– Это, конечно, мило, но нам еще не по девяносто лет. – Я обиделась за всех женщин категории сорок пять плюс.
– Знаешь, а именно это мне и нужно. Чтобы кто-нибудь спросил, как я себя чувствую. И предложил прислать с курьером таблетки, – пожала плечами Аня.
Именно она откладывала свидания, чтобы насладиться перепиской о самочувствии. Наконец решила встретиться.
– Почему? – спросила я.
– Вот как думаешь, когда он спрашивает, как у меня дела, а я отвечаю, что с утра подскочило давление, выпила капотен, потом еще раз днем скакнуло, а к вечеру я обнималась с унитазом и шлю ему фотографии показателей электронного тонометра, это старость?
– Может, это просто ваш стиль общения?
– Да, но раньше я писала поклонникам, что на мне надето!
Иногда в семье случаются обстоятельства, когда требуется поднять документы, совсем старые, стертые вдоль и поперек на заломах – в иные времена их сложили и засунули в дальний ящик, предполагая сразу о них забыть. И вот тогда-то начинается самое интересное. Я, конечно, могла бы написать эту историю от третьего лица, но в таком случае она читалась бы по-другому. Так что рассказываю все как есть. Мы с мужем пришли к нотариусу, чтобы урегулировать имущественные споры, а точнее, составить брачный контракт. Накануне серебряной свадьбы. Нотариус, которому я предъявила тот самый документ, сложенный вчетверо, с потертостями и заломами – свидетельство о браке – смотрел на нас не с восхищением, а с легким ужасом. Неужели кто-то вообще доживает до серебряной свадьбы в наше время? Да еще и «находясь в здравом уме и твердой памяти»? Это, кстати, не фигура речи, а официальное, нотариально заверенное определение. Нас пригласили в переговорку, где помощник нотариуса – мужчина возраста моего мужа, то есть далеко не юный, – объяснял ему, что может случиться после подписания. И, как он уверял, ничего хорошего уж наверняка. Буквально завтра я смогу самостоятельно распоряжаться всем имуществом, оставив супруга, с которым прожила в законном браке двадцать пять лет, на улице. После чего непременно продам все совместно нажитое, чтобы пустить средства на содержание альфонса, например. Конечно же, молодого. Детей, кстати, я тоже должна была по плану нотариуса оставить без жилья. Еще минут десять он рисовал разные картины будущего, непременно ужасного, если вдруг мой муж решит сделать то, что решил. И в каждом из сценариев я оказывалась то скрытой нимфоманкой, то охотницей за наследством, то мегерой, которая только и мечтает засунуть супруга в психушку или в дом престарелых. Мне кажется, именно нотариусы должны писать детективы или хоррор-сценарии, ведь они исходят из личного опыта, что не один раз подчеркнул наш консультант. Он просмотрел все документы: не хватало оригинала чего-то и документов еще на что-то, – и вдруг радостно подскочил со стула.
– Ничего не получится! – объявил он моему супругу, не скрывая счастья.
– Почему? – уточнила я, гадая, что ему такого страшного сделала жена – возможно, бывшая – или любовница, раз он так переживает. Или, может, у него детская травма? Мать лишила наследства? Отписала все дочери? Или долгая война с родственниками за три квадратных метра?
– А вы не замужем! – воскликнул помощник нотариуса.
Тут уже я чуть не упала со стула. Мой супруг тоже заметно оживился. Мне пришлось наступить ему на ногу. Сильно.
– А свидетельство о браке? – я показала на бумажку. – Не считается?
– Нет! – крикнул он, будто сообщал радостную весть. Для всех, кроме меня.
– В каком смысле? – не поняла я, пытаясь представить себя свободной женщиной спустя четверть века замужества.
– В прямом. В свидетельстве у вас одна фамилия, а в паспорте другая! – воскликнул нотариус.
Я пыталась вспомнить, в какой момент успела поменять фамилию и что со мной в тот момент случилось. Я впала в кому? Находилась в невменяемом состоянии? Умерла и попала в ад? Или в рай, в который вход был разрешен только под фамилией супруга?
Но когда я выходила замуж двадцать пять лет назад, я была журналистом, работала, мои статьи выходили в известных изданиях. И фамилию мужа я брать совершенно не собиралась. Позже взяла псевдоним, но официально всегда жила под девичьей. Да есть куча народу, которые до сих пор знают меня под девичьей фамилией, и для меня это счастье. Они помнят меня по прежней жизни, по прежним заслугам. Это моя молодость, карьера, успехи, в конце концов. Так что нет, даже находясь в коме, я не могла согласиться на смену фамилии.
– Точечки! – объяснил помощник нотариуса.
– Точечки… – промямлила я.
– Смотрите, в свидетельстве о браке у вас нет точечек над буквой «ё», а в паспорте – есть! По документам вы два разных человека! – провозгласил помощник нотариуса.
– Охренеть, – сказала я, стараясь выражаться цензурно. – И что делать?
– Вам нужно получить экспертизу в Институте русского языка! – сообщил помощник, явно думая, что слово «экспертиза» и словосочетание «Институт русского языка» меня убьют и я не заставлю своего мужа подписывать брачный контракт.
– В каком именно институте? Виноградова или Пушкина? На Волхонке или на Академика Волгина? – уточнила я.
Тут уже, так сказать, офигел нотариус, удивившись моей просвещенности в этой области.
– Я все пришлю на почту, – ответил он.
– Подождите, но нет фамилии Селезнева, например. Точки ставятся, если буква ё считается смыслоразличительной. То есть, например, небо и нёбо. Но к фамилиям это правило никогда не применялось.
– А сейчас применяется! – угрожающе заявил помощник.
Я перешла по присланной ссылке. Институт Виноградова, старое здание на Волхонке. Я там была однажды в студенческие годы и дышать боялась. Святое место. Сайт не выглядел дружелюбным, а точнее, очень даже недружелюбным. Капслоком были выделены правила – по каким дням они дают справки, по каким нет. Какие документы нужно прислать, какие не нужно. Когда я дошла до пункта оплаты по квитанции с занесением всех ноликов в количестве семнадцати штук, заполнения КПП и прочих реквизитов, то все, готова была сдаться. Особенно меня удручал тот факт, что справка стоила тысячу двести рублей, то есть шестьсот рублей за каждую точечку над «е». За эти деньги кандидат филологических наук готов был подтвердить, что «е» и «ё» в фамилиях – варианты одной и той же буквы.
Я приехала за справкой в институт лично, как и требовалось. Непременно лично, непременно со всеми оригиналами документов. На сайте грозно обещали не выдать справку, если не принесу оригинал, подтверждающий букву «е» или «ё». На вахте сидела пожилая женщина. Такая характерная бабулечка в накинутом на плечи кружевном пуховом платочке.
– Ой, деточка, а мы такие справки не выдаем, – пропела она.
– Выдаете, – твердо заверила ее я.
– Так все равно никого нет! – Она развела руками. В институте и вправду стояла оглушающая тишина.
– А где все?
– Так кто где. Кто на обеде, кто заболел, кто в отпуске, – заметила бабулечка.
– Сейчас одиннадцать утра, рановато для обеда.
Бабулечка опять развела руками.
– Может, позвонить кому? – уточнила я.
– Так кому звонить-то?
– Может, старшему научному сотруднику, кандидату филологических наук, секретарю?
– Да, могу, – радостно объявила бабулечка, – доктору позвоню. Ты сейчас постой здесь, покарауль, мне в туалет срочно надо. Только никого не пускай.
– Не пущу. Только вы сначала позвоните, а потом я покараулю.
Бабулечка нехотя подняла трубку старого стационарного телефона и начала крутить диск. Я аж рот раскрыла – такой телефон я видела в детстве и не думала, что они еще существуют и действуют.
– Карауль! – велела мне бабуля.
– С места не сдвинусь, – поклялась я.
Бабулечка медленно пошла по коридору в уборную. Не успела она дойти до уборной, как со второго этажа снеслась женщина. Именно снеслась – быстренько так сбежала по ступенькам. Худющая, поджарая.
– Вы за справкой? Пойдемте. Тут ступенька, осторожно, – предупредила она, открывая какую-то потайную дверь ключом, быстро перескакивая через ступеньку.
Я, естественно, грохнулась, оступившись.
– Все тут падают, – констатировала прыткая сотрудница, – сколько ни предупреждай, все равно падают. Как вы?
– Да все в порядке, – поднялась я, потирая ногу.
– А на прошлой неделе женщина ногу у нас сломала. А уж сколько растяжений было… Сколько ни просили, не убирают эту ступеньку. Мы ж предупреждаем. Точно не растяжение? Ну, вы дома лед приложите. У нас случай был, мужчина сотрясение мозга на этой ступеньке получил. Вот так бывает…
Я тут же представила себе мужчину с фамилией, допустим, Королев, который пришел за справкой, согласно которой две точечки являются действительными, и все закончилось сотрясением мозга и больницей. Я еще, получается, легко отделалась.
Документы у меня не проверили. Справки выдали.
– Вот как хорошо, – сказала мне бабулечка, – а я вас хотела домой отправить. Многих отправляла.
– Я бы не ушла, – ответила я.
– Так я ж не со зла домой отправляла! Как ни придут за справкой, то, считай, сразу скорую вызывай. Устала я, деточка, на врачей-то смотреть. Вот, думаю, умру я здесь, так никто не вызовет. Решат, что сплю. Да, я иногда могу вздремнуть. А вдруг во сне умру? Страшно мне.
– До свидания, спасибо, – сказала я.
– Да, деточка… – ответила бабулечка и, кажется, задремала.
Справка была подписана доктором филологических наук. Мне хотелось плакать. Две точечки над фамилией вынуждены подписывать люди, написавшие докторские диссертации. Выдавать – женщины, которые всю жизнь трудились в Институте русского языка и не знали других работ и зданий, кроме этого – старого, прекрасного, исторического. Где даже громко дышать страшно. И куда регулярно приезжает скорая помощь – к людям, пришедшим за справкой и рискующим получить сотрясение мозга.
У Симы в школе череда контрольных. То МЦКО – и не спрашивайте, как это расшифровывается. Не знаю и знать не хочу. То какие-то вертикали, то триместровые. Дети уже с ума сходят, не успевая готовиться. Никита написал шпаргалку на ладони. Все ответы. Но когда началась контрольная, у него зачесался нос. Про ладонь он забыл и потер нос так, что тот стал синим от ручки. Стер все ответы. Учительница заметила, что Никита посинел лицом, и попросила подойти. Никита честно показал ладонь, на которой почти ничего не осталось. Учительница согласилась, что это – да, очень обидно. Вот так стереть все носом.