е весы, а абьюзер в чистом виде.
Катя встала на них и приготовилась к самому страшному. Но искусственный интеллект выдал нечто новенькое:
– А это точно вы?
– Да, блин… – ответила весам Катя.
– Если это вы, то у вас первая степень ожирения, – отреагировали весы и порекомендовали снизить потребление калорий на шестьдесят два процента.
Катя вообще любит общаться с техникой, что я, если честно, не понимаю. Я бы давно разбила телефон, ноутбук и все гаджеты, которые решили бы со мной вступить в дискуссию.
Едем с ней в машине. Алиса, которая электронная, а не родная дочь, показывает маршрут. Кривой настолько, насколько это возможно.
– Да иди ты… – замечает Катя.
«Я сделаю вид, что этого не слышала, – отвечает Алиса в письменном виде. – Может, начнем сначала?»
– Да пошла ты… – Катя говорит электронной Алисе, куда именно она должна пойти.
«Включить расслабляющую музыку?» – уточняет интеллект.
– Музыка бывает спокойной, успокаивающей, тихой, приятной, в конце концов! Это ванна бывает расслабляющей! – ору уже я. – И как ты ее терпишь? Почему не отключишь? – спрашиваю у подруги.
– Иногда помогает на нее проораться. Она в какой-то момент зависает и не может ответить.
На мне у Алисы, видимо, сломалась матрица. Она молчала остаток дня и не включилась на следующий день.
«Ты ее добила синонимами», – написала мне Катя.
Катя рассказала, что за время карантина Ева успела забыть бабушку, Катину свекровь. Если остальные члены и друзья семьи привыкли к Евиной девичьей памяти, граничащей с полной амнезией, то свекровь обиделась всерьез.
Я прекрасно понимаю и чувства Кати, и чувства свекрови.
Сима, на тот момент двухлетняя, совершенно не помнила меня – свою мать. Стоило снять домашние джинсы и распустить волосы, дочь начинала делать вид, что со мной не знакома. Как-то она гуляла с папой, а я подъехала к ним на машине. Машину я вожу в очках. Наклонилась посюсюкать к дочери. Сима заорала на всю улицу и больно ударила меня по лицу. От удара очки слетели и поцарапали щеку. Я была уставшая и голодная, поэтому села на бордюрчик и горько заплакала, вытирая кровь. Сима кричала как резаная, я рыдала все сильнее, прохожие шли мимо и спрашивали, что случилось.
– Она маму не узнала, – отвечал супруг, отчего я заходилась плачем с новой силой. Получалось, я такая плохая мать, что ребенок меня даже не узнает. Многие женщины готовы были тут же удочерить Симу и стать новой женой моему мужу.
Когда сыну было тоже около двух лет, мы с мужем уехали на неделю отдыхать, оставив его бабушке. Вернулись загорелые. Отца сын признал сразу. А когда я склонилась над детской кроваткой, у ребенка случилась истерика. Вася спросонья увидел над собой незнакомую черную тетку, которая тянула к нему руки и чмокала губами. Он от меня шарахался еще несколько дней.
Впрочем, когда я сама была уже не совсем маленькой, а вполне вменяемой девочкой-четвероклассницей, тоже не узнала маму. Я жила у бабушки в северокавказском селе. Мама приезжала время от времени, раз в полгода где-то. И каждый раз я заливалась слезами и убегала в курятник прятаться. В нашем селе все женщины ходили в длинных юбках и платках. Мама приезжала из столицы в модных штанах-бананах ярко-желтого цвета и красной майке, оголявшей одно плечо. Вместо привычных в деревне платка и косы она завивала короткие волосы и красила их то в красный, то в рыжий цвета.
– Машенька, это твоя мама приехала, – выманивала меня из курятника бабушка. – Она привезла тебе подарки.
На слово «подарки» я высовывала нос и бочком подходила к пакетам, которые мама держала на вытянутых руках. Хватала их и молниеносно скрывалась в курятнике. Через минуту раздавался мой рев, от которого начинали заполошно кудахтать все куры. Мама привозила мне желтые брюки или комбинезон и туфли на каблуке. Я понимала, что никогда в жизни не выйду в обновках за калитку. Позор. Не только куры – бараны засмеют. И тогда я никогда в жизни не выйду замуж. А замуж я хотела больше всего на свете, потому что у соседей только на днях сыграли свадьбу, и их дочка стояла в углу, как положено невесте, в длинном белом платье с серебряным поясом. Вот о таком платье я и мечтала. А туфли на каблуках вообще видела впервые в жизни – мы бегали или босиком, или в сандалиях со сбитой пяткой.
– Ты мнэ нэ мат, – говорила я маме с местным акцентом и до вечера отказывалась слезать с черешневого дерева.
Мама, вырывавшаяся с работы на два дня, плакала на летней кухне, запивая горе домашним вином.
Бывают и другие случаи. Моя приятельница Лена отказывается стареть. Особенно весной.
– Что у тебя с глазом? – спросила я.
– С глазом все нормально. Это бровь – одна ниже другой получилась.
– Как это?
– Ботокс. Ничего. Зато лоб стал выше. – Лена радовалась весьма неоднозначному эффекту.
Она вколола себе ботокс не в первый раз. Ее домашние уже привыкли. Сначала было тяжело. Особенно страдал сын.
– Мама, ты на меня сердишься? – спрашивал он обеспокоенно.
– Нет, с чего ты взял? – не понимала Лена.
– Ты не хмуришься, не улыбаешься…
– Я не могу. Не обращай внимания, – отмахивалась Лена.
– Легко сказать… Ты как наш учитель труда. Только у него на одну сторону лицо парализовано, а у тебя на всю голову, – буркнул сын.
Очередной весной Лена, веснушчатая блондинка, решила сделать себе брови – такие, которых у нее никогда не было. Они ей не требовались по типу лица. Мне нравились ее брови – светлые, пушистые, какие бывают только у маленьких детей. Лениному мужу брови жены тоже очень нравились. Он чуть не плакал от умиления. Лена сделала татуаж.
– Господи, что с тобой? – ахнул муж.
– Что? – уточнила Лена.
– Ты похожа на Брук Шилдс и Брежнева сразу.
– Ты ничего не понимаешь, – обиделась Лена.
– Конечно, не понимаю, как можно хотеть быть похожей на Брежнева. И Брук Шилдс не в моем вкусе.
Лена не виновата. В этом смысле она вся в свою маму – Лидию Степановну. Только Лена использовала достижения современной медицины, а Лидия Степановна экспериментировала с народными методами. И они обе не знали меры. Несколько недель подряд Лидия Степановна училась стоять на голове, чтобы улучшить кровообращение. Мучилась, пока не упала и не растянула ногу. Делала лимонные маски, пока не пошла аллергической сыпью на цитрусовые. Диета на свежевыжатом морковном соке тоже не задалась – Лидия Степановна начала подозревать у себя гепатит из-за желтушного оттенка лица. Серия молочных ванн с оливковым маслом тоже закончилась печально – Ленин отец, муж Лидии Степановны, поскользнулся в ванной на остатках омолаживающего средства и сломал руку. И хотя Лидия Степановна рассказывала ему, что это еще рецепт Клеопатры и она совсем не виновата, что так получилось, муж велел ей прекратить заниматься ерундой. Ленина мама вздохнула и решила перейти на кофейные пилинги. Гущу, которую она собирала и отжимала, съел кот. Кота понять можно – он и до этого доедал сметанные маски своей хозяйки.
– Ну что мне теперь делать? – плакала на приеме у ветеринара Лидия Степановна. Ветеринар, выписывавший несчастному животному лекарства, сказал, что все будет хорошо – котик поправится.
– Да не с ним, – отмахнулась Лидия Степановна от кота, – с собой что мне делать?
– Успокойтесь, попейте травку, – посоветовал врач.
– Точно, травку! – У Лидии Степановны загорелись глаза. – А вы не знаете, доктор, ромашка от морщин помогает? Или крапива? Или крапиву лучше для волос?
Доктор не ответил. Кот протяжно мяукнул.
Я каждый раз возмущаюсь – ну кто сказал, что с детьми должны гулять именно мамы? Почему если женщина не любит гулять с коляской, то на нее смотрят как на чумную. Есть же женщины, которые не любят готовить, есть и те, кто терпеть не может гладить или мыть посуду. Некоторые мужчины не в состоянии вбить гвоздь и не умеют водить машину. Почему коляска считается женским делом? Лично я выходила гулять только в крайних случаях.
– Ой, Сима вышла с мамой. Наверное, снег летом пойдет, – ахала консьержка.
Я секунду думала, ответить или промолчать, и обычно проходила мимо.
– Ой, с Симой мама гуляет. Стадо мамонтов где-то сдохло, – встречала меня соседка.
На третьем мамонте я не выдерживала и срывалась – не всегда вежливо.
Было холодно. А в холод я вообще не могла и не могу гулять. Понимала меня только одна мама из песочницы, у которой обнаружилась аллергия на холод, в чем она признавалась, краснея и бледнея, будто в преступлении. Ее свекровь считала, что аллергия на пыльцу, цветение и цитрусовые – заболевание, а аллергия на холод – каприз. Вот и гуляла молодая мать, покрываясь на морозе коростой, – на радость свекрови.
– Иди, проветрись, тебе надо, – сказал мне муж, – воздухом подыши.
– Не хочу.
– Иди, лучше будешь себя чувствовать. Точно тебе говорю.
Я не стала с ним спорить. Чем больше семейный стаж, тем меньше смысла спорить с мужем. Я надела старую куртку, шарф, шапку и взяла коляску.
– Пойдем, – сказала я Симе, которой тогда был год и восемь месяцев.
Она не узнала меня в одежде – никогда в куртке не видела. Сима вцепилась в коляску, думая, что незнакомая женщина ее заберет. Всю прогулку дочь сидела не двигаясь и охраняла коляску.
– Пойдем на горку, – решила я.
Сима еще не умела говорить и не могла сказать, что с этой горки они, когда гуляют с папой, не скатываются – она для детей постарше и внизу нужно быть осторожной – там дерево. Конечно, об этом знали все мамы, кроме меня. Я, сидя на ледянке и держа дочь на коленях, съехала. Сима прошла под деревом. Я – нет. Въехала в ствол лбом, не успев затормозить. К тому же отбила копчик.
Домой мы вернулись раньше положенного времени. Я со здоровенной шишкой на лбу и синяком на попе. Сима – чуть не плача, потому что так и не узнала меня в странной женщине в куртке.