Теперь, когда лето близилось к концу, ночь спускалась быстрее прежнего.
Пока он глядел по сторонам да прислушивался, какое-то странное, но удивительно знакомое чувство охватило его. Сперва трепетно засосало под ложечкой, потом дрожь подобралась выше и захлестнула грудь, а по лицу разлилось тепло; его заполонила беспокойная тоска, а может, это и есть ностальгия? Мысленно произнеся это слово, он едва не расхохотался: откуда ей взяться? По большому счету Холленбек — тот же Китайский квартал. Он видел здесь тех же самых людей, занятых теми же делами, что и такие же точно люди в Китайском квартале, и размышлял о том, как странно устроен человек, коли может тосковать по местам своей юности тогда даже, когда сам же презирает эти места, и о том, откуда эта тайна берет начало, и о том, чему она дает начало. Но что бы там ни было, это были самые безмятежные годы в его жизни. И еще мать!.. Он подумал, что тоскует в действительности по ней и тому уюту, покою и надежности, что она собой олицетворяла. Должно быть, все мы об этом тоскуем, думал он.
Гэллоуэй вел машину на юг по Сото, возвращаясь обратно в Бойл-хайтс и предоставив Сержу наблюдать за беснующимися по Сан-Бернардинской автостраде слепящими огнями. Ниже по шоссе случилась небольшая авария.
Ярко сверкавшая табличка стопорила движение, и вереница машин растянулась по дороге насколько хватал глаз. Какой-то мужчина, приложив к лицу окровавленный носовой платок, объяснялся с полицейским дорожной службы в белом шлеме. Сунув фонарик под мышку, тот что-то записывал в блокнот. И зачем в действительности взрослеть, чтобы окунуться потом во всю эту гадость, думал Серж, глядя на ползущее впереди море назойливых точек автомобильных фар и приземистый белый тягач, растаскивающий на обочину обломки. Выходит, ты тоскуешь по детству, а не по людям или дому. Уж эти мне несчастные чиканос, подумал Серж. Жалкие, никчемные…
— Проголодался, напарник? — спросил Гэллоуэй.
— Я никогда не бываю сыт, — ответил Серж и решил про себя: Китайский квартал для меня уже пять лет как в прошлом; вот пусть там же, в прошлом, и остается.
— Не так-то и много у нас, в Холленбеке, кормушек, — сказал Гэллоуэй. — Да и в тех, что имеются, не разгуляешься.
Серж достаточно долго уже носил полицейскую форму, чтобы знать:
«кормушка» — это не просто ресторан или буфет, это ресторан или буфет, где полицейских обслуживают бесплатно. Принимая даровые обеды, он по-прежнему чувствовал себя словно не в своей тарелке, тем более что в академии на сей счет их строжайше предупредили: не принимать никаких бесплатных услуг и «благодарностей», никаких угощений! Похоже, однако, что, когда дело касалось дармовых сигарет, закуски, кофе или газет, сержанты смотрели на это сквозь пальцы.
— Я не прочь расплатиться за обед, — сказал Серж.
— А значит, не прочь и заплатить половину? Есть тут одно местечко, где кормят за полцены.
— Совсем даже не прочь, — улыбнулся Серж.
— Здесь есть и в самом деле местечко высший сорт. «Эль Соберано» называется, стало быть «суверен» по-ихнему, а еще — «монарх», «повелитель». А мы зовем его «Эль Собако». Ты ведь знаешь, что это в переводе?
— Нет, — солгал Серж.
— Подмышка. Притончик еще тот! Вообще-то это пивная, но можно там и закусить. Настоящая таверна, где тебя так и норовят опоить трупным ядом.
— Держу пари, там подают жирные-прежирные tacos <кукурузные лепешки с мясной начинкой (исп.)>, — криво усмехнулся Серж, отлично себе представив, как выглядит эта забегаловка. — Все поголовно пьют и почти все поголовно танцуют, и всякий вечер какому-нибудь парню вздумается приревновать свою подружку, а потом к вам звонят и просят вмешаться.
— Все именно так, как ты сказал, — согласился Гэллоуэй. — Только вот насчет жратвы я не уверен. Насколько мне известно, там готовы свалить с ног бешеного быка, чтобы тут же общими усилиями разделать его на бифштекс.
— В таком случае да здравствует притон за полцены, — сказал Серж.
— Попроси ее повторить! — приказал Гэллоуэй.
— Что?
— Нас только что вызывали по радио.
— Ну и сукин я сын! Прости, напарник, придется мне настроить ухо на эту шумовую кашу. — Он нажал на красную кнопку микрофона:
— Четыре-А-Сорок три, просим повторить.
— Четыре-А-Сорок три, Четыре-А-Сорок три, — послышался пронзительный голос, сменивший «деву-учительницу», — Саут Мотт, три-три-семь, ищите женщину, подозреваемый четыре-пять-девять. Код номер два.
— Четыре-А-Сорок три, вас понял, — ответил Серж.
Гэллоуэй резко надавил на педаль акселератора, и Сержа швырнуло на спинку сиденья.
— Виноват, — осклабился Гэллоуэй. — Иногда просто не поспеваю за своей ногой. И, как рысак, бью копытом, стоит только принять вызов по четыре-пять-девять. Обожаю ловить воришек.
Увидев счастливый блеск в глазах напарника, Серж и сам обрадовался. Он очень надеялся, что охватывавшее его на работе приятное возбуждение будет сопутствовать ему как можно дольше. У Гэллоуэя явно задора не поубавилось.
Что ж, это хороший знак, ведь в этом мире нет ничего, что бы тебе не наскучило слишком быстро.
Перед светофором Гэллоуэй сбавил газ и секунду пережидал красный свет, небрежно оглядываясь по сторонам, потом вдруг с шумом ринулся вперед, пересекая Первую улицу. Спешащий на запад многоместный лимузин завизжал тормозными колодками, и тут же загудел клаксон.
— О Боже, — прошептал Серж.
— Виноват, — робко отозвался Гэллоуэй, немного сбавляя скорость.
Проскочив пару кварталов, он помчался прямиком на стоп-сигнал над перекрестком с односторонним движением. Серж закрыл глаза, но на сей раз не услышал визга шин. — Я полагаю, нет нужды объяснять тебе, что так ездить нельзя? — спросил Гэллоуэй. — По крайней мере пока не кончился срок твоей стажировки. До той поры ты не можешь себе позволить получать нагоняи от сержантов.
С этими словами Гэллоуэй лихо свернул направо, а на следующем углу так крутнул руль влево, что казалось, он участвует в скачках с препятствиями.
— Если, как они требуют, подчиняться всем проклятым дорожным правилам, нам никогда не поспеть туда вовремя и не поймать вора. Я так думаю: попадем в аварию — только моя задница и пострадает, невелика потеря!
Но при чем здесь мой собственный зад, ты, тупица, лихорадочно думал Серж, уперевшись одной рукой в приборный щиток, а другой вцепившись в спинку сиденья. Ему никогда и в голову не приходило, что по оживленным улицам можно носиться на такой скорости. Водителем Гэллоуэй был абсолютно бесстрашным и к тому же до глупого удачливым.
Серж понимал, что заслужить репутацию зануды и смутьяна легче легкого, а потому предпочитал помалкивать. У новобранцев нет языка, есть только уши, да только ведь всему имеется предел!.. Еще немного, и он бы точно потребовал от напарника ехать помедленнее, и, когда его потная рука соскользнула с сиденья, он было решил уже, что так и поступит.
— А вот и наша улица, — произнес Гэллоуэй. — Должно быть, это где-то здесь, посреди квартала.
Он загасил фары и бесшумно подкатил к тротуару. От нужного адреса их отделяло теперь несколько домов.
— Дверцу оставь открытой, — распорядился Гэллоуэй и, пока Серж возился с ремнем, юркнул из машины и неслышно затрусил вдоль обочины.
Выбравшись из машины, Серж последовал за ним. Туфли у Гэллоуэя были на рифленой подошве, а кольцо с ключами он перепрятал в задний карман. Серж по достоинству оценил предусмотрительность напарника: его собственные ботинки на кожаной подметке на тротуаре скользили и громко скрипели. Он тоже переложил, чтобы не позвякивали, ключи в задний карман брюк и двинулся дальше так тихо, как только умел.
Во мгле темной жилой улицы он упустил Гэллоуэя из виду и теперь ругался почем зря, потому что позабыл адрес, куда их направили. Он перешел на легкий бег, но вдруг услышал голос стоявшего на подъездной дорожке Гэллоуэя и замер от неожиданности:
— Да будет тебе, его уж и след простыл, — сказал тот.
— Раздобыл приметы? — спросил Серж и тут только заметил, что боковая дверь покосившегося оштукатуренного домишка распахнута, а рядом с Гэллоуэем стоит щуплая и маленькая смуглая женщина в незатейливом хлопчатобумажном платьице.
— Ушел минут десять назад, — сказал Гэллоуэй. — У нее нет телефона, а соседа дома не оказалось. Она звонила из аптеки.
— Она его видела?
— Пришла домой, а квартирка обчищена. Должно быть, она застала вора врасплох, потому что слышала, как кто-то пробежал через заднюю спальню и вылез в окно. А еще через секунду по переулку рванул автомобиль. Она не видела ни преступника, ни автомобиля, ни чего-то еще.
С двух разных сторон на дороге появились полицейские машины и, крадучись, приблизились друг к другу.
— Иди передай по радио код номер четыре, — сказал Гэллоуэй. — Просто объясни, что преступление четыре-пять-девять произошло десять минут назад и что преступник скрылся на автомобиле, марка которого осталась невыясненной, сам он никем замечен не был. А как закончишь, входи в дом, будем составлять рапорт.
Полицейским в подъехавших машинах Серж показал четыре пальца — условный знак кода номер четыре: «Помощь не требуется». Сделав радиосообщение и возвращаясь в здание, он решил, что на первую же получку купит себе ботинки на рифленой подошве или сменит свои кожаные подметки на резиновые.
Подойдя к боковой двери, он услышал рыдания, а со стороны фасада дома доносился голос Гэллоуэя.
У входа в гостиную Серж на мгновение задержался. Он постоял, озираясь, на кухне, вдыхая запах чилантро и лука и глядя на красные стручки перца в выложенном плиткой водостоке. Завидев пакет с кукурузными лепешками, он вспомнил о том, что мать его никогда покупных лепешек в дом не приносила.
На холодильнике он заметил статуэтку мадонны в восемь дюймов высотой и школьные фотографии пяти улыбчивых детишек. Рассматривать статуэтку ему было ни к чему. Он знал и так, что мадонна обязательно окажется Богоматерью из Гваделупы. И одета будет непременно в розовую мантию и голубое покрывало. А где же припрятан другой любимый святой мексиканцев?