Скоро на уровне моих рук уже можно было видеть ширину горшочка. Он был толщиной так, примерно, с увесистую женщину. Но лопатой здесь не поработаешь, нужен инструмент поделикатней. Я вылез из оврага и порыскал на свалке. Тут, на счастье, за магазином была свалка, и я нашёл проржавевшую крышку, то ли от кастрюли, то ли от детского горшка, — не бог весть какой инструмент, но надо спешить. Я спустился в овраг и начал обрабатывать свой горшочек так, словно выковыривал камешек из песочка, только камешек-то этот в кармашек великану. И так я пыхтел и здорово, видно, увлёкся, если даже ничегошеньки не слышал и не видел, а не так-то легко было подступиться ко мне, как вдруг — гром среди ясного дня! — кто-то схватил меня за ухо, да так — чёрт тебя дери, я никогда и не думал, что можно так больно схватить за ухо, у меня аж заломило всю голову, и даже не мог повернуть шею, чтобы взглянуть на своего мучителя. Наконец пальцы (а вернее было бы сказать, тиски железные) разжались, и тут же послышался голос, да такой голосочек, что ни дать ни взять за своим добром явился сам хозяин-великан:
— Ты что же, воришка, у нас из-под носа хочешь наши находки утянуть?
Я, наконец, смог перевернуться на сто восемьдесят градусов на узкой тропиночке. Ну, так и есть! Точно, великан, да, пожалуй, ещё он не брезгует человечинкой. Вид был такой. Рост такой, что ему только телеграфные столбы чинить, бородища рыжая, носище такой — семерым рос, ручищи — ему бы не за уши хватать, а подковы гнуть. Это было бы для него приятное времяпрепровождение! Я ужасно разозлился, а когда я очень злюсь, я спокойным-спокойным становлюсь, вот и говорю я ему так спокойненько:
— Так, значит, вы говорите, это ваша находка! Скажите-ка мне, когда вы это нашли? Не прошлый ли раз (я сразу понял, что это археолог, как раз из тех, про которых рассказывала Джоанна), когда вы приезжали, всё здесь перерыли и ни черта не нашли? Может, вы застолбили это место, забором обнесли, сторожа поставили, ярлычок повесили — музейная вещь, экспонаты руками не трогать? Может, я не разглядел ярлычка?
Видно, рыжий здорово опешил. Он молчал, молчал, так на меня поглядывал, а потом как захохочет! Я говорю:
— Потише смейтесь, а то мой горшочек лопнет.
— Так, значит, это твой горшочек? — говорит он.
— Ясно мой, а чей же ещё?
— Ну, ну, ты, значит, профессионал, а я, — говорит, — сразу не понял, я думал, это любитель тут копается, страсть не люблю любителей, но ты, я вижу, к ним не относишься, ты, значит, прежде меня сообразил пробежаться по этому овражку?
— Ясное дело, — говорю я ему, — сообразил, а чего же тут не сообразить! Проще простого, — говорю. — Тут всякий, — говорю, — сообразит, кто вообще соображает, а так вы будете сто лет копать, пока до чего-нибудь докопаетесь.
— Ну, ну, — опять говорит рыжий, — и давно ты этим занимаешься?
— А чем это «этим»?
— Ну как же, «чем этим»? А археологией!
— А я «этим» не занимаюсь, я марки собирал и то бросил, не с кем меняться, а просто у меня глаз насквозный, и я подумал, зачем ему зря пропадать.
— Интересно, что это? Я не слышал.
— Не слышали, а зря, такие, люди для вашей профессии во как нужны. Глаз насквозный — это значит, я вижу насквозь, через землю, и могу любой клад разыскать.
— Ну, брат, здорово ты себя рекламируешь, как цыган лошадь.
А он, чёрт рыжий, хитрый такой, сразу понял, что я к ним хочу. Он, пока со мной разговаривал, всё рассмотрел, даже наклонился, камешек какой-то с тропинки поднял. Он увидел, что сюда дорожка протоптана по стенке оврага.
— Ладно, брат, пойдём, ребят позовём, твоим инструментом здесь не раскопаешь.
И он так серьёзно взял своими ручищами мою крышку и так осмотрел её со всех сторон, будто это на самом деле был какой-то интересный инструмент.
— Нет, не откопаешь этим, — повторил он, вздохнул так, будто очень сожалел о том, что не откопаешь этим инструментом, и швырнул крышку в овраг.
Мы тронулись, а он мне и говорит:
— Ты что же это, брат, здесь работаешь, а школой пренебрегаешь?
— Да нет, это я просто болею, у меня скарлатина была. Ну и потом у меня тут плохо заделано было, а я знал, что вы приехали, ну и побоялся, что вы на моё место вперёд меня придёте. Так и прошляпил бы всё из-за этой скарлатины проклятой.
И тут мы уже совсем подошли к нашему пригорочку, у калитки стояла Буля.
— Куда это ты запропастился?
— Ага, мы, значит, ближайшие соседи, — сказал рыжий, — тем более, заходи по-соседски на чашку чая, и дело заодно обсудим. Тебе ведь, наверное, не хотелось бы, чтобы без тебя твой горшок этот выкопали? А? А как горшок такой называется, знаешь? А дом твой хо-о-рош! — Он задрал бороду чуть не в небо. — Он, случайно, в прошлом не был пристанищем пиратов?
У меня ёкнуло сердце, когда он так сказал, но я, конечно, промолчал. Я повернулся к дому, а рыжий крикнул мне вдогонку:
— Заходи обязательно! Я кивнул.
На столе уже стыл обед, я быстро заглотал его, не разбирая, что ем.
Я всё думал об археологах и об этом рыжем: возьмут они меня к себе или нет? Я несовершеннолетний и к тому же в школе учусь, но если не возьмут, я буду им помогать после школы, хоть бы только копать, самую, самую тяжёлую работу буду делать.
Буля видела, что я ем, а сам даже и в тарелку не смотрю, чего это я там ем, а Буля прекрасно знала, что это совсем на меня не похоже, и не настали ещё такие счастливые времена, чтобы на еду внимания не обращать.
Ну она стояла, стояла, смотрела и говорит:
— Что за дела такие великие, тёзка, происходят?
— Ох, Буля, такие, — говорю, — дела, что чуть из-под носа самого у меня мой клад не увели, а тогда как докажешь им, что я клады умею искать? Сейчас вместе копать будем. Без меня, сказал, не будут.
— Этот, что ли, рыжий? Он начальник у них? Больно на людоеда похож, — сказала Буля. — Пожалуй, такого вот я и не дорисовала на нашей вывеске, на «Приюте пиратов».
Проглотив обед, я помчался к холму, на котором стояла палатка археологов, это совсем даже рядом было от нашего дома. Подбегаю. Парень какой-то возится около треноги, а на ней котёл закопчённый висит. Смотрю — а парень тушёнку большим ножом открывает.
— А где ваши все?
— А тебе кого?
— Ну хоть того, с бородой.
— Александра Григорьевича? А ты кто?
— А я здесь живу.
— Ах, так это ты пифос нашёл? А они все там, в овраге. Копают твой пифос.
Я помчался по оврагу. Что же это он, в самом деле, слово не держит! Но, оказывается, они ещё не начинали копать этот самый пифос. Они только сделали вокруг площадку, чтоб удобно было стоять, и по бокам горшка землю отковыряли, так что теперь стало видно, какой величины этот горшок, — пожалуй, не меньше меня ростом будет. Рыжий бородач увидел меня и подошёл ко мне.
— Вот, рекомендую, — сказал он своим всем. — Как, коллега, тебя звать, мы забыли познакомиться?
— Александр Кубов.
— Вот, знакомьтесь — Александр Кубов, тёзка мой, значит. А я Александр Григорьевич.
Я достал немецкую финку в футляре, которую я ещё утром потихоньку от Були утянул.
— А вот такой инструмент годится?
Он даже ахнул.
— Ну и ну! А у тебя есть разрешение на ношение холодного оружия?
— Это немецкая. Я в подвале нашёл, когда мы ещё в городе жили.
— Ах, нашёл! Я смотрю, ты действительно профессиональный кладоискатель. У тебя действительно глаз… Как ты говорил? — И он обратился к своим: — А вы знаете, коллеги, что за человек такой Александр Кубов? У него ведь глаз, как это… Он видит сквозь землю и может всё что угодно найти.
Я уже понял, что он вроде говорит серьёзно, а сам шутит.
Александр Григорьевич что-то объяснял и показывал своим, а потом спрашивает меня:
— Тёзка, ты умеешь рисовать?
— Ничуточки.
— Да и мне не надо, чтоб ты замки сказочные рисовал. Вот, — и он протянул мне лист бумаги и карандаш, — попробуй нарисуй свою бухту, как расположен в ней посёлок, как овраг идёт и где мы находимся.
— План нужен? Так бы и сказали…
Я столько раз представлял в уме нашу бухту, и где у генуэзцев мог быть причал, и где их посёлок, что с закрытыми глазами мог бы нарисовать план.
Так я начал работать с археологами, и до конца дня я их всех уже хорошо знал и знал, что сейчас они приехали делать только пробный раскоп, чтоб узнать, стоит ли вообще здесь копать. А потом, если им утвердят экспедицию в Москве (а это попросту значит, если дадут деньги), тогда уже будут брать на работу много народу и тогда начнут настоящие раскопки.
Узнал я и то, что Александру Григорьевичу всё про меня известно, и когда я спросил, откуда он знает, он серьёзно ответил:
— А у меня глаз насквозный, почти что как у тебя.
Потом мы стали раскапывать этот самый, как они говорят, пифос, а вернее будет сказать, они копали, а я стоял рядом в ужасном нетерпении. Мне жутко хотелось посмотреть, что же там внутри.
А Александр Григорьевич мне и говорит:
— Тёзка, ты хоть знаешь, что такое пифос и для чего эта штука? Это просто бочка, обыкновенная житейская бочка, в них люди держали зерно или ещё чего-нибудь. Вот в такой бочке сидел Диоген, а если бы галлы изобрели раньше деревянную бочку, то резонанс был бы уже не тот, и тогда уже Диоген не стал бы тренировать в бочке свой ораторский талант.
— Обыкновенная бочка! Да стоило из-за обыкновенной бочки огород городить…
— А ты погоди, тёзка, не спеши. Иногда самая простая бочка интереснее нам, чем если б она была из чистого золота. Что ещё в этой бочке будет да вокруг этой бочки будет. Увидим, увидим…
И вот раскопали, наконец, эту самую бочку, этот мой слоновий горшочек. И с такой осторожностью из оврага его поднимали, как будто он и правда золотой или бриллиантовый.
Александр Григорьевич сдвинул глиняную крышку и заглянул внутрь. Хорошо ему! Ему хоть и в трубу печную на крыше ничего не стоит заглянуть.
— Ага, — сказал он, довольно потирая свои ручищи, — что-то там есть!