На шестом месяце я была дома и ничего не делала, когда в дверь позвонили. Я подошла к ней. Это был один из тех ребят. Он даже не заслуживает того, чтобы быть названным по имени. Он-то точно не называл меня по имени во время всего того полуторачасового испытания. Я распахнула дверь.
– Что?
Он потоптался на месте.
– Можно войти?
– Нет.
Я удивилась его приходу. Не подозревала, что он знает, где я живу. Может быть, он узнал у кого-то. Зачем ему это могло понадобиться? Не настолько он мною интересовался, чтобы появиться раньше.
– Я просто хотел сказать…
– Хватит. Слишком поздно. Не говори, что вы сожалеете. Вы не сожалеете. Вы просто боитесь, что я скажу кому-нибудь, что вы сделали, ты и твои дружки.
Он посмотрел на свои кроссовки, потом поднял взгляд на меня.
– Да. Но я сожалею. Я не хотел…
Я захлопнула дверь и вернулась в комнату к своим мертвым куклам. Достала их из стенного шкафа, взяла мокрую тряпку, раздела их и тщательно вымыла их тела. Как странно было думать, что через несколько месяцев я буду делать то же самое с маленьким существом, растущем во мне. Я хотела чувствовать себя счастливой, грустной или хоть какой-нибудь. Большей частью я ничего не чувствовала.
Я еще не показывалась врачу. Мама сказала, что не может отвести меня к нему. Люди узнают. Начнутся разговоры. От идеи уехать, затем вернуться и сделать вид, что это ее ребенок, мама отказалась. Я пыталась представить, что подумают люди, услышав детский плач из нашего дома.
Я считала, что мы могли бы переехать. Примерно в это время мама заговорила о меньшем доме. Отец не умер, считали мы, но он не присылал денег, а маминого заработка не хватало, чтобы поддерживать наш большой дом. Мне не хотелось уезжать. Что, если отец вернется, а мы переехали? Как ему узнать, где нас найти?
Когда в следующий раз к нам приехала бабушка, она покосилась на меня, потом на маму и сказала:
– Этой надо сесть на диету.
Мама засмеялась и сказала, что мы обе уже на диете.
Бабушка сделала мне еще один подарок. Новую куклу. Я поблагодарила ее. Уж не знаю, зачем она это сделала, мне было уже почти пятнадцать. Может быть, она считала, что я их все эти годы коллекционирую. Я положила новую Элизабет на полку и стала ждать.
Вскоре после этого мама нашла нам новый дом, бабушкин, и мы переехали в него. У нее был довольно большой дом, и там у меня была отдельная спальня в тыльной части дома, и мне здесь нравилось, было тихо и уединенно. Мама наконец не выдержала и сказала бабушке, что происходит, и бабушка ничего не сказала, а только сжала губы так, что они стали тонкие и бескровные. Тогда-то она и сказала, что нам надо переехать к ней.
На переезд ушла почти неделя, но мы перевезли к бабушке все свои вещи. Пришлось продать часть мебели, мама упаковала все отцовские вещи… на случай, что он когда-нибудь заедет, так я думаю, все его ботинки, джинсы, куртки и прочее. Зачем ему могли понадобиться эти вещи, когда ему не была нужна собственная жена и дочка? Но маме я ничего не сказала. Я видела, что она еще на что-то надеется. Бабушка просто головой покачала. Уж она-то знала.
Мы зажили довольно спокойно. Бабушка отвела меня к врачу, который изумился здоровью ребенка. Он говорил мне о разных возможностях, а я просто сказала, что мы с мамой собираемся его оставить. Врач посмотрел на бабушку, она пожала плечами. Дома она сказала, что я должна продолжать учебу, достала кое-какие книжки, и мы стали говорить об истории и всем таком… Это было интересней, чем в школе. Она сказала, что я могу пойти в тот же класс на будущий год или сдать тесты по программе средней школы через несколько лет. Я все думала, почему бабушка уделяет мне больше внимания, чем мама.
Как-то днем я решала задачки по математике, и тут бабушка сказала:
– Твоя мама тяжело это переносит. Понимаешь?
Я положила карандаш.
– Я не знала.
– Она потеряла ребенка.
В самом деле? Она никогда ничего об этом не говорила. Я ни разу не слышала о брате или сестре. Почему же она мне не сказала? Не это ли отец так долго собирался рассказать мне?
– Близнецы. У нее должны были родиться близняшки, – сказала бабушка и тяжело вздохнула. – Ты была одной из них.
– Я была близняшкой? – Я поморгала. Это у меня в голове не укладывалось.
– Ей пришлось выбирать. Родиться мог лишь один ребенок. Пришлось сделать выбор. Родилась ты.
Я смотрела на свои руки и не знала, что сказать. Вопросы теснились у меня в голове… слова просились с языка… но я ничего не сказала.
– Возвращайся к своей математике, – сказала наконец бабушка. Могло показаться, что это грубо, но на самом деле вовсе нет. Она не любила целоваться, обниматься и все такое, и для нее грубоватое обращение со мной было проявлением доброты. Старосветские люди. Рассусоливать не любят.
Я попробовала сосредоточиться, но то, на что обычно требовалось несколько минут, отняло у меня час. Наконец я закончила, сказала, что пойду, пришла к себе в комнату, закрыла дверь и легла на кровать.
Потом я заплакала. Мне было жаль себя, своей неродившейся близняшки, мамы и папы, которые мне о ней не сказали. Я плакала об этом ребенке. И о том парне, который мог бы быть моим парнем или даже другом. И я подумала: сможет ли он когда-нибудь найти меня в бабушкином доме? А отец?
В тот вечер я не ужинала – есть не хотелось – и оставалась в своей комнате. Дрожа, я забралась под одеяло.
Через некоторое время я услышала шум открываемой двери и стала ждать. Вскоре мама подошла к моей кровати. Это она впервые зашла в мою комнату ночью с тех пор, как мы переехали к бабушке. Я затаила дыхание.
– Я знаю, она тебе сказала, – прошептала мама. – Мы хотели тебе сказать. Отец хотел. Но я не позволяла. Это было неправильно, так я думала. Не знаю почему. Мы должны были тебе сказать еще несколько лет назад. Надо было. – Она помолчала, ожидая, что, может быть, я захочу что-нибудь сказать, но я тоже молчала. – Это была ошибка. Выбор близнеца.
– Ты хочешь сказать, что надо было дать родиться нам обоим? – спросила я наконец.
– Нет, – сказала мама. – Я хочу сказать, что сделала неправильный выбор. Я дала жизнь не тому близнецу.
После этого я перестала разговаривать с мамой. Мне нечего было сказать ей. Я говорила с бабушкой, и она говорила со мной, но мама для меня перестала существовать. Она могла бы уйти, как это сделал отец.
На поздних сроках беременности я чувствовала себя неважно, возможно, так и должно быть. Я начала читать кое-что в Сети, но просто не хотела знать. Я не хотела слышать обо всех этих ужасных вещах. Я думала: бабушка отвезет меня рожать в больницу или у меня будут домашние роды? Она еще прежде говорила мне, что родилась дома, но что ее младшие братья все появились на свет в больнице. Я не была уверена, что бабушка сможет принять младенца. Не моего младенца.
Но я ничего не говорила. Никто не говорил о беременности, младенце или о чем-то таком. Мама продолжала уходить на работу и возвращаться под конец дня, она ужинала и уходила к себе в комнату рядом с гостиной. А я ложилась спать в спальне в тыльной части дома. Не знаю, что в это время делала бабушка.
Но когда начались схватки, мамы и бабушки в доме не было. Я собиралась позвонить 911, но раздумала. Пошла в ванную, стала на колени в ванне и стала тужиться, как все эти женщины, о которых вы слышите, долго пыхтела и наконец почувствовала мокрое между ног – во́ды, должно быть, отошли, – а затем и ребенок, девочка, просто выскользнула из меня. Я подхватила ее, не дав удариться о дно ванны, в которой не было воды, и рассмотрела в резком свете ванной комнаты.
Такие маленькие… крошечные пальчики. Темные волосики приклеились к головке. Она дышала, но едва слышно. Кожа показалась мне слегка синеватой. Я вложила палец ей в рот, чтобы его прочистить. Она кашлянула раз, другой и задышала уже легче.
– Элизабет, – прошептала я.
Я намочила тряпочку и тщательно обмыла ее, перерезала пуповину, вытерла кровь и прочее, затем завернула девочку в чистое полотенце. Вымылась и сама, но в ванне оставила все, как было. Затем пошла в спальню вместе с Элизабет.
Я села на кровать и посмотрела на нее сверху вниз. С момента рождения она не издала ни звука, но я слышала ее хриплое дыхание. Мама сделала выбор. У меня тоже был выбор.
Я приложила пальцы к ее носу и рту. Все закончилось быстро. Она даже не сопротивлялась, только медленно помахала крошечным кулачком. Я смотрела, как вздымалась и опадала ее грудь, и когда это прекратилось, я наклонилась и поцеловала ее в макушку, а затем встала и прошла по комнате к стенному шкафу, где положила ее на полку вместе с другими куклами по имени Элизабет.
Потом я села на кровать и стала ждать. Когда придут домой мама и бабушка.
Дверь для похищенияКристофер Голден
Вероятно, вы видели дверь для похищений, может быть, даже стояли рядом с ней, не сознавая грозящей вам опасности. Может быть, вы даже не замечали ее. Вот как это бывает: заходите в лифт, и вот вас уже нет, и нет объяснения, как будто с небольшой дверцей в стенке лифта ничего необычного не случилось. Эта дверца не в тыльной стороне кабины – как, например, в больницах, где большинство лифтов имеют двери с двух противоположных сторон сразу. Дверь для похищений всегда располагается в одной из боковых стенок, что нелогично и даже абсурдно. Эта дверь слишком мала, чтобы через нее мог пройти человек, ее площадь примерно четверть квадратных метра, а ширина около сорока пяти сантиметров. Разумеется, даже если кто-то и захочет пройти через такую дверь, это бессмысленно, не так ли? Единственное, что может быть за этой дверью, – шахта лифта.
И это правда, не так ли?
Разумеется, правда.
Когда я был маленьким, отец прилагал немало усилий, чтобы вырастить меня смелым, но для него «смелость» состояла, главным образом, в том, чтобы не обращать внимания на страх. Мама это не одобряла. Она учила меня доверять своим страхам, исследовать то трепетное, что постигается интуицией. Но даже у мамы были предубеждения. Даже она говорила мне, что мой страх перед дверцей для похищений – глупость и ребячество.