60 В обед, однако, в самый тяжкий час
еще раз море вздыбилось, на берег —
на то же место — выбросив дельфина.
Он мертвый был, весь красный и раскрытый.
Чаша роз
Помнишь, клубком ершистым, ощетинясь,
два мальчика, дыша друг в друга злобой,
в пыли в пылу сраженья покатились,
как зверь, подвергшийся атаке пчел?
Помнишь вралей бесстыдных, лицедеев,
взбесившихся коней, упавших с хрипом,
с стеклянным взглядом и с таким оскалом,
как будто кожа с черепа сползает?
9 Теперь ты знаешь, как забыть все это, —
теперь перед тобою чаша роз.
Ее нельзя забыть, она полна
предельным бытием, почти исходом,
боязнью, невозможностью отдачи…
Все, как у нас… О, да! Предельно нашим!
15 Жизнь в тишине, цветенья бесконечность,
потребность в шири — но не в том пространстве,
которое так притесняют вещи;
почти сама бесконтурность пробела,
наполненная светом до предела;
сплошная сердцевина, нежность, хрупкость…
Что нам знакомей этого всего?
22 Или того, что возникает чувство
от соприкосновенья лепестков,
что лепесток откроется, как веко,
и вот уже под ним сплошные веки,
и все закрыты, словно крепко спят,
чтоб внутреннее зренье приглушить?..
Или того, что эти лепестки
пронзает свет? Из тысячи небес
они ту каплю отцедили тьмы,
в которой отражается пучок
тычинок, встрепанных и возбужденных.
33 Но ты взгляни на этот трепет в розах!
Движений этих не было бы видно,
когда б лучи из тесного угла
не разбежались все по мирозданью!
37 Ты видишь белую, ту, что стоит
в огромных и раскрытых лепестках,
как в раковине стройная Венера?
И ту, краснеющую, что смущенно
к своей соседке было потянулась,
а та ее прохладой обдает
и, вся в себя закутавшись, уходит?
Зато как остальные все раскрылись!
Смотри, они всё сбросили с себя!
Но что же именно? Всё, что угодно —
плащ или маску, может быть, — крыло.
Но как! Как платье пред своим любимым!
49 Всё, что угодно… Посмотри на ту —
на желтую, раскрытую, пустую.
Не правда ли, она, как кожура
плода, в котором та же желтизна
была оранжевым и вязким соком?
А этой, розовой, цвести невмочь:
55 от воздуха приобретает привкус
лиловой горечи ее краса.
А вот — батистовая, словно платье,
согретое дыханием рубашки,
с которой вместе сброшено оно
60 у озера лесного на рассвете.
А эта, как опаловый фарфор,
китайской чашки тоньше и прозрачней…
В ней бабочек уселся целый рой, —
а та наполнена одной собой.
65 Но ведь собой полны и все другие:
собой быть полным — значит мир вокруг;
и дождь, и ветер, и весны терпенье,
вину и беспокойство, и судьбу
закутанной во тьму земли вечерней
до облаков, приплывших и уплывших,
и до мерцания далеких звезд, —
все это сделать собственной судьбою.
73 Она лежит в раскрытых этих розах.
НОВЫХ СТИХОТВОРЕНИЙВТОРАЯ ЧАСТЬ(1908)
A mon grand Ami Auguste Rodin[1]
Архаический торс Аполлона
Нам головы не довелось узнать,
в которой яблоки глазные зрели,
но торс, как канделябр, горит доселе
накалом взгляда, убранного вспять,
5 вовнутрь. Иначе выпуклость груди
не ослепляла нас своею мощью б,
от бедер к центру не влеклась наощупь
улыбка, чтоб к зачатию прийти.
9 Иначе им бы можно пренебречь —
обрубком под крутым обвалом плеч: —
он не мерцал бы шкурою звериной,
12 и не сиял сквозь все свои изломы
звездою, высветив твои глубины
до дна. Ты жить обязан по-иному.
Критская Артемида
Горный ветер: не твое ль созданье
легкая вещественность чела?
Гладкий встречный ветер легких ланей, —
ты ее лепил… Легла
5 ткань на неосознанные груди
предвкушеньем бурных перемен,
а она, — все знавшая в подспудье,
платье выше подобрав колен,
9 пояс затянувши над чреслами,
вдаль рванулась с нимфами и псами,
на бегу наладив лук,
12 чтобы, гнев смирив, с горы спуститься
к людям в дол, на помощь роженице,
обезумевшей от мук.
Леда
Когда в него стал воплощаться бог,
он, красотою лебедя сраженный,
испуганно в нем исчезал, смущенный,
но был своим обманом взят врасплох,
5 чувств неизведанного бытия
не испытавши второпях. Она же,
его узнав сквозь видимость лебяжью,
вся отворилась — не тая
9 того, как угасал ее испуг,
как таяло ее сопротивленье.
А бог, сломив преграду слабых рук,
12 в нее, уже послушную, проник.
И тут познал он легкость оперенья,
впрямь превратившись в лебедя в тот миг.
Дельфины
Те — царившие — своим собратьям
разрешали приближаться к трону,
и каким-то странным восприятьем
узнавали в них родных по статям,
и Нептун с трезубцем, и тритоны,
высоко взобравшись над водой,
наблюдали сверху за игрой
этих полнокровных, беззаботных,
столь несхожих с рыбами животных,
верных людям в глубине морской.
11 Весело примчалась кувырком
теплых тел доверчивая стая,
и, переливаясь серебром,
и, надеждой плаванье венчая,
вкруг триремы оплетясь венком,
словно опоясывая вазу,
доведя блаженство до экстаза,
виснет в воздухе одно мгновенье,
чтобы тут же снова, скрывшись в пене,
гнать корабль сквозь волны напролом.
21 Корабельщик друга виновато
ввел в опасный круг своих забот
и измыслил для него, собрата,
целый мир, поверив в свой черед,
что он любит звуков строй богатый,
и богов, и тихий звездный год.
Остров сирен
Хлебосолов, столь к нему любезных,
вечером, по истеченьи дня,
он дарил рассказами о безднах,
о морских пучинах: И меня, —
5 тихо продолжал он, — поразила
та внезапность ужаса, когда
синяя и мягкая вода
вдруг те острова позолотила,
9 всю опасность выплеснув на них,
притаившуюся в бурном сплаве
волн, что не смолкают ни на миг.
Вот она идет бесшумной явью
13 на матросов, знающих, что эти
золотые острова
песни расставляют, словно сети,
а слова —
17 поглощает тишь в самозабвеньи,
весь простор заполнившая тишь,
словно тишина — изнанка пенья,
пред которым ты не устоишь.
Плач об Антиное
Мальчик вифинский остался непонятый вами
(надо ж вам было сдернуть реки покров).
Я баловал его. И все же мы сами
в душу его погрузили печаль до краев.
5 Кто умеет любить? Я не знаю такого.
Бесконечную боль я нанес ему.
Теперь же он бог над Нилом утешный новый.
Но как отыскать мне его, не пойму.
9 Вы бросили к звездам его, обезумев. Он — в небе,
чтоб я к вам взывал, вопрошая — где же он?
Зачем он не просто мертвец? Он охотно бы жребий
этот принял и был бы спасен.
Смерть возлюбленной
Он знал про смерть не больше, чем другие, —
что в немоту она ввергает нас.
Когда ж ее — не то чтоб силы злые,
нет, — просто из его изъяли глаз,
5 и увели неведомые тени,
и он почувствовал, что там она
улыбку дарит им, как нам в даренье
выходит на небо луна, —
9 тогда узнал он этих мертвых так,
как будто породнила с ними сразу
она его. И прежние рассказы
12 он отметал. И ныне этот мрак
стал ласковой страной необходимой.
Он ощупью в ней полз у ног любимой.
Плач об Ионафане
Ах, и цари у времени в плену,
как вещи званья самого простого,
хоть след их наподобье перстневого
впечатан в мягкотелую страну.