— У кого? — все еще скованно спрашивает Аслан.
— Не у тебя же… — звучит бесстрастный ответ.
Между тем филиппинки, помогая друг дружке, начинают раздеваться. Зрачки Аслана скользят со скоростью видоискателя от них к Наде. Но Надя не торопится раздеваться. Еще минута, и очаровательные раскосые статуэтки бросаются на шею к Аслану. Они заваливают его на диван и, не обращая внимания на его возражения, как две обезьянки, весело и энергично осваиваются на его теле. Надя, не мигая, наблюдает за ними. Аслан кричит ей:
— Объясни ты этим козам, я же хочу с тобой… какой-нибудь язык они же понимают?!
Но его голос тонет в наигранно-надрывных страстных всхлипах филиппинок. Больше всего Надю волнуют маленькие коричневато-розовые матовые пятки девушек. Кажется, они нежнее грудей, губ, мочек ушей. Надю впервые в жизни возбуждают эти мелькающие скульптурные, эротически изысканные окончания ног. Надя не раз участвовала в сексуальных упражнениях и втроем, и целым кагалом. Но никогда не наблюдала со стороны. Она любила женскую грудь, бедра, низ упругого живота. Но никогда в обоюдных ласках не опускалась ниже колен. А тут ей самой захотелось поймать хоть одну холеную янтарную пятку и провести ею по своим щекам, шее, грудям. Но вместо того чтобы броситься к резвящимся девицам, оттащить их от потного безвольного тела Аслана, она испуганно присаживается на край кресла и поджимает под себя ноги, со стыдом вспоминая о своих крупных, стесанных с боков, шершавых пятках, давно нуждающихся в элементарной пемзе. Филиппинки тем временем по-деловому овладели инициативой. Одна теребит, словно клоуна-неваляшку, голый бордовый член, а другая норовит проникнуть языком между задранных кривых толстых ног с синеватыми обломанными ногтями. Наде становится дурно. Лучше трахаться самой. Но самой еще противнее. Аслан, отдав им расползающееся от ласк тело, смотрит на Надю щелками глаз, из которых просачивается мольба не оставлять его. Он похож не на бая, а на тонущего в морской пучине человека. Если бы у Нади были такие пятки, как у филиппинок, она бы позволила ему их лизать. На большее сегодня она не способна. Хотя где-то в глубине души зреет желание растолкать проституток и крепко усесться на Аслана. Он весь колышется от распаленного желания. Охает, ухает, стонет и хрипит. Его хрип напоминает другой… предсмертный. Надя хватается за горло, пытается проглотить накатывающуюся изнутри слюну и бежит в ванную. Там рвота затмевает все желания. Последнее, что она слышит, — смех уходящих из номера девушек.
Вера садится в шезлонг рядом с бассейном. Вода тягучим хрусталем меняет свою гладь в зависимости от порхающих над ней ветерков. На солнце почти жарко. Можно купаться. На небе ни одной тучки. Но Вера не способна наслаждаться радостями курорта. Она объелась. Жаке, чтобы погасить обуявший ее после прихода рэкетиров страх, повел Веру в сказочно дорогой ресторан. За их спинами, раздражая своим постоянным присутствием, стояли два официанта, готовые в любой момент предупредить любое желание. Подавались экзотические блюда, название и вкус которых Вере были неведомы. Сперва она растерялась, но Жаке солидно и уверенно руководил выбором меню. В широкие фужеры официант налил французское шампанское «Вдова Клико». Потом появились лобстеры, что-то вроде больших раков, и рядом с тарелками второй официант положил молоточки и ножницы. Вера понятия не имела, что и как следует колотить. Жаке любезно, без всякой снисходительности, объяснил ей. Мясо этого морского чудища оказалось на редкость нежным и сочным. Закончив с ним, Вера принялась за удивительный салат из авокадо и морских гребешков, залитый майонезом. Вера ела с большим аппетитом, но осторожно и медленно. Ведь каждое блюдо становилось уникальным маленьким праздником в ее постно-привычной жизни. Поэтому она не сразу заметила, что ее спутник совершенно ничего не ест. На ее вопрос Жаке приятно улыбнулся:
— Казах ни на какой деликатес не променяет свою любимую баранину. Ты пока посиди немного одна. Я схожу на кухню и объясню, как для меня ее нужно приготовить. Они в этом деле не разбираются.
После чего он встал и жестом попросил официанта проводить его на кухню. Вера приступила к новому блюду с заманчивым названием «эскарго». Если бы не изящество, с которым официант подал ей заурядных улиток в серо-золотистых ракушках, она бы ни в жизнь не решилась бы попробовать. Специальными щипчиками левой рукой она держала ракушку, выковыривая из нее желеподобное содержимое. Закончив с этим ненавязчивым по вкусу блюдом, Вера устремила взгляд на появившегося на овальном серебряном подносе осьминога в винном соусе. Его есть она не решилась. Уж очень отвратительны были сиреневато-белые присоски на крупных, толщиной с палец, щупальцах. Вера пригубила шампанское и блаженно откинулась на спинку обитого бежевым плюшем стула. Зал ресторана был небольшой и очень уютный. Поверх белых скатертей ромбами лежали коричневые салфетки. В центре между столиками стоял Аполлон из белого мрамора с лютней в руках. Окружен он был невысокой изгородью из живого вьюна и бордовых цветков азалии. Жаке вернулся недовольный. Повар не послушал его и не сумел приготовить бешбармак. Пришлось потешить свою душу поданным с обильным гарниром «седлом барашка». Вере на горячее принесли отбивную из морского языка. Им оказалось филе неизвестной рыбы, которое, попадая в рот, мгновенно растворялось, наполняя весь организм ощущением здоровой радостной сытости и свежести морских запахов.
Теперь, сидя в шезлонге и любуясь бликами, искривляющимися в прохладной воде бассейна, она по-новому переживает сегодняшний обед. Первый заграничный обед в ее жизни. Ей кажется, после него начинается новая, другая жизнь, в которой не будет места засосавшему ее безысходному быту с Максом, с Алей, с бездарностями, вроде Глотова. Да, она немолодая женщина, пошла в любовницы к пожилому женатому азиату. Но ведь он способен создать ей нормальный европейский уровень жизни. Видит Бог, она стремилась посвятить себя науке. Но науку отобрали. Остается прислуживать бандитам и стараться при этом не терять собственного достоинства. Все прошедшие годы Вера не мечтала ни о какой роскоши, курортах, заграницах. А увидела сегодня официантов за спиной и поняла в одну секунду: оказывается, можно жить совсем иначе. В каком сне ей снился белый, повернутый к солнцу отель, бассейн с баром и милыми улыбающимися людьми вокруг?..
Спокойно и основательно из стеклянных дверей холла появляется Жаке Темиров. На нем — белая навыпуск рубашка с погончиками и карманами на груди и по бокам, белые фланелевые брюки, на ногах — мягкие кожаные сандалеты. Он издалека улыбается Вере, и ей кажется, что она способна быть к нему неравнодушной.
Степан, выпив шесть кружек пива и съев четыре порции креветок, задумчиво идет в отель, повторяя про себя сочиненные Кате стихи:
Все о’кей, удивительно, здорово.
Я люблю тебя, женщина с норовом.
Люблю твои волосы, слегка волнистые,
Бронзово-золотистые;
Люблю зеленые очи,
Кострами горящие ночью;
Люблю твои жаркие губы,
Красивые белые зубы.
Люблю твои руки прекрасные,
Тонко-длинно-перстастые.
Люблю твою грудь молодую,
Не маленькую и не большую.
Живот обожаю чувствительный,
Нежный и обольстительный.
Ноги люблю твои стройные,
Лани прекрасной достойные.
Место люблю твое райское,
Оно, словно песня майская.
Зад твой люблю как горы,
Их покорил — здорово!
Спина твоя, как сосна:
Грациозна, стройна.
Чувства волна за волной,
Я восторгаюсь тобой…
Стихи ему нравятся, равно как и Катя. Какое же, черт побери, прекрасное чувство любовь! Даже когда ее нет, нужно провоцировать себя на ее возникновение. Обманываться, заблуждаться, прозревать и начинать все сначала. Любовь, что ни говори, скрашивает впечатление от женщин. Без романтических иллюзий они оказываются простыми самками, с эрогенными зонами в кошельке. Противнее всего, что большинство женщин и не скрывают этого. А Катя молодец! Ни одного пустого взгляда Степан на себе не ощутил. Каждый пылал страстью, гордостью и жертвенностью. Элеонора — не такая. Она отдавала себя вместе с одеждой, макияжем, бриллиантами и требовала взамен расчет. Есть деньги — плати, нет денег — становись прислугой. На Кате платье резать бессмысленно. Она сама разорвет его в клочья. Степану интересна ее реакция на стихи. Если придет в восторг, значит, любит, а отмахнется — все фальшь. В таком случае, он отберет у нее лекарство и уедет в Вену, где начнет подготовку дискредитации своих новых партнеров.
Перед самым входом в сверкающий белым мрамором и бронзовой обшивкой «Палм-Бич-отель» из кармана Степана с грохотом вываливается пистолет. Для конспирации Степан делает вид, что подвернул ногу, и садится на ступеньки рядом с любимой игрушкой. В номере, разгоняя складками легкого широкого платья волны соблазнительных запахов духов и косметики, его с нетерпением ждет Катя. Не успевает Степан переступить порог, как на него обрушивается каскад многословных фраз, расцвечивающих факт появления кавказцев. С особой гордостью Катя рассказывает о своем умелом обмане, благодаря которому легко избавилась от непрошеных гостей. Степан поправляет пистолет Макарова, засунутый за ремень на пояснице, и не придает значения происшедшему. Он знает, что за границей наша мафия стреляет редко. Невыгодно. К тому же Степану хочется побыстрее прочесть стихи.
— Брось, Катя. Всякой швали в мире много. У них на меня нет наводки. Эти двое, скорее всего, залетные… не бери в голову. Послушай лучше, какие я тебе стихи сочинил.
— Стихи?! — с недоверием и разочарованием спрашивает Катя.
— Что? Не любишь? — хмурится Степан.
— Не знаю, — спохватывается она. — Последний раз в школе учила «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…».
Степан снисходительно хмыкает. Лезет в холодильник, достает оттуда пузатую бутылку кипрского портвейна. Делает несколько больших глотков из горлышка, закусывает нектариной — гибридом персика и сливы. Подходит к балкону. Ветер с моря лениво волнует тюлевую занавеску. Глядя на тонущий в тумане морской горизонт, Степан медленно, без особых эмоци