Похоронив своего старца и получив его благословение, отец Евфимий продолжил свои аскетические подвиги с бо́льшим напряжением. Немногие монахи в нашу эпоху могут выдержать столь строгие посты. Житие отца Евфимия было непохожим на общий монашеский путь, оно было недосягаемым для многих. Его самоотречение доходило до добровольного мученичества и смерти. Однажды он постился семь дней, ничего не вкушая, и в конце пришёл в изнеможение. «Я должен был тогда умереть, – вспоминал старец, – я усох, как изюм. Я удивлялся, откуда мой организм вырабатывал жидкость».
Вместе с другими подвигами отец Евфимий совершал и много замечательных и «удачных» юродств.
Раньше, когда монастырь Филофей был особножительным, отец Евфимий приходил туда на службу. Когда ответственный монах раздавал братии монастыря продукты, отец Евфимий говорил: «Погляди-ка, что я им сейчас устрою!» Он влезал впереди всех и, хотя не имел права брать продукты, так как не был насельником Филофея, начинал требовать: «Ну-ка, дай мне две банки консервированных кальмаров, голову сыра и ещё вон то и вон то», – и, наполнив свою монашескую торбу продуктами, уходил и раздавал их бедным, старым монахам, не способным раздобыть себе пропитание. Отец Евфимий принимал вид странного, своенравного, сумасшедшего и стяжательного монаха, несмотря на то, что сам жил бедно и аскетично.
Однажды в соборном храме Великой Лавры старец прибил к стене катушку из-под ниток, на неё повесил чётки на 300 узелков и, сидя в стасидии, тянул их. Катушка, крутясь, производила шум. Один из членов Духовного собора монастыря сделал отцу Евфимию замечание, а в ответ получил увесистую оплеуху.
Подвижник Евфимий
Как-то раз отец Евфимий пошёл на престольный праздник в одну келию и пел там на всенощном бдении. После службы он грозно сказал старцу келии: «А теперь дай мне это, вот это и вот это!.. Так… Теперь дай мне мула, чтобы я нагрузил на него всё это, а ещё… а ещё дай мне монаха, чтобы он вёл этого мула за уздечку!»
Однажды к побережью Виглы приблизился корабль, на борту которого были женщины, и старец, кидая с берега камни, заставил корабль уйти в море.
В одно братство отец Евфимий дал денег, чтобы там совершили сорокоуст о его усопших родителях, однако по прошествии времени пришёл и потребовал деньги обратно, потому что, как он заявил, видел своих папу и маму в аду.
Вольная Христа ради нищета старца Евфимия была великой. Его ряса была вся покрыта заплатами. Никто не захотел бы взять эту рясу, даже чтобы надеть её на пугало. Крохотная каливка старца была старой и простой, однако чистой и ухоженной. Впоследствии старец оставил рукоделие и стал заниматься только духовным деланием. Из денег у него было всего 200 драхм и две-три золотые монеты на случай, если в его келию зайдёт какой-нибудь бедняк с пантахусой,[205] чтобы он мог дать ему милостыню.
Когда старец приходил в Великую Лавру на Божественную Литургию для святого причащения, то братия давали ему с собой запас пищи на неделю. Не желая вкушать хлеб свой всуе, он прислуживал братии на трапезе и делал это очень ловко и умело. В благословение старец не принимал ничего материального. Одна благоговейная женщина из его села (позднее она стала монахиней) послала старцу посылку с продуктами, однако старец отправил её назад. В Кариес он не ходил больше полувека, хотя молодым монахом он там бывал на престольных праздниках, где пел очень сладкогласно и от сердца.
Однажды старец пришёл на престольный праздник в монастырь святого Павла и увидел под паникадилом пляшущего диавола. В другой раз на престольном празднике он выпил вина. После этого ему явился диавол, и старец посчитал, что будет хорошо больше никогда не пить вина. И действительно, он сохранил это до конца своих дней.
Отец Евфимий писал письма своим родным братьям, в которых советовал им покаяться и поисповедоваться, однако те не придавали значения его советам. Он приглашал их приехать на Святую Афонскую Гору, чтобы рассказать им о спасении души, однако те были равнодушны. Тогда отец Евфимий написал братьям письмо, что скоро умрёт и что они должны приехать и забрать золотые монеты, которые он якобы скопил, иначе «их заберёт Лавра». На следующий же день братья как штык стояли перед его келией и, увидев, в каком состоянии и в какой бедности живёт старец, поняли, что он их обманул и, разочарованные, уехали. «У него даже бутылки вина в келии не найдёшь, только одни сухари», – рассказывали братья.
Многие юные монахи просили у старца благословения остаться с ним жить, однако никто из них не мог последовать его аскезе. Кандидатам в послушники, которых старец сам хотел прогнать, видя их непригодность к аскетичной жизни, он устраивал невероятные испытания, вынуждая их уйти.
Старец Паисий говорил: «Старец Евфимий похож на врача, который даёт больному очень сильное лекарство. И уж если это лекарство его не убьёт, то от болезни он точно исцелится!» Старец имел в виду, что если бы кто-то из желавших жить рядом с отцом Евфимием смог последовать его аскезе, то он бы освятился.
Один иеромонах попросил у старца разрешения остаться рядом с ним. Отец Евфимий принял его и велел ему полить деревья. Выполнив работу, иеромонах ждал, что старец накроет стол, и они перекусят. Отец Евфимий рассказывал: «Он думал, что я его ужином накормлю!.. Говорит мне: “Ну что, тогда я пошёл?” – “Пошёл, – говорю, – пошёл, да прямо сейчас, пока солнце не зашло”. Так и этот ушёл».
Сам старец летом трудился без пищи и воды, да к тому же, чтобы посильнее себя помучить, часто снимал одежду и работал голым по пояс.
Когда некий иеромонах прислал старцу письмо, в котором просил благословения жить с ним, отец Евфимий ответил ему следующим посланием:
«Аз старец Евфимий – господина моего пресвитера (имярек) преклоняясь, целую.
Множицею ты мя искусил еси, тщася приити ко мне, да составим братство. Аще убо воистину волю имаши да жительствуем вкупе прочее время живота нашего, вниди, аз же тебе приемлю. Веси жительство моё, каково есть, и яко никакоже могу беседы творити с приходящими, и бремя всезаботное об исихастирии на рамена твоя возляжет. Посему, аще поймеши с собою ина брата, да в помощь тебе будет в Литургиях и иных нуждах, добре сотвориши. Аще положите вопрошати мя о всяком деле, ни в чимже погрешите, Богу содействующу. Аще питаете мя укрухами хлеба, сим доволен буду. Елико есть дний моих, толикожде не проживу ктому. Хлеб свой весь изъядох. Быть может, пришествие ваше есть воля Божия, не вем, посему возлагаю все на Бога, да будет по воле Его.
Доныне противихся аз и не приимах никогоже, и не пребысть у мене ни един из притекавших. Отселе же возлагаю сие на Бога, да будет якоже волит Он.
Кланяюсь и целую вы.
В конце концов этот брат тоже не приехал, и старец один продолжил свой подвиг. Он был непреклонен и точен в исполнении своих монашеских обязанностей, не позволял себе никакого снисхождения, никакой икономии – и не только себе, но и тому, кто просил остаться с ним. В 1985 году весь пост святых Апостолов он держал «двойной» девятый час. Тогда ему было 72 года, а пост в том году продолжался целый месяц.
Однажды старец принял у себя стремящегося к монашеству юношу. Он положил его спать в келии своего старца. Одеяла там были чистые, однако все истрёпанные в лохмотья. Между одеялами старец проложил куски полиэтилена, чтобы они не рассы́пались окончательно.
На юношу произвели впечатление скорость, ревность, напор и гибкость старца, когда он делал в церкви земные поклоны. Старец был похож на хорошо тренированного спортсмена, несмотря на то, что ему – атлету Христову старцу Евфимию – было более 70 лет. Шла Великая Четыредесятница. Старец прочёл часть богослужения, держа в руке большую лупу, потому что его зрение ослабло. Его ряса была очень старая, истрёпанная, но чистая. В церкви он надевал скуфью и куколь собственного пошива. Его образ и жизнь были необычными, но в этой необычности скрывался глубокий духовный смысл.
После вечерни старец предложил юноше трапезу. Он угостил самым лучшим, чем располагал, чтобы доставить радость своему посетителю: на этот раз это был варёный нут[206] без масла, смоченные в воде сухари и два вида маслин. «Эти маслины – самые лучшие», – сказал старец, предлагая их гостю. Однако и эти «самые лучшие» отличались необычайной горечью. Плошки на столе были глиняными, сам столик – очень ветхим. Кухня, в которой была накрыта трапеза – полутёмной и с земляным полом. Однако всё здесь было уместным, всё излучало аскетическую благодать, простоту, и вкушать этот ужин было приятнее, чем сидеть за ломящимся яствами столом в пятизвёздочном отеле.
Беседуя с юношей после трапезы старец был отечески нежен. Он давал юному посетителю прекрасные и практические советы. Он беседовал свободно, с бесстрастием; голубые, подобные синему небу, глаза старца свидетельствовали о том, что он был чист, как малое дитя.
В каливе старца всё было простым и очень старым, нельзя было найти ничего нового. Все эти старинные вещи переносили тебя в прежнюю эпоху – даже немногие книги, которые были у старца в келии, например, «Добротолюбие» в сокращении, одно из первых изданий. Однако и сам старец Евфимий чувствовал себя живущим в другой эпохе, или, лучше сказать, что он сам пришёл из другой эпохи в наше время. Потом юноша написал старцу письмо, благодаря его за Авраамово гостеприимство. К письму он приложил несколько конвертов и марок для того, чтобы старец мог отвечать на его письма. Однако даже эти конверты и марки старец вернул, соблюдая монашескую акривию.
Годы шли, и силы старца уходили. Он чувствовал слабость и ему стало трудно приходить на Божественную Литургию не только в Лавру, но и в соседний румынский скит. Однако свою аскезу и устав старец не изменил. Он говорил: «Иногда я вкушаю пищу даже два раза в день», – имея в виду Светлую седмицу. Тогда он говорил: «Ах, если бы я мог построить какую-нибудь каливку рядом с отцом Исаией и начать подвизаться!»