Старец Хрисанф из кутлумушской келии святого Георгия рассказывал: «На Святую Афонскую Гору я пришёл в 1934 году 18-летним юношей. Я пришёл в монастырь Григориат к игумену Афанасию, человеку добродетельному. Войдя в игуменский кабинет, я перекрестился. „Сынок, – сказал мне старец, – я ведь тоже человек“. В монастыре Григориат я прожил 12 лет. Ещё послушником я вместе с диаконом Пахомием из Григориата ходил в келию „Достойно есть“, чтобы исповедоваться у иеромонаха Иоанна. Когда в первый раз мы вошли в его келию, отец Иоанн приветствовал меня: „Ну, Георгий, заходи“. Отец Иоанн был очень добродетельным духовником. Однажды его послушник, который был бесноватым, хотел застрелить отца Иоанна из ружья. Пуля пробила окно и прошила скуфью духовника, но голову не задела.
Посетил я однажды скит святой Анны и встретил там старчика – Гавриила, иеромонаха. 75 лет ему было – а в мир со Святой Горы ни разу не выезжал! Оттуда отправился я в кутлумушскую келию святого Георгия. А там другой старчик – 85 лет ему было, Ананий звали. Так вот, он в своей келии 50 лет прожил, семь кутлумушских игуменов пережил… А когда я состарился и слёг, то меня забрали в Кутлумуш. Здесь я застал 35 монахов. Один старчик, отец Харалампий, уставщик, имел святую душу, да и другие отцы тоже были добродетельными: старец Афанасий, старец Прокопий».
«Монах должен быть внимателен к послушанию старцу, к правилу, посту и Божественному Причащению. Он должен думать, зачем он пришёл на Святую Гору и ради чего стал монахом».
«Монах, нерадивый к правилу, подобен выброшенной на берег и подыхающей рыбе».
«В одной келии в пустыне творилось что-то неладное. Диавол переворачивал всё верх дном. Мы пошли в эту келию с одним духовником. Он прочитал заклинательные молитвы – и диавол оттуда ушёл».
Духовная жизнь человека – необъяснимая тайна для других. Она известна только Богу, поэтому мы не должны судить внешне. Часто внутри человек не таков, каким он кажется снаружи. Это подтверждает пример старца Хрисанфа из монастыря Кутлумуш. Он выглядел и вёл себя так, что все отцы считали его монахом, достойным жалости.
Старец Хрисанф полюбил не мыться. Он за все годы своей монашеской жизни ни разу не мылся и ни разу не расчёсывал волосы. Он никогда не постригал ногтей, которые впились в пальцы и стали похожи на когти орла. Обычно во время богослужения он сидел в притворе соборного храма и со вниманием слушал, что пели и читали. Когда певчие и чтец ошибались, он их поправлял. Когда священник выходил в притвор покадить, отец Хрисанф показывал ему неприличные жесты.
Однажды отец Хрисанф заболел и лежал на койке. Братия захотели постричь ему ногти и вообще привести его в порядок. Отец Хрисанф начал сопротивляться и сделал вид, что хочет своими огромными ногтями вырвать глаза у монаха, который за ним ухаживал.
В другой раз отец Хрисанф увидел из окна своей келии пономаря и закричал ему, что пора бить в било. Пономарь ответил, что ещё рано, и тогда отец Хрисанф начал показывать ему неприличные жесты и поливать его своим обычным сквернословием (старец нередко «омывал» отцов разными грубостями и пошлостями). У отцов не оставалось сомнений: старец Хрисанф – или сумасшедший, или прельщённый. Но когда старец скончался, Бог показал следующее. Его немытое лицо просияло необыкновенно прекрасным и сладким светом. Отцы в изумлении стояли, с недоверием глядели на него и спрашивали себя: «А может быть… старец Хрисанф был юродивым ради Христа и просто притворялся сумасшедшим?»
Монах Хрисогон из монастыря Кутлумуш в один год по своей собственной воле ушёл на первые три дня Великого поста в лес и там постился. Когда он вернулся в монастырь, его лицо было искажено дикостью и злобой. Он ни с кем не разговаривал и закрылся у себя в келии. Точно не известно, что с ним произошло, однако он впал в прелесть, потому что он больше не хотел вкушать антидор и причащаться. Все монахи считали его сумасшедшим. Он состригал у себя волосы, сбривал бороду и говорил разные безумства.
В конце жизни он попросил об исповеди, но не мог говорить – его язык заплетался. Рассудительный игумен, который пришёл поисповедовать отца Хрисогона, спросил его, верует ли он в Отца, Сына и Святого Духа. Тот с большим трудом смог ответить «Аминь». Игумен спросил, хочет ли он причаститься, и отец Хрисогон утвердительно кивнул головой. Он причастился и тут же скончался.
Э
Старец Эммануил из Нового скита родился в 1918 году в селении Пломари на острове Лесбос. Он был родным братом блаженнопочившего митрополита Иакова Митимнского. В миру отец Эммануил был банковским служащим, а выйдя на пенсию, приехал на Святую Афонскую Гору, где стал монахом в Кутлумушском скиту святого великомученика Пантелеимона в 1974 году. В 1976 году он переселился в келию святых Бессребреников в Новом скиту, а в 1992-ом перешёл в общежительный монастырь Григориат, где и скончался в 2008 году в возрасте 90 лет.
Старец Эммануил был человеком молитвы и часто приходил в умиление. Молясь, а также говоря что-то братии, он обычно плакал.
Старец сочинил 2 500 величаний[123] Пресвятой Богородице и святым. Каждый день он читал или пел какую-то часть из своей рукописи, однако в последние годы жизни его влечение к величаниям разгорелось настолько сильно, что он прочитывал их все ежедневно. Старец просыпался до полуночи. Три-четыре часа он читал величания, и его душа приходила в умиление и духовный восторг.
Старец рассказывал, как он начал собирать эти величания: «Вначале я любил повторять только четыре величания из молебного канона Пресвятой Богородице.[124] Однако мой ныне почивший брат по плоти митрополит Иаков посоветовал мне всегда читать жития святых дня, которые находятся в Минее. Однажды, читая житие святого Ригина, епископа Скопельского,[125] я пришёл в такое умиление, что пролил много слёз. Тогда я решил после жития пропеть ему величание, и так, читая жития святых, я писал им величания, в результате чего получилась целая книга. Я всегда очень радуюсь, когда читаю эти величания, и не могу оставить этого, особенно сейчас, когда мой старец сказал, что чтение величаний – моё послушание. Сейчас я испытываю ещё большую радость».
Старец Эммануил говорил: «Мы всего добьёмся посредством молитвы, и не только той молитвы, которая совершается во время богослужения в церкви, но и посредством нашей личной молитвы в келии. Наше спасение зависит от того, делаем ли мы то, что можем. Бог не требует от нас невозможного».
«Наше послушание не должно быть „привычкой“, то есть „раз мы монахи – мы должны оказывать послушание“. Нет, мы должны жить послушанием, дышать им, мы должны верить, что вне послушания – только адская мука и смерть, верить в то, что послушание подобно насущному хлебу: если мы не будем питаться, то умрём. Если я не оказываю послушания, то не могу спастись. Мы должны оказывать послушание не взирая на лица и не испытывая, игумен или другой монах сказал нам выполнять то или иное».
Отец Эммануил говорил: «Я молюсь почти всю ночь. Так у моей молитвы есть количество, однако не хватает качества. Я исполняю своё правило так: 3–4 часа читаю величания, потом, лёжа на койке в монастырской больнице, слушаю службу по радиотрансляции из церкви. Но меня клонит в сон, и иногда на какое-то время я засыпаю. Однако я говорю себе: „Просыпайся, лодырь! Давай молиться!“ Тогда я поднимаюсь и говорю: „Боже мой, спаси создания Твои, а рядом с ними и меня грешника“. Затем я молюсь по чёткам о братиях, несущих миссионерский подвиг, о немощных, об усопших, а прежде всего о нашем старце и об отцах нашей обители. В конце я прибавляю: „Помяни, Господи, Православие, Святую Афонскую Гору и нашу Элладу. Не попусти, чтобы святыни были попраны безбожными и еретиками“. Я испытываю боль за весь мир и не могу не молиться о людях. Молясь, я не чувствую себя достойным произносить Имя Господа, но говорю: „Сотворивый мя, помилуй мя“. Так я молюсь, пока не рассветёт».
«Я стараюсь выполнять своё монашеское правило, но у меня нет на это сил. Сейчас я переживаю лучший период моей жизни, несмотря на то что прикован к постели. О, насколько же прекрасна, насколько же сладка эта борьба! Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Ко мне приходят отцы, помогают мне – и так ко мне приходит смирение. Я благодарю Святого Бога, Который „занимается мной“, несмотря на то что Ему и помимо меня надо сделать столько много! Сейчас ко мне приходит и молитва. Она приходит сама по себе, и я творю её в сердце».
«Я не могу не молиться ночью. Ночью в полном безмолвии я чувствую себя прекрасно и очень радостно. В начале монашеской жизни подниматься ночью мне было очень тяжело, я чувствовал себя так, словно моя спина придавлена тоннами груза, словно на ней лежат мешки с цементом. Сейчас, однако, я привык и просыпаюсь без будильника в 11 часов вечера, и пока не начнут звонить в колокол к полунощнице, успеваю выполнить своё келейное правило».
В последние дни жизни старец не мог перевернуться с бока на бок, но был радостен и говорил: «Койка, к которой я прикован, – моё спасение, я на неё не жалуюсь. Если мы принимаем боль с радостью, то испытываем большое облегчение. В противном случае, если мы ропщем, то сами ведём себя в погибель».
«Наша цель состоит в том, чтобы „заполучить вечность“, и мы достигаем этого молитвой».
«Без любви и послушания старцу мы не спасаемся».
Старец был прикован к постели около пяти лет. Все эти годы он ни разу не возроптал и ни на что не пожаловался, но, наоборот, постоянно молился и благодарил Бога за всё. Когда было видно, что он уходит, один из иеромонахов обители осенил его частицей Животворящего Креста Господня и главой святой преподобномученицы Олимпии. Вскоре после этого старец испустил последнее дыхание и мирно предал Господу душу. Это было 22 января 2008 года, старцу было 90 лет. Вечная ему память.