Грузия, Тбилиси
Писатель, кандидат Интернационального Союза писателей, член Союза писателей Северной Америки (СПСА) (русскоязычные писатели).
Ванная философия
Останавливаться подолгу на одном месте небезопасно, как и теряться, впадать в панику. Это осознание, как и многие другие – явные, скрытые, – приходит с каждым шагом пути, становясь другом тех, кто продолжает идти…
Впрочем, слово «идти», хоть и отождествлялось со словом «жить», не совсем определённо выражало и раскрывало всю сложность воспринимаемого и испытываемого, с которым приходилось бороться даже при минутных расслаблениях, когда «жизнь» предоставляла небольшие передышки даже при обманчивых наслаждениях, казавшихся или желавших казаться далеко не сиюминутными.
Нотки переживаемого просачивались глубоко в сущность индивидуального, побуждая его объясняться на усложнённом и лишавшемся силы воли языке, переплетая иерархические строки слов с грубыми и далеко не всегда легко воспринимаемыми рецидивами.
Таковым было следствие неординарных судеб индивидуальностей. Далеко не каждый падал тогда, когда созревал: падали кто раньше, кто позже, и лишь в одном все сходились – каждый умирал в одиночку. Последнее, в свою очередь, помогало осознавать и понимать всю неизбежность потерь – и смиряться. Иных осознание неизбежности настигало и сшибало с ног сильнее и больнее, чем виражи нелёгкого пути и причудливые странности судеб. Падение спутника порой казалось более страшным, чем ещё не испытанное своё.
К происходящему добавляется и надменная бессмысленность жизни, определить смысл которой удавалось немногим…
Чёрный Усач-«альпинист» полз медленно и старательно, прижимаясь к белоснежной и скользкой эмалированной стене, неуклюже ворочал головой по сторонам и осматривался, шевеля усами. Почти наравне с ним с необычайной лёгкостью подымался рыжий Конопатый – но не решался выбиваться в лидеры.
Перебирающий задними лапками «альпинист» по кличке Стукач старался не отставать от чёрного и рыжего старших, то и дело подстукивал Музыканту, напевавшему знакомую мелодию, призывая его к большей серьёзности. Ниже ползли ещё двое. Остальных не было видно. То ли время, то ли пространство разлучили их с остальными, лишив последней возможности быть вместе.
Да-да, не желание и возможности, а пространство и время явились причиной разлуки!
О ползущих впереди можно было судить по тому, как они летели вниз головой – и пролетали мимо основной группы.
При одном из падений зацепили Стукача, и тот с напутствием «Счастливо вам, ребята» сорвался – и устремился вниз, в бездну бытия.
Здесь по большому счёту никто никому помочь был не в силах. Максимум – могли посочувствовать, утешить боль, спасти от хвори, недугов, подбодрить… но не более.
Стукача проводили минутой молчания.
Лапки Усача скользили, не удерживаясь без движения на гладкой поверхности. Хоть он и не чувствовал ещё усталости, но хорошо знал возможности остальных и не считаться с ними не мог.
– Всем идти, – скомандовал он, и группа двинулась дальше в путь…
Шли без лишнего груза, даже предметы первой необходимости были оставлены внизу, на месте, откуда началось восхождение. День отступал, и нужно было торопиться на «вентиляционную станцию».
Совсем недалеко проявился переход через гладкую белую зону в шероховатую серую, движение по которой чувствительно упрощалось. Нужно было лишь преодолеть небольшой бугор на их границе.
Усач долго удерживал новичков, сорвавшихся на бугре, но его передние мощные лапы, вцепившиеся в выступ, все больше и больше ощущали усталость. Все лишь наблюдали за тем, что происходило. Даже обречённо висевшие на задних лапах чёрного тоже флегматично ожидали своей дальнейший участи…
«Мы все в конечном итоге оказываемся достойными своей участи», – с досадой подумал Усач и, махнув лапой, скатился вниз вместе с неудачниками. Он падал гораздо быстрее, чем два его спутника.
«Никто не в силах никому помочь – эта мысль погубила Усача, – подумал в свою очередь Конопатый рыжий. – Хоть он и не был ей подвластен».
До станции добрался лишь Музыкант, которого встретили другие «счастливчики», – мощный поток горячей «лавы» понудил расстаться с ними и Конопатого.
У «счастливчиков» не было уже ни желания, ни сил идти куда-нибудь со станции – они не согласились бы на поход даже в рай. Но все понимали наивность своих желаний и знали, что, переждав день, они снова двинутся в путь, ибо, чтобы оставаться на месте, им нужно было идти.
Ослепительный свет стеклянного мини-солнца нарушил исход.
– Мама, поди сюда, погляди, что творится. Тараканы скоро съедят нас! Обещала посыпать средством и не посыпала…
Горячая вода, подхватив трупики тараканов, неслась к водостоку, закручиваясь воронкой вокруг широкого отверстия.
Горячую воду давали с большими перебоями, и надо было торопиться.
Опускаясь в тёплую ванну с разбавленными в воде шампунями и укладываясь в ней на спину во весь рост, Женя, смежив веки, погружался в свои думы.
«Как часто между человеком и злом, которое представляется нам в большинстве случаев в виде всевозможных масок, пробивается росток любви, – рассуждал Женя про себя. – Он мешает использовать все средства и возможности, чтобы обрушиться на это зло. Излишняя уверенность человека в своих возможностях всегда была ошибочным шагом его логического умозаключения, потому что в определённые моменты жизни сама улавливала в себе подвох и несостоятельность.
Нереализовавшаяся мощь внутренних возможностей порой разрушает в человеке его социальное и биологическое кредо. Социальное кредо – это хрустальный замок нравственности, без которого человек превращается в хищное животное. К примеру, разумно ли спасать, когда ради этого приходится убивать?
Случилось такое раз, два… часы отбивают счёт, и ты всё быстрее катишься вниз, где тебя ждёт коварный и суровый, но, увы, справедливый суд, – глядишь, и окажешься перед сорванной маской зла. Всё это так похоже на принцип домино! Попробуй-ка уложить кости одну за другой, используя тысячи и миллионы коробок, а потом толкни всего одну из начальных костяшек – и пойдёт, и изовьётся красочной лентой вся благотворительная цепь.
Ответ и выход лишь один – и единственный. Он может предохранить человека от этого унизительного падения – он ясен и дураку! Не надо становиться в строй!»
– Ура! Причина ясна, болезнь излечима! – наивно воскликнул Женя.
«Но увы, между ”не надо” и объективной необходимостью вся историческая пропасть событий прошлого и настоящего. Жизнь заставляет становиться в строй. Или, если попроще, – сама ставит тебя в строй, ничего у тебя не спрашивая. Революция объективна и закономерна как итог борьбы чистого и справедливого. Но достаточно ли её одной?
Чтобы удовлетворить прихоть единиц и облегчить участь немногих, порою погибают миллионы.
Всё не раз уже говорено, сказано, написано, на большинство этих вопросов уже отвечала философия, но каждый раз умираешь по-новому – и всё острее и больнее воспринимаешь разгулявшуюся мразь. Никто не хотел умирать! Однако умирали и умирают по сегодняшний день.
Жизнь течёт по своему руслу, и у неё свои законы, она жестока и коварна! – лезло в голову Евгения. – И особенно когда представляется нам в маске, маске прекрасного и величавого. Можно ли за деревьями не видеть леса?
И если мы говорим, что в жизни всё взаимосвязано и взаимообусловлено, что человек – существо биосоциальное, то смерть социальная – потенциальная биологическая смерть.
Как не вспомнить здесь утверждение великого Платона, – прояснилось у Жени. – "Жизнь – это медленная смерть, и кто не хочет умирать, тот не должен рождаться". Докатились! Да, но где же тогда историческое качество этой категории? Жизнь ради светлого будущего! Неужели и тут коварство объективности – делать светлое тьмой?»
– Женя, ну что ты там до сих пор сидишь, провалился, что ли? Как будто никто, кроме тебя, не хочет купаться!
– Сейчас, мам, выхожу уже скоро, – отозвался Женя, приоткрывая глаза и привставая. – Вот где конец любой философии!
Вылезая из ванны, Женя подхватил с вешалки длинное чистое махровое полотенце, обнюхал его пару раз, принялся обтираться, наслаждаясь чистотой своего тела. Опустил руку, вынул из водоотводного отверстия ванны пробку, отложил её на край раковины и с удивлением обратил внимание на загрязнённую воду.
«Странно! Вроде бы ещё совсем недавно купался, и вот тебе на! Хорошо всё-таки купаться, обмывать тело снаружи. А если очистить организм и изнутри, хотя бы по методу голодания, по Брэггу, – тогда вообще закачаешься от удовольствия… А ещё промыть и прочистить сердце и мозги, вот было бы здорово, меньше одолевали бы всякие дурные мысли и философские теории… как они не одолевали несчастных существ, которые лезли по стенкам ванны и которых пришлось смыть водой. Может, и вправду жить нужно попроще? Но как? Жизнь пройти и впрямь не поле перейти».
– Женя, ну ты скоро наконец или нет? – нервным громким голосом звала мать. – Уже больше часа как возишься. Интересно, что ты там делаешь?
«Как всё быстро изменяется и как быстро летит время, которому не удалось изменить лишь сущность человека», – думал Женя, выйдя с полотенцем из ванной, стоя у окна и наблюдая за сумерками, медленно опускающимися на город.
Издалека, почти с другого конца города, едва слышно доносился колокольный звон.
– Хм… – удивился он. – Интересно, по ком они звонят в такое время? Странно, обычно звонили по утрам. В этом городе тоже многое изменилось.
Женя последний раз протёр полотенцем влажные волосы и, обернувшись, взглянул на свой письменный стол. Его ждали стопки бумажных папок, всевозможные книги и куча разных бумаг. Он гордился своим образованием и своей работой, доставлявшей ему много радости. Но Женя ещё не знал, сможет он сегодня работать или нет. После горячей ванны и лёгкого обмывания душем он чувствовал спасительное облегчение в теле и приток новых сил, но голова по-прежнему была занята утомительными философскими размышлениями.
Через несколько минут он направился в кухню. Для полноты набора биологических потребностей и достижения наивысшей точки физического блаженства ему недоставало пары чашек крепкого горячего чая.
Но и после этого он не чувствовал себя полностью счастливым и удовлетворённым.
Душе Жени хотелось ещё чего-то, пока ему неведомого, некоего возвышенного чувства, которое было ему необходимо как крылья для полёта.