Однако сведения, указанные в бланке прописки, являются фальшивыми. Именно по этим фальшивым данным было затем получено не менее фальшивое удостоверение личности, которое в Австро-Венгерской империи некоторое время выписывалось на четырех языках. Ланц был настолько увлечен своей мистификацией, что даже на своем надгробии распорядился выбить неверную дату рождения. Зачем Адольфу Ланцу потребовалась эта мистификация? Если некоторое искажения фамилии отца было использовано для того, чтобы присвоить себе баронский титул, что могло придать его образу некий романтический ареол, то основательное искажение имени матери долгое время оставалось тайной. На протяжении многих лет исследователи не могли понять, зачем надо было менять немецкую фамилию «Хоффенрайх» на итальянскую — «Скала». Однако со временем была выдвинута версия, согласно которой Адольф Ланц намеревался скрыть своих предков, точнее наличие среди них евреев. Родословная Адольфа Ланца выглядела следующим образом.
Если посмотреть на отцовскую линию, которая шла от Иоганна Ланца, то здесь все однозначно являлись католиками. В отношении предков Катарины Хоффенрайх нельзя вынести столь уверенного суждения. Формально ее мать и отец были католиками — Йозеф Хоффенрайх происходил с территории Чехии, а Антония дель Фабро из североитальянского города Удине, который был расположен между Альпами и Адриатическим побережьем. Отец Антонии занимался в Удине производством сыра и салями. Принимая во внимание, что Йозеф Хоффенрайх позже занялся таким же делом, то можно предположить, что он унаследовал бизнес от своего тестя. В данном случае надо обратить особое внимание на Абрахама Хоффенрайха, уроженца Словакии, который занимался торговлей. Нужно отметить, что в середине XIX века почти вся словацкая торговля находилась в руках евреев, а потому фамилия «Хоффенрайх», несмотря на свое немецкое звучание, мота восприниматься как еврейская. Однако в документах не сохранилось никаких точных указаний относительно вероисповедания Абрахама Хоффенрайха. Известно лишь, что он сочетался браком с Катариной Янтон, чье имя не позволяет установить ни национальную принадлежность, ни род занятий. После окончания Второй мировой войны немецкий исследователь Вильфрид Дайм пытался связаться с братом Адольфа Ланца, Йозефом, однако так и не получил ответа относительно национального происхождения его предков.
Впрочем, предложенная трактовка является отнюдь не единственным объяснениям, почему Адольф Ланц фальсифицировал свое происхождение, а также имя и дату рождения. Один из приближенных к Либенфельсу людей, Теодор Чепль, который не только был адептом «Ордена новых тамплиеров», но и некоторое время после смерти Ланца даже руководил этой организацией, выдвигал собственную версию произошедшего. Он полагал, что Адольф Ланц сознательно изменил свое имя и дату рождения, чтобы ввести в заблуждение людей, которые бы попытались составить его гороскоп. То есть Адольф Ланц взял себе так называемый «астрологический псевдоним».
На практике же оказалось, что Ланц присвоил своему отцу титул барона, таким образом он сам «становился» аристократом. В дальнейшем Ланц стал использовать вместо своего родного имени Адольф духовное имя Георг, которое он получил в католическом ордене. Оно же оказалось записанным в настоящих документах. Не исключено, что Ланц приписал себе лишние годы, чтобы соответствовать образу «горного старца», который активно использовался во многих сектах и религиозных новообразованиях. Свои последние публикации он предпочитал подписывать как Ланц де Либенфельс. Искажение имен значило очень многое для Ланца. Поскольку его австрийское дворянство никогда бы не было признано, то он указал в качестве места рождения Мессину, прибавил себе несколько лет и постоянно именовался Георгом.
Даже если бы не имелось свидетельств Теодора Чепля, то все равно было бы очень сложно представить, что человек со складом характера как у Адольфа Ланца смог бы очень долго скрывать в общине Святого Креста свое аристократическое происхождение. Кроме этого для принятия в монастырскую общину он должен был представить действительные личные документы. Версия о дворянском происхождении Ланца-Либенфельса не раз высказывалась его ближайшим сподвижником Теодором Чеплем. В очередной раз она была изложена в некрологе, который Чепль написал на смерть Либенфельса в 1955 году. В нем он сообщал, что Ланц происходил из «древнего рода патрициев». «В старом храме Цуцген в кантоне Аргау над распятием, которое установлено перед главным алтарем, также можно увидеть герб Ланца фон Либенфельса: серебряное крыло орла в красном поле». Две ветви «этого известного рыцарского рода» к XVIII веку достигли очень высокого духовного положения. Из обеих ветвей рода происходили католические аббатисы. Утверждалось, что некоторое время Либенфельсы являлись владетелями «цистерцианекого аббатства Святого Урбана в кантоне Люцерн». Чепль утверждал: «Спокойно можно говорить о судьбоносной, наследуемой из поколения в поколение миссии, так как потом Ланц-Либенфельс внял голосу своей крови и по собственному побуждению направился в цистерцианское аббатство Святого Креста, расположенное в Венском лесу». Однако все эти утверждения базировались на построениях, которые были сделаны самим Ланцем. Он довольно-таки своенравно обошелся с генеалогией действительно существовавшего рода Либенфельсов, когда «установил» свою с ним родственную связь. На самом же деле Ланц связался с представителями рода Либенфельсов только после того, как покинул общину Святого Креста. Именно тоща он и взял себе «новую» фамилию. По одной из версий Адольф Ланц был в свое время дружен с одним из представителей рода Либенфельсов — Феличетти, что и предопределило его «аристократический» выбор. В Австрийском дворянском архиве даже имелись некоторые документы, которые касались этого аристократического рода. Скорее всего, Ланц поссорился с представителями рода Либенфельсов, когда стал в своих работах превозносить расу блондинов как «истинных господ». Однако поскольку в роду Либенфельсов — Феличетти почти все были темноволосыми, то это едва ли могло их особо порадовать. Сам же Ланц решил позаимствовать фамилию «Либенфельс», так как полагал, что она ему «подходила». Впрочем, при изучении истории «Ордена новых тамплиеров» и его расовой идеологии не имеет никакого значения, был ли Ланц далеким отпрыском аристократического рода или же присвоил себе дворянский титул (что скорее всего). Аристократизм в кругах фелькише и ариософов всегда понимался специфически. На это, например, указывает подзаголовок к одному из первых выпусков журнала «Остара» — «Фёлькише-мышление как аристократический принцип нашего времени». Обладание дворянским титулом было скорее психологическим приемом.
Сам Ланц не раз менял свое имя. Так, например, вплоть до 30-х годов он подписывался «Ланц-Либенфельс», затем он стал подписываться «Й. Ланц фон Либенфельс». В данном случае буква «Й» означала Йорг, что было германизированной формой имени Георг. Впрочем, о пристрастии Адольфа Ланца к имени Георг мы поговорим несколько позже.
О детстве и юности Адольфа Ланца почти не сохранилось сведений. Известно, что он посещал школу, которая находилась в переулке Розы (12-й округ Вены). Кроме этого сохранились автобиографические рассуждения, в которых Ланц-Либенфельс рассказывал о своих переживаниях, связанных с юностью. Он писал: «Уже с раннего детства моим единственным и самым заветным желанием было обладание мечом тамплиеров. Я также мечтал приобрести один или несколько тамплиерских замков, чтобы их можно было восстановить». «Я взахлеб читал все, что мог найти в детстве про тамплиеров. Волей случая первой оперой, которую я услышал, был „Тамплиер“ Маршнера. Я был в неописуемом восторге, когда впервые увидел „Тамплиера“. Я был намерен всю свою жизнь посвятить служению идее тамплиеров. Все свое свободное время я хотел путешествовать по Европе». Сразу же надо оговориться, что на рубеже веков опера в Австрии и Баварии была чем-то большим, нежели просто музыкальное представление. Она превращалась в мощное средство информации, через которое можно было доводить до публики любые идей. Наиболее полно «воспитательной функцией» оперы в те годы воспользовался Рихард Вагнер. Неудивительно, что его творения производили на публику мощное впечатление. Например, на Гитлера очень сильно повлияла опера «Риенци». Друг Гитлера по юности, Кубицек, вспоминал, что после оперы будущий фюрер шел восторженный и умиленный, представляя себя в роли главного героя оперы, народного трибуна Риенци.
«Это был самый потрясающий час, который я пережил вместе со своим другом. Он настолько незабываем, что даже самые простые вещи (одежда, которая была на Адольфе в тот вечер, погода) и по сей день живы в моей памяти, как будто это событие неподвластно времени. Заглядывая в прошлое, я понимаю, что ни речи Адольфа, ни его политические идеи, а тот единственный час на горе Фрайнберг запомнился мне в нашей с ним дружбе отчётливее всего. Именно тогда решился вопрос о его жизненном пути…. И вот мы в театре, сгорая от восторга и затаив дыхание, вместе с Риенци становимся народным трибуном Рима и переживаем его последующее падение. Когда всё закончилось, было уже за полночь. Адольф, засунув руки в карманы пальто, молчаливый и замкнутый, шёл по улицам к окраине города. Обычно, получив художественные впечатления, которые взволновали его, он сразу же начинал говорить, резко критикуя постановку. Но после „Риенци“ он долго молчал. Это удивило меня, и я спросил, что он думает об опере. Он бросил на меня незнакомый, почти враждебный взгляд и грубо сказал: „Замолчи!“.. Я хотел спросить, куда мы идём, но его мертвенно-бледное лицо было настолько страшно, что я подавил в себе вопрос. Словно толкаемый вперёд невидимой силой, Адольф взобрался на вершину Фрайнберг, и лишь теперь я осознал, что мы больше не одни и не в темноте, потому что над нами ярко сияли звёзды. Адольф встал передо мной, схватил меня за обе руки и крепко сжал их. Никогда раньше он этого не делал. По хватке его рук я почувствовал, насколько сильно он взволнован. Его глаза лихорадочно блестели от волнения. Слова не лились плавно из его уст, как бывало, а скорее вырывались, хриплые и бурные. По его голосу я даже ещё больше мог понять, насколько сильно увиденное потрясло его. Постепенно его речь успокоилась и слова потекли свободнее. Никогда — ни до, ни после — я не слышал, чтобы Адольф Гитлер говорил так, как тоща, когда мы стояли одни под звёздами, словно были единственными людьми в мире.