной жены, но зато женщинам до сорока непременно объясняющий на ушко, что он, хоть и физик-теоретик, но в жизни — сексуал-практик. Он важно расхаживает вокруг накрытого стола, — зачем-то оттягивает подтяжки под пиджаком, щелкает ими и прикидывает, сколько будет гостей. Вторая пара — писатели, друзья покойного Пояркова и неизменные спутники всех застолий. Она — графиня Леондовская, владея шестью языками, переводит тексты иностранных детских книжек, а он, коренной омич, Савелий Лейфель, на их основе пишет оригинальные повести. За последние годы оба сдали. Савелий обрюзг и потерял оптимизм, столь необходимый детским писателям. А графиня с головой ушла в восстановление генеалогического дерева своей семьи. В кресле, возле рояля, черным штырем восседает Гликерия Сергеевна. Рядом, в смокинге, явно с плеча Сталецкого, стоит седой, насупленный человек, ее муж — Петр Иванович. Наконец, к радости Таисьи Федоровны, появляется Катя под руку со Степаном. Второй рукой «новый русский» прижимает к себе полное ведро роз. Среди присутствующих это производит впечатление. Таись