— Ты ж мне, как родная. К тому же добрые дела, в отличие от многих, не забываешь.
— Говори, говори, — соглашается Катя, — что делать дальше?
Таисья усаживает ее на кровать. Прикрывает поплотнее дверь. Излагает свой план, по которому Степану нужно доказать существование против него заговора. Всякие глупости Элеоноры про привидения всего лишь уловка, с помощью которой она хочет привадить его. Нинон первая обнаружила бандита в квартире Элеоноры.
— И Нинон знает? — еще более расстраивается Катя. — Я ей жаловалась, а она твердила — ерунда, тебе показалось, Элеонора на такое не способна. Значит, и Нинон против меня?
Как ни старается Таисья Федоровна, Катя все больше впадает в истерику. Она уже не способна слушать. Падает в подушку мокрым лицом, бьет кулаками по матрацу. За дверью возникает какой-то шум, возня, беготня, крики: «Элеоноре плохо! Врача, нашатырь! Она без сознания!» Таисья Федоровна встает. Убирает руки от трясущейся и всхлипывающей Кати.
— Этого еще не хватало, — говорит она не то себе, не то ей.
Есть дворы, где пахнет убийством
Есть дворы, где пахнет убийством. В них густая, напряженно-безысходная атмосфера. Солнечные лучи даже в самые знойные летние дни не способны осветить и высушить замшелые вонючие углы. Зимой в них снег не убирается, и жители прошмыгивают по узким тропинкам. Милиция в такие места не заглядывает. Кому охота разбираться с живущей в заплеванных и обоссанных подъездах пьянью. Мордобитие, кражи, попойки, одним словом, «бытовуха», не представляла интереса для правоохранительных органов. Бороться с населением этих дворов, пожалуй, можно одним способом — всех свезти на сто первый километр. Но теперь на такое вряд ли кто решится. И дворы, подобно гниющим язвам, стараются не замечать. В такой двор прямо с Тверского бульвара попадает Иголочкин. По старой муровской привычке мгновенно выхватывает взглядом безжизненные лица старух за мутными стеклами окон. На коричневом снегу валяются разбитые бутылки, рваные целлофановые мешки, газеты, какие-то тряпки. С карниза за ним внимательно наблюдает рыжая кошка. Пересекая открытое пространство двора, Иголочкин затылком чувствует притаившуюся за каждым окном угрозу. Поворачивает за угол, в своего рода аппендикс. Совершенно глухой колодец из серых мрачных пятнистых стен и всего одно окно, через которое тускло просачивается красноватый свет. На ржавой жестяной двери черной краской крупно написано: «Не входи — убьет», а под текстом нарисован череп с папиросой во рту. Иголочкин толкнул дверь. Она открылась с печальным скрипом. Внутри кромешная темнота. Льву приходится чиркать спичками, осторожно переступая высокий разбитый порог. Узкая лестница без перил круто уходит вверх. Ступеньки скользкие от какой-то липкой жижи. Приходится держаться за стенку. Дрожащий огонек спички освещает поворот лестницы с сохранившимися перилами. Иголочкин чувствует себя увереннее. На втором этаже должен быть выключатель. Он хорошо помнит его. И, действительно, брезгливо поводив пальцами по влажной стене, нащупывает язычок. Щелкает, и низко висящая на шнуре лампочка освещает пространство. Справа от входной двери на небольшом помосте возвышается унитаз. На нем сидит мужчина со спущенными штанами. Голова его закинута назад и упирается в угол. Руки безвольно висят по бокам. Иголочкин презрительно передергивает носом и двумя пальцами дергает веревку, свисающую из бачка. Шум воды не оказывает на сидящего никакого воздействия. Лев дергает дверь и входит в квартиру. Это обиталище трудно назвать «жилым помещением». Но еще совсем недавно тут жила целая семья. Небольшой коридор вмещает в себя и кухню, и ванную. Справа — ванна с ржавыми краями. В ней лежит полуголая девица, а возможно, и парень. Лицо закрыто мокрыми волосами. Тело перевернуто неестественно на бок с торчащей вверх задницей. Напротив ванны с неопознанным телом — газовая плита, кухонная тумба с грязной посудой, пузырьками и разбитыми ампулами. К ней примыкает весь в красных подтеках холодильник ЗИЛ. Дальше приоткрытая дверь в комнату. Она не поддается усилиям Иголочкина. Что-то мешает. Приходится навалиться на нее. В проеме показывается чья-то безвольно валяющаяся нога. Лев понимает, что все обитатели «торчат». Его визит не имеет смысла. Опыт оперуполномоченного подсказывает: дальше идти не стоит. За дверью может быть труп, и не один. Но оттуда слышится резкий злобный голос: «Толкай сильнее!» Иголочкин повинуется. Двумя руками толкает дверь дальше и отодвигает лежащее за ней тело. Еще проталкивается внутрь. Красный, прожженный во многих местах абажур рассеивает свет одиноко горящей лампочки. У окна за деревянным столом сидят трое. Из них Иголочкин знает одного — Гнилого. Он-то ему и нужен. Еще трое существ лежат на тахте. Одно на пианино. Гнилой не удивляется появлению Левы. Спрашивает требовательно, как недавно посланного с поручением:
— Принес?
Двое других типов с надеждой глядят на вошедшего.
— Шел мимо, дай, думаю, навещу, — темнит Иголочкин.
— Не ври! — истерично вскрикивает Гнилой. — Сюда мимо не ходят!
Иголочкин осматривается по сторонам в поисках стула. Замечает рваное кресло на тонких металлических ножках, стряхивает с него окурки, садится.
— Дай закурить! — требует хозяин.
Иголочкин вытаскивает из кармана пачку «Мальборо», кидает на стол.
Вместо благодарности Гнилой заявляет:
— Предупреждаю, денег ни у кого нет.
Его товарищи жадно закуривают. Иголочкин спокойно закидывает ногу на ногу. Самому курить не хочется. В комнате тяжелый, устоявшийся сладковатый запах плана и медицинских препаратов. И, разумеется, грязных тел.
— Пришел ты с просьбой или предложением, — настойчиво продолжает Гнилой, — мне насрать. По карману вижу — не пустой. Давай!
Один из дружков протягивает руку в сторону Иголочкина и с слезливой интонацией жалуется:
— Меня вчера трахнуло, чуть не отъехал. Прикинь, подумали бы с передозняка кинулся. Сколько я вчера взял? Кубов одиннадцать. Да? А норма пять. И Гнилой тоже. Четырнадцать кубов прома взял. Полные легкие крови, кровавая пена. Меня не трогали, а его едва откачали. Аля тазы с кровью выносила. Искусственное дыхание делали. Видишь, откачали.
— А где девчонка? — интересуется Лева, пропуская мимо ушей его рассказ.
— На пианино. Я винт привез из Смоленска специально для нее. Там лучший варщик, готовит чисто. У него капустными листами пахнет. Экологически чистый продукт.
— Ну да, — вмешивается другой, сидящий за столом. — Едкий натр, красный фосфор…
Гнилой не сводит глаз с Иголочкина:
— Чаю хочешь? — Тот отрицательно машет головой. — Значит, на разговор пришел? Понадобился я тебе.
— Положим, есть момент, — соглашается Лева.
Гнилой торжествующе поглядывает на приятелей, давая понять, что его взяла. Те вялыми улыбками пытаются выразить ему свою благодарность. Тот, который рассказывал, крутит ладонью перед носом Иголочкина:
— Аля в порядке. Кайфовый раствор. Она прямо на игле поймала приход. Я ей с первого раза всадил в магистральку с ветерком. Ты не переживай. Чаю хочешь?
Иголочкин морщится. Гнилой зло смеется. Прикуривает от бычка новую сигарету. С издевкой смотрит на Иголочкина. Когда-то они дружили. Тогда он даже не пил. Был спортсменом. Чемпионом области по биатлону. Призывались в армию вместе. В одной учебке были. Иголочкин, несмотря на разницу в росте и весе (все-таки был на голову выше), побаивался Гнилого. Он, казалось, был сделан из железа. Быстрый, жесткий, решительный. Слишком длинные руки Гнилого с цепкими широкими пальцами, нависающие на глаза надбровные дуги и заносчиво курносый нос делали его похожим на обезьяну. В этом сравнении не было ничего оскорбительного. Когда он улыбался, что бывало крайне редко, становился человечным, своим, совсем не страшным. У него была потребность в постоянных физических нагрузках. Энергию, прущую из него, обуздать можно было только пудовыми гирями. Рассказывали, к наркоте он пристрастился в Афгане. Но, может, и после. Вновь Гнилой и Иголочкин встретились случайно на московской улице. Гнилой уже сидел на игле. Лев сразу почувствовал, что терять такого человека не следует. Его мощь и сила не убывали с потерей веса от употребления наркотиков. Худой, бледный, с изможденным лицом, он все равно оставался опасным бойцом. Сила в нем не иссякала. Она, как пружина, сжималась под действием наркотиков. Иногда Иголочкин умел направлять эту ураганную энергию с пользой для себя. Во время локальных разборок. Гнилой уважал Леву за то, что тот не лез в его жизнь и не вел душещипательные беседы. На вопрос бывшего друга: «Все торчишь?», Гнилой лаконично отвечал: «Надо же от чего-то умирать». Иголочкин давал ему деньги или «колеса», и они расставались на неопределенный срок. В этот раз Лева подготовился к встрече основательно, и Гнилой это сразу почувствовал. Он кивает головой на приятелей:
— Утомили?
— Есть немного, — соглашается Лев.
— Дай им по дозе. Они с ходу впишутся. Тогда и поговорим. А так, чего зря сидеть, раз чаю не хочешь.
Иголочкин неохотно лезет в карман. Выкладывает на стол пакетик с таблетками. Три пары глаз ослепляют его яркими вспышками. Гнилой командует:
— Фэн, иди промывай машины! — Видя, что тот берет из коробки один шприц, истерично кричит: — Все!
Второй приятель, не дожидаясь команды, подходит к этажерке, уставленной пустыми пузырьками, берет фарфоровую ступку и алюминиевой ложкой начинает толочь «колеса».
— Для меня оставил? — на всякий случай спрашивает Гнилой.
Иголочкин прикрывает глаза в знак подтверждения. Молча они наблюдают за хаотичными приготовлениями. В этот момент с пианино не то слезла, не то упала Аля. Точно слепая, вытянув перед собой руки, она деревянной походкой направляется к выходу. Иголочкин замечает старушечье бескровное лицо и белую пену в уголках потемневших губ. Она натыкается на него. Делает знак рукой, мол, все в порядке. Но, протиснувшись в дверь, вдруг со стоном опускается на колени и начинает блевать. Гнилой никак не реагирует. Из кухни слышится голос Фэна: «Бери тряпку и убирай!» В ответ нечленораздельные звуки.