Новые стихотворения — страница 5 из 45

Боргебю-горд

Здесь два пути, ведущих в никуда.

Но вот в мечтах блуждая, как по лесу,

идешь одним из них. И пред тобой

цветник знакомый с каменной плитой

и надписью знакомой: «Баронесса

Брите Софи» — и снова, как всегда,

ощупываешь стершиеся даты

рождения и смерти на плите.

Как непомерна этих встреч оплата!

10 Что медлишь ты под вязом в темноте,

чего ты ждешь, как будто в первый раз

ступаешь, на сырую эту землю?

13 Чем именно тебя привлек сейчас

цветник соседний — солнечный, — не тем ли,

что там не холод плит, а пламя роз?

16 Сюда наведываясь то и дело,

ты почему стоишь оторопело

и перед флоксом словно в землю врос?

Прощание

О как я в суть прощания проник!

Я помню, как в клубке неразрешенной

жестокой тьмы на миг союз исконный

внезапной вспышкой предо мной возник.

5 И далью расстояния уменьшен,

неясный образ за моим окном

то окликал меня, как сонмы женщин,

то, провожая, помавал платком.

9 Но, может быть, весь этот трепет белый,

необъяснимый на мою беду,

был яблоновым деревом в цвету,

с которого кукушка вдруг слетела.

Познание смерти

Мы ничего не знаем про уход

раз навсегда ушедших. И не нам

судить о смерти, забежав вперед,

приглядываясь к сдвинутым чертам

5 на маске трагедийного конца.

Пока мы здесь разыгрываем роли

в надежде славной лицедейской доли, —

играет смерть от своего лица.

9 Но ты ушла, и к нам одновременно

проник луч подлинности в ту же щель,

в которой ты исчезла с нашей сцены:

луч яви, нам неведомый досель.

13 А мы за славой гонимся упрямо,

мы упиваемся своей игрой…

Но вырвавшееся из нашей драмы

твое существование порой

17 нас будто тянет за собой из плена,

чтоб вдохновить нас подлинностью яви.

И в те минуты мы самозабвенно

играем жизнь, не думая о славе.

Голубая гортензия

Как слой сухой зеленой краски в тигле,

шершава и суха ее листва

за зонтиком цветов, чья синева

их не проникла — только к ним приникла,

5 как отражение, как пелена

рассеивающейся слезной влаги,

и, как в старинной голубой бумаге,

в них есть лиловость, серость, желтизна.

9 Как детский фартук сношенный, любимый, —

застирана и выцвела она: —

Как этой жизни краткость ощутима!

12 Но вот голубизною обновленной

соцветий жизнь опять воскрешена,

и синь сияет пред листвой зеленой.

Перед дождем

Внезапно зелень парка, каждый лист,

утратив что-то, разом потускнели.

А он бесшумно подступает к цели,

он — у окна. В кустах раздался свист

5 зуйка, настойчивый и исступленный.

(Нам сразу вспомнился Иероним.)

Так одиночество и страсть с разгону

взмывают ввысь к потокам дождевым.

9 Старинные портреты на стенах

пред нами расступаются, как тени,

как будто мы мешаем болтовней им.

12 Свет сумерек в нечетком отраженьи

скользит по бледным, выцветшим обоям,

на нас, как в детстве, навевая страх.

В зале

Вдруг выступили к нам из темноты

все эти камергеры в орденах,

как, ночь вкруг орденской своей звезды,

едва заметно блещущей впотьмах,

и эти дамы хрупкие в сетях

своих нарядов, в пышных кружевах,

с руками крошечными, как ошейник

болонки, возлежащей на коленях,

от нас не отступая ни на шаг,

теснятся возле каждого из нас.

11 А мы, их всех нисколько не боясь,

жизнь нашу строим так, как разумеем —

по-своему. Их цель была цвести,

иначе — хорошеть. Мы — только зреем,

зреть это значит исподволь расти.

Последний вечер

(из собрания г-жи Нонна)

И ночь, и долгая езда. И за

оградой парка конные отряды.

А он от клавишей отвел глаза,

он, от нее не отрывая взгляда,

5 как в зеркало смотрел в ее черты

и узнавал себя на самом деле.

Они при каждом звуке хорошели,

но было в них предвестие беды.

9 И вдруг — как будто стерлась вся картина.

Она стояла, прислонясь к камину,

удерживая сердца стук рукой.

12 Свежело. Смолкли звуки клавесина.

И странен на столе в углу гостиной

был черный кивер с мертвой головой.

Юношеский портрет отца

В глазах мечта. На чистом лбу — пространства

далекого дыханье. Возле рта —

соблазна юношеского упрямство,

и вся фигура в шитое убранство

5 дворянской стройной формы заперта.

На сабельном эфесе кисти рук

в спокойном выжиданьи улеглись.

И вот — как будто их не стало вдруг,

как будто их пространство поглотило.

10 И разом очертанья расплылись,

и мы угадываем их насилу,

и взгляд к изображению прилип…

13 О, истлевающий дагерротип

в руках, чье время тлеть не наступило.

Автопортрет 1906 года

Дворянства древнего сквозь поколенья

печать в надбровье и разрезе глаз.

Во взгляде детский страх еще подчас

покорностью синеет, но без тени

холопства, — женской верностью светясь.

И рот, как рот, — большой и без прикрас,

и точный в передаче воплощенья

правдивости. И лоб его под сенью

безмолвных теней прячется, склонясь.

10 Но все это не связано пока:

удачи и страданья не срастила

в живую крепь связующая сила,

но так созданье подлинности было

в веках задумано издалека.

Король

В шестнадцать лет он воссел на трон.

Государит в шестнадцать лет.

Сидит, как в засаде, и смотрит он

рассеянно на совет

5 старейшин и дальше куда-то в зал.

Его душа холодна,

как шею обвивший холодный металл

тяжелой цепи Руна.

9 А смертный приговор судьи

королевской подписи ждет.

Всем так жалко его сейчас!

12 О знал бы только этот народ,

что он считает, не торопясь,

до семидесяти.

Воскресение

Граф снова видит солнце.

Он слышит трубный глас.

И отряхнули сон свой

тринадцать пар глаз

5 сыновних. А там, у двери,

обе стоят жены.

И все (в глазах доверье)

к вечности воскрешены.

9 И ждут семьею всею

появления в их ряду

Эриха и Доротеи,

в шестьсот десятом году

13 умерших во Фландрии, чтобы

сегодня детьми из гроба

восстать у всех на виду.

Знаменосец

Другие чувствуют лишь боль в костях,

железа тяжесть и шершавость ткани,

пускай чарует взгляд пера мельканье,

но каждый одинок до одичанья,

а он несет возлюбленный свой стяг,

как женщину в торжественном наряде.

7 Тяжелый шелк за ним ступает сзади,

порой вздымая волны, как река.

Он видит въявь, зажмурившись слегка,

улыбку, сберегаемую свято.

11 Когда же засверкают вражьи латы,

чтоб вырвать в схватке стяг из рук солдата,

13 как бы лишив родительской опеки,

сорвав с древка, он даст ему приют

на сердце, чтобы сохранить навеки.

18 Другие это славой назовут.

О том, как последний из графов фон Бредероде избежал турецкого плена

Гнались жестоко и издалека,

пеструю смерть ему швыряли вслед.

Он лишь спасался бегством от врага.

Ему казалось, что сошла на нет

5