Черри уже была в ночном наряде, том самом, который был призван дать Грехаму сигнал, что любые ночные маневры она не приветствует. Непривлекательные бежевые бриджи. Нельстящий ночной бюстгальтер под прилегающим топиком, в котором она занималась йогой и с которым можно было сладить с помощью стамесок и плоскогубцев. Грехам оставил жену совершать ее ежевечерний ритуал с использованием очистителей кожи, тонеров и увлажнителей и вернулся в бар.
Он с удовлетворением отметил, что бармена, с которым флиртовала Черри, уже нет и вместо него работает женщина. Грехам подумал было включить свое прежнее обаяние, но понял, что слишком устал и взволнован. У него не было настроения флиртовать. В боках покалывало, это напоминало колику, от которой он страдал в детстве. Следовало бы лечь в постель и постараться уснуть, но бурление в животе его тревожило. Свежий ночной воздух, а он действительно был свеж, утесы облаков, поднимавшиеся от моря и указывавшие на приближающийся шторм, – все это в дальнейшем очень помогло бы ему расслабиться.
Грехам заказал стакан тоника в надежде, что действие хинина снимет боль, унес напиток в дальний угол бара, где телевизор показывал отрывки вечернего футбольного матча. Он не мог понять, кто играет и где, не говоря уж о том, за что. Но на крупнозернистом изображении можно было сосредоточиться, пока внутренности бурлили, а ветер пробовал свою все нарастающую силу, проверяя прочность здания.
– Вкусно.
Грехам подскочил на стуле. Он был не один. То, что казалось ему сгущением теней, оказалось человеком. Он стоял, сложив руки на груди и привалившись к стене. Он тоже следил за игрой по телевизору, а Грехам сел так, что загородил ему экран.
– Простите, – сказал Грехам, извиняясь за то, что загородил телевизор, но мужчина воспринял это как просьбу пояснить сказанное.
– Этот вкус. Он хорош.
– Я бы предпочел, чтобы был еще и джин, но да, это освежающий напиток.
– Не ваш стакан. Сок в теле. Его питание.
Теперь Грехам заметил, что человек держал в руке газету, размахивал ею. Грехам не мог перевести заголовок, но узнал слово, которое уже слышал сегодня.
О-Седенто.
– Рикардо?
Гид ответил небрежным приветствием, движением руки.
– Вас послушать, так можно подумать, вы им восхищаетесь, – сказал Грехам.
– Кто сказал, что это он?
– Тогда женщина. Кто бы то ни был.
– Кто сказал женщина?
– Кто тогда? Ведьма? Проклятая? Кошмар? – Грехаму уже хотелось, чтобы Рикардо ушел. Он хотел досмотреть футбол по дрянному телевизору, допить тоник и пойти спать.
– Не знаю, – сказал Рикардо. – Может быть, все это сразу. Может быть, нет. Может быть, О-Седенто – аппетит, который есть у каждого. Лучшие из нас его скрывают, разве нет? – Он сложил газету и убрал в задний карман. Потрогал пальцем лоб. – Прошу прощения. Не хотел досаждать. Доброй ночи. И не ложитесь жаждущим, да?
В любой другой день Грехам, ненавидевший конфликты, ненавидевший ощущение, что мог обидеть кого-то неясным умопомрачительным британским образом, сказал бы что-нибудь в ответ, угостил бы гида выпивкой, пригласил присесть к своему столику. Но Грехам был рад увидеть его спину. Дверь за ним захлопнулась, и Грехам в окно увидел, как волосы Рикардо развеваются на ветру. Потом тени поглотили его.
Грехам допил стакан и направился в номер. В воздухе уже ощущался дождь – мелкая водяная пыль, которой ветер не давал оседать. Эта водяная пыль кипела вокруг него. К тому времени, когда он оказался у своей двери, одежда уже промокла.
Грехам вытерся полотенцем и сел в кресло. Сон пришел как репетиция смерти. Ему не хотелось подниматься по лестнице в спальню. Мясо, съеденное за ужином, комом лежало в желудке, как не разжеванное. Он ухватился за подлокотники кресла, очень напоминавшие выбеленный солнцем панцирь краба, они много видели таких на берегу бухты на этой неделе. Пот ощущался на коже как засохший клей. В животе бурчало. Как будто злополучное растение не давало ему переваривать всякую другую пищу.
Почему-то он вспомнил, как впервые увидел Черри на дворе университета, где они оба учились. Это случилось в конце его первого курса. Он учился, чтобы, в конце концов, получить какую-то степень Микки-Мауса, не готовившую его ни к какой работе вообще. Она зубрила, готовилась к выпускным экзаменам, место в банке, расположенном в Сити, было ей уже обеспечено… но об этом он узнал потом. В тот момент он лишь видел ее затылок и шею, знал, что она свернулась на траве рядом с кипой учебников. Необычайно длинная шея, взъерошенные ветром волосы, ямочки на пояснице по обе стороны от позвоночника…
Он смотрел на эти ямочки до тех пор, пока, он в этом не сомневался, она не почувствовала его взгляд. Она села прямо, уперлась ладонью в траву и развернулась, опираясь на руку. Безумная логика сна показала Грехаму Феликса в ее руках, хотя до его рождения оставалось семь лет.
Все вокруг них дрожало, как если бы он видел это по телевизору в условиях плохого приема сигнала. Затем подстриженная трава исчезла, и он оказался один со своей семьей на ближайшем пляже, где древний корабль, ржавея, превращался в гальку. Она уволокла Феликса прочь, и оба они опасливо оглядывались через плечо. Они исчезли в огромной дыре в левом борту корабля. Он последовал за ними, но всякий раз, как произносил их имена, то, что стояло в горле, вырывалось наружу.
Он прижал ладони к глазам, надавил и увидел косяки света, проносящиеся по внутренней темноте, и, когда он снова открыл глаза, он был в комнате один, стояла глубокая ночь, шторм усилился, гремел по побережью, и их раскрывшаяся дверь хлопала на ветру.
В горле стояло что-то со странным вкусом.
– Черри! – позвал он.
Ответа не последовало. Он подумал, что она, возможно, слишком много выпила и решила разжечь пламя, которое, как он заметил, затеплилось в молодом бармене. Или, может быть, просто заснула после долгого праздного дня.
Он закрыл дверь и с шумом стал подниматься в спальню. Пусто. Постель Феликса представляла собой мешанину одеял, как будто его донимали беспокойные сны. Или он боролся с человеком, который пытался похитить его из кровати. При этой мысли Грехам обмер.
Он проверил ванную в безумной надежде, что они решили принять душ вместе поздней ночью, но все комнаты были пусты. Спотыкаясь на винтовой лестнице, он спустился на первый этаж и выбежал под дождь. Он звал, но сильный ветер заглушал все звуки. По всему гостиничному комплексу ставни грохотали в своих рамах или там, где они не были должным образом закреплены, ритмично стучали, как восторженные металлические сердца. Казалось, деревья поражены ужасом. Возле бассейна никого не было. Все шезлонги были привязаны, но несколько больших подушек ветер подхватил и бросил на воду бассейна.
Стальные лопасти сверкнули за серыми плащами, поднявшимися на горизонте. Он услышал шум полицейского вертолета через несколько секунд после того, как тот пронесся у него над головой, и следил за ним, пораженный тем, что пилота не остановил сильный ветер. Луч прожектора, исходивший из брюха вертолета, высветил пелену дождя. Он выхватывал верхушки деревьев, крыши, утесы. Неужели там кого-то нашли? Тело на скалах? Содержимое желудка снова поднялось вверх, и Грехам попытался помочь: ему хотелось, чтобы желудок избавился от вкуса того растения. Но его свернувшийся сироп еще не был готов покинуть его.
Он пробежал по территории отельного комплекса в ее тыльную часть к теннисным кортам. В одном углу была калитка, от которой песчаная тропинка вела на пляж. Он оказался у моря через несколько минут и увидел высокие волны с пенными гребнями, как будто подсвеченные изнутри. Вертолет висел, как мог, над склоном холма, обрывавшегося в море. Возле обрыва виднелись фигуры, как игрушечные солдатики на одеяле. С полдюжины темных теней и единственная фигура в белой футболке. Даже с такого расстояния Грехам увидел, что это Рикардо: волнистые волосы, хромота. В руках он что-то держал. Прожектор вертолета шарил вокруг него не останавливаясь. Неужели это… нет, господи, нет! Неужели это джемпер Феликса?
Рикардо повернулся и посмотрел на Грехама. Затем поднял руку, как бы желая помахать. Затем уронил руку, будто она мгновенно лишилась костей. Через мгновение Грехам услышал звуки выстрелов. Освещенный прожектором круг сместился по склону холма. Он больше не видел, что происходит. Полицейский вертолет полетел обратно вдоль побережья. Он пролетел над Грехамом, и прожектор выхватил из тьмы остатки корабля из его сна.
Что это проскользнуло в одно из отверстий в корпусе, неужели человеческая фигура? Грехам хотел подняться на холм, чтобы подтвердить то, что, как ему показалось, он увидел, но в то же время надо было искать Черри и Феликса. Если это был джемпер Феликса, то что тогда? Может быть, Феликс снял его утром, потому что было слишком жарко. Вероятно, Рикардо просто пытался вернуть джемпер. Разум Грехама не мог справиться с обилием версий происходящего. Приходилось выбирать благоприятные. Думать об остальных было слишком страшно.
Грехам, спотыкаясь, вернулся вдоль обнажившейся скальной породы, сознавая, что рядом обрыв, под которым девятью метрами ниже заостренные скалы. Дождь хлестал почти горизонтально. Отсюда начинался спуск на пляж, где ржавый корабль превращался в гальку. Грехам прошел зону относительного затишья, где был слышен стук дождя по разрушающемуся корпусу судна, удары волн по камням.
У входа зазмеилась молния. Отверстие в корпусе, где человеческая фигура искала убежища, было иссиня-черное. Его окаймляли железные ребра, наклоненные внутрь: вероятно, эта пробоина стала для корабля роковой. Грехам приблизился, сознавая, что цветы, которые Рикардо умолял его высосать, располагались вокруг металлического корпуса судна, как если бы питались маслом, выпотевающим из маслосборников, сажей на дымовой трубе, ржавчиной, будто бляшками псориаза покрывавшей металлические поверхности.
У отверстия Грехам остановился. Тут собиралась совсем иная тишина. Сильно пахло железом, дизельным топливом и гниющими водорослями. Он слышал собственное дыхание, ему вторило эхо в замкнутом пространстве, если только это не было дыхание другого, которого он еще не видел. Он откусил эту мысль под корень и выплюнул. Он позвал жену по имени, и имя упало мертвым у его ног, как будто отравилось этим воздухом.