Эти мужья — злые и опасные безумцы. А есть и такие мужья, которые знают все и терпеливо несут свой крест, памятуя пословицу — терпение и труд все перетрут. Это — несчастные люди. Есть мужья, которые ничего не знают, но стараются узнать и узнают то, о чем бы они не хотели знать. И наконец, есть такие мужья, которые ничего не знают и не хотят знать. Это самые счастливые из всех рогоносцев. Они даже счастливее тех мужей, у которых еще нет рогов, но должны быть.
Перечислив все эти разновидности рогоносцев, мы расскажем вам про одного господина, принадлежавшего к числу этих мужей (разумеется, не спрашивая у него позволения, ибо это положение его крайне сердило). Но он принадлежал к первому разряду — тщательно скрывал свое несчастье и надеялся, что судьба поможет ему отомстить жене или ее любовнику, или — если ему удастся застать их вместе, — обоим сразу. А так как с женой ему было расправиться легче, ибо она была всегда у него под руками, то с помощью одной хитрости ему удалось нанести первый удар именно ей. Однажды, во время перерыва судебных заседаний он задумал поехать на отдых в одно из своих имений, находившееся в двух милях от города, и с самым благонамеренным видом пригласил с собою жену. Обращался он с ней так же хорошо, как всегда, но когда настало время ехать обратно в город, он за день или за два до отъезда наказал одному из своих слуг (которого он считал преданным себе и умеющим хранить тайны) не поить того мула, на котором ездила жена, дня два и, кроме того, подсыпать в его овес соли. Хотя он и не объяснил цели своего приказания, но ее нетрудно было угадать по тем последствиям, которые могли быть им вызваны. Слуга в точности исполнил все, что ему велел хозяин, и ко времени отъезда этот мул не пил уже целых два дня. Дама уселась на своего мула и поехала по дороге в Тулузу. А эта дорога соприкасалась в одном месте с Гаронной и шла на некотором расстоянии вдоль ее берега. Приближаясь к реке, мул еще издали начал чуять воду и наконец рванулся к ней с быстротой, соответствовавшей силе его жажды. Место, где дорога подходила к реке, было глубокое и непереходимое вброд. Дама не могла удержать своего мула, умиравшего от жажды, и он со всего ходу прыгнул прямо в реку. Дама, охваченная страхом и стесненная одеждами, мигом свалилась в воду, а муж нарочно подъезжал к этому месту как можно медленнее, чтобы задуманное им дело шло своим ходом. Прежде нежели он мог подоспеть к ней на помощь, она погрузилась в воду и захлебнулась.
Вот один из способов мстить женам, способ несколько жестокий и даже бесчеловечный. Но что же делать? Иным мужьям носить рога ведь неприятно. Надо думать, что если бы он расправился только с ее любовником, то оскорбление никогда не выходило бы у него из головы, ибо эта дура, обесчестившая его имя, постоянно находилась бы у него на глазах. А кроме того, она всегда могла обзавестись новым любовником, ибо женщина, совершившая дурной поступок хотя бы один раз (если, однако, ее поступок относится только к этому роду), всегда будет вызывать подозрение, что она может и впредь совершить такой поступок. Что до меня, то я не знаю, что и сказать об этом. Да И всякий, наверное, станет здесь в тупик. А поэтому я предоставляю решать эту задачу и выбирать соответствующий образ действий тем, кого она касается.
Ну вот и все. Довольны ли вы мной?
Скажите мне, досыта ль хохотали?
Иль попусту труды мои пропали —
Развеселить вас этой болтовней?
Я старь перемешал в ней с новизной.
Берите все, что вы облюбовали,
Что хуже — мне. Лишь не было б печали,
Мечтатели расстались бы с тоской.
Долой печаль! Она сама придет
В века грядущих бедствий и невзгод.
Пока есть время — радости ловите.
Когда же горе тронет вас крылом.
Оденьте сердце мужества щитом
И бодро бремя горести несите.
Ноэль дю ФайльСельские беседы метра Леона Ладюльфи, деревенского дворянина[266]
IКак появились сии сельские беседы
Однажды довелось мне отправиться в деревню, дабы там не торопясь, на досуге, завершить некое дело; и вот в праздничный денек прогуливался я по окрестным селениям в поисках веселой компании. Наконец я приметил чуть ли не целую толпу молодых й старых людей; те и другие, как водится, держались особняком, ибо (согласно старинной поговорке) рыбак рыбака видит издалека. Молодые стреляли из лука, боролись, дрались на палках, бегали наперегонки, а старики смотрели на них, устроившись под громадным дубом, скрестив неги и слегка надвинув шляпы на глаза: они хвалили ловкость одних, подбадривали других и, освежая в памяти младые свои годы, испытывали истинное удовольствие, наблюдая, как резвятся неугомонные юнцы. Расположились же эти добрые люди в таком образцовом порядке, в каком могли бы расположиться старейшины хорошо и умело управляемой республики, ибо самые старые и уважаемые, истинные мужи совета, занимали места самые почетные, а места похуже достались тем, кто был помоложе и не слыл столь разумным человеком и искусным землепашцем. Завидя этих почтенных людей, я подошел ближе, чтобы, как и другие, вслушаться в их речи, каковые мне весьма по душе, ибо не было в них ни прикрас, ни краснобайства, а одна только чистая правда, особливо когда они сравнивали свое время с нынешним, толковали о переменах во нравах и высказывали известное сожаление о былых годах, когда по их словам и пили больше, и ели слаще. И тут, желая узнать имена этих разумных людей, я дернул за рукав одного из своих знакомцев и негромко спросил у него об этом.
— Тот вон, что оперся локтем о землю, а в руке держит ореховый прут и похлопывает им по своим сапогам, стянутым белыми ремешками, зовется Ансельм, — отвечал он мне. — Он один из самых богатых жителей здешнего селения, добрый землепашец и человек по местным понятиям весьма сведущий. А того вон, что с ним рядом сидит, засунув большой палец за пояс, на коем висит сумка с очками да молитвенником, кличут Паскье, он редкостный забавник, другого такого забавника не сыщешь, даже если день целый на лошади, проедешь, а коли я скажу, что и в два дня не сыщешь, то и тогда, думается, не солгу. К тому же среди всей честной компании только он один охотно развязывает кошель, дабы угостить винцом приятелей.
— Ну а тот, что надвинул на брови колпак и держит в руке старинную книгу, кто он таков? — осведомился я.
— Тот, что почесывает кончик носа? — переспросил мой знакомец.
— Ну да, — подтвердил я, — он теперь как раз к нам оборотился.
— Господи, да это же известный весельчак, — отозвался он. — Чуть не полвека назад он содержал школу в здешнем приходе, но потом оставил прежнее занятие и сделался добрым виноградарем; однако ж для него и теперь еще праздник не в праздник, ежели он не притащит какую-нибудь старинную книгу да и не начнет читать ее вслух, пока нам не надоест. А книги у него все занятные: Пастушеский календарь,[267] басни Эзопа[268]или Роман о Розе;[269]в воскресенье же он непременно поет в церкви, мурлычет себе под нос на старинный лад; и зовут его метр Юге. Другой, что расположился с ним рядом и через его плечо заглядывает в книгу, тот, у кого большая желтая пряжка на поясе, тоже местный богач и опытный землепашец; он любит всласть покушать, не хуже всякого иного, а звать его Любен. И ежели вам благоугодно будет присесть рядком с ними, то вы услышите их беседу, каковая, может статься, придется вам по вкусу.
Так я и поступил; два или три праздничных дня подряд слушал, как они рассуждают и толкуют о своих сельских занятиях, а после, на досуге, не спеша все кратко изложил, но только пришлось мне немало над этим потрудиться, будто я тяжелую работу какую делал; изрядно покряхтев и попотев, думая да прикидывая, что ж именно надобно пересказать, я вынужден был дважды или трижды как следует выпить, дабы толком прочистить и освободить мозги, и пребывал я в ту пору в таком затруднении, что сам себе напоминал возчика, каковой, желая помочь своим лошадям, тянущим нагруженную доверху повозку, кладет себе на плечо шляпу и упирается в заднее колесо, чтобы хоть малость подсобить им, и с устатку пьет воду из ведра, подвешенного к хомуту передней лошади.
VIО том, какие кровати были прежде и какие теперь, и о том, как вести себя в делах любви
В те времена, друзья мои, когда еще носили башмаки с загнутыми вверх острыми носками и на стол выставляли сразу целый кувшин вина, а деньги в рост давали лишь тайком, жены неукоснительно соблюдали верность мужьям, да и мужьям не полагалось (ни днем ни ночью) верность своим достойным женушкам нарушать; так что обе стороны непреложно следовали этому обычаю, и сие достойно не только похвалы, но и удивления. По причине чего ревности тогда почти не знали, окромя разве той, что проистекает от слишком сильной любви, от коей даже собаки дохнут. В силу этакого полного доверия все без разбора, и женатые, и те, кто только еще собирался жениться, ложились вместе в широкую кровать, и никто ничего не боялся — ни дурных помыслов, ни досадных последствий, хотя, как известно, природа человеческая куда как лукава, и к тому же не стоит класть паклю возле огня. Однако ж с той поры люди изрядно испортились, а потому для всякого стали ставить особую, отдельную кровать, и не зря, а дабы уберечь всех и каждого от соблазна. Ведь в доброе старое время почти никто своих краев не покидал, но потом монахи, бродячие певцы да школяры начали бросать родные места, слагать с себя сан или оставлять прежнее ремесло и шататься по белу свету; вот тогда-то, с общего согласия, и стали делать кровати поуже на благо иным мужьям (понеже следом за пиром идет похмелье) и на радость их женам, ибо, как говорит мой сосед Жеребчик: «Да будет проклята кошка, ежели она, увидев, что горшок без крышки, не сунет в него лапу, а посему пусть тот, кто не знает своего дела, прикроет лавочку и убирается ко всем чертям».