Гас
Две недели спустя
— Юджин, что ты знаешь о русских свадьбах?
— Достаточно много, мистер Гас. Должен сказать, нахожу традиции русского бракосочетания достаточно забавными и весьма архаичными. А могу ли я поинтересоваться, для чего вы спрашиваете? И я Евгений.
— Я тут подумал, что Сла-ва бы хотела отпраздновать свадьбу у себя на родине. Она же девочка, у нее совсем другие мысли в голове. Белое платье, чтобы подруги умерли от зависти…о чем там вообще думают девочки. Мне-то ровным счетом все равно, где ей бриллиантовый булыжник на палец надеть.
— Позвольте мне выразить свое восхищение вашим отношением к мисс Славе, мистер Гас. Я всегда был уверен, что чувства мужчины к женщине способны преобразить его характер, и вы явное тому подтверждение.
— А тебе не надоедает шпарить пятистопным ямбом, Юджин? — огрызаюсь беззлобно.
— Во времена деградации разговорной речи, я тот, кто ратует за сохранение родного языка в его первозданной прелести. Я бы задумался об этом на вашем месте, мистер Гас. Ситуация в языковом мире поистине критичная. Боюсь, что когда родятся ваши с мисс Славой дети, в их лексиконе будет преобладать примитивный сленг. Это печально. И, повторюсь, я Евгений.
— Позанудничал и хватит. А теперь расскажи мне все, что ты знаешь о русских свадьбах.
— Боюсь, рассказать будет недостаточно. Я лучше Вам покажу.
Жестом фокусника Юджин плюхает передо мной макбук и открывает канал Ютуб. Включает первое попавшееся видео, погружая меня в пугающую атмосферу безбашенного русского веселья.
Вот это пиздец.
Какой-то одуревший чудик в квадратном пиджаке стоит в обшарпанном подъезде и с идиотской улыбкой сует деньги в трехлитровую банку. Спустя получаса выдуманных препятствий, он, наконец, добирается до хихикающей тостухи-невесты и выносит ее на крыльцо. Пока он надрывает селезенку, разодетая в цвета радуги стая беспрестанно фотографирует их на мобилы. Затем картина перемещается в какой-то концертный зал, где забракованные сидят как два восковых истукана в окружении яблок, куриных ножек и винограда. Тост, тост, еще тост. Тысяча тостов. Шоу жонглирующих лилипутов, глотатели шпаг, поющая подружка невесты, вызывающая слуховую истерию, и кульминация этого вертепа: пьяная пузатая дискотека, кому за пятьдесят.
Блядь. Убейте меня. Это кошмар наяву. Но если матрешка такое хочет…
— Что тут у вас происходит? — из спальни выходит Сла-ва, держа какой-то злаковый батончик в руках. В последнее время она постоянно что-то жует. Умилительная белка.
— Мистер Гас просил проинструктировать его на счет традиций российских свадеб. — немедленно откликается Юджин. — Кажется, он намерен сочетаться законными узами на вашей родине, мисс Слава, поэтому я решил наглядно ему продемонстрировать, чего ему следует ожидать.
Матрешка со скептическим видом подходит к ноутбуку и щелкает ногтем по кнопке воспроизведения. Несколько секунд смотрит в экран, после чего картинно закатывает глаза к потолку и захлопывает крышку.
— Ты бы еще видео девяносто шестого года ему показал, Женя. Хочешь, чтобы Малфой до свадьбы от меня сбежал?
— Пендалями не выгонишь, матрешка, — с ухмылкой подхожу к ней. — Ну а если серьезно? Какую свадьбу ты бы хотела?
— Никогда не хотела царское застолье с плясками. — кривит нос Сла-ва. — Моя мечта — тихое бракосочетание на берегу океана. Ну или моря. Шум прибоя, минимум гостей, я босиком, а ты в закатанных штанах и льняной рубашке. Романтичное бунгало, тушеные кабачки… — виновато стреляет в меня глазами, — не спрашивай почему. И, конечно, много секса.
Бог, если ты есть. От души тебе спасибо за такую женщину.
Глава 41
Три недели спустя
Слава
Я стою возле развороченного шкафа, растерянно оглядывая ворох одежды, в котором зарыта по колено. Гас, наконец, убедился, что заложил достаточно крепкий кирпич в фундамент будущего наших детей, и через два дня нам предстоит десятичасовой перелет в Нью-Йорк. Сейчас же передо мной и моим глубоко беременным мозгом стоит непосильная задача: как впихнуть в тридцатикилограммовый багаж самое драгоценное, что я накопила за свою двадцатичетырехлетнюю жизнь.
— Собираешься? — раздается из дверного проема.
Мама пытается звучать холодно, но выходит у нее не слишком хорошо. Скорее ее тон похож на тон капризной пятилетки, которой родители не купили барби особняк. После разгромного совещания в апартаментах демона Игоря, Ирина Сорокина, кажется, затаила на меня обиду.
— Собираюсь, — вторю ей веселым эхом.
Мама молчит, однако, уходить не торопится, предпочитая сверлить меня глазами. В другой раз меня бы это раздражало, но сейчас в голове творится такой мысленный винегрет, что я просто не в состоянии концентрироваться на чем-то дольше минуты. Взять с собой это совершенно новое платье от Терехова? Вдруг после родов меня разнесет как Джессику Симпсон, и я больше в него не влезу. А любимые ковбойские сапоги? Это же нестареющая классика. А еще книги. Нет, интернет-чтение вещь, конечно, прекрасная, то ничто не заменит потрепанный томик Собачьего сердца. А еще мои детские фотографии…
— Тебе вообще на меня плевать, да? — истерично всхлипывает мама. — Растила тебя столько лет, ночей не спала и вот благодарность. Жалуешься на меня отцу и нос воротишь! Уже все мысли только об Америке и о своем америкашке.
От пренебрежительного «америкашка» из горла вырывается предупредительный рык, но маму на этот раз это не смущает.
— Когда он бросит тебя так же как его отец, не приходи ко мне плакаться! — звонко топает пяткой о паркет. — Наши мужики они, может, собой неказисты и в спортзалах не торчат, зато у них душа наша, русская. У американцев этих менталитет другой, все другое. Ты вот мнение матери ни в грош не ставишь, а зря. Мама всю жизнь дурочка для вас с отцом. А я не дурочка!
— Мам, достаточно сказать, что ты будешь скучать. — концентрирую остатки своего терпения. — Для чего ты все это перед отъездом на меня вываливаешь?
Мама мою примирительную подсказку не принимает. Развернувшись на пятках, всхлипывающим вихрем уносится в сторону кухни, и через секунду возвращается обратно.
— Ты просто не понимаешь, Слава! — вздергивает трясущийся палец вверх. — Когда в сорок с лишним лет твоя единственная дочь взмахивает хвостом и вот так просто бросает тебя… это…Не для этого я тебя растила! Сейчас ты ничего не поймешь…вот свои дети появятся…
Уффф. Ну что же ты наделала, мама Ирина. Привет, парад бушующих гормонов.
— А для чего ты меня растила, мам? — от возмущения выплываю из тряпичной кучи. — Чтобы было кому стакан воды на старости лет подать?
Мама промакивает глаза уголком рубашки и с достоинством поджимает губы.
— Нет, конечно. Но я рассчитывала, что моя дочь будет, по крайней мере, заезжать ко мне раз в неделю, чтобы проведать. И вообще…одно дело знать, что ты рядом, а другое дело когда ты за тысячи километров.
— То есть тебя бы вполне устроило, знай ты, что я брожу где-то рядом несчастной, чем то, что я счастлива, но за тысячи километров от тебя?
Пока мама раздувает ноздри, познавая глубокий когнитивный диссонанс, я беру ее под руку и увлекаю за собой на кухню. Вообще, я бы предпочла обойтись без этого разговора, но, кажется, пришла пора крошке Ире узнать, что Деда Мороза не существует.
— Садись, мам. — сурово распоряжаюсь.
По перекошенному лицу вижу, что она хочет возразить, но в последний момент все же слушается, тихо опускаясь на кухонный табурет.
— Поговорим по душам, мам. — усаживаюсь напротив. — Как взрослые люди, хорошо?
Не дожидаясь ответа, сцепляю пальцы в замок и для пущей убедительности подаюсь вперед.
— Я никогда тебе не говорила об этом, но раз уж зашла речь об эгоизме, считаю нужным расставить все точки над i. Так вот. С тех пор как ты рассталась с отцом, наша квартира превратилась в люкс для новобрачных, в разницей лишь в том, что невеста в номере всегда была одна, а женихи сменялись с периодичностью в полгода. Скажи, мам, ты хотя бы на секунду подумала, каково было четырнадцатилетней мне, обожавшей отца, наблюдать все это? Отвечу сама: мне было больно. А теперь ответь: я хотя бы раз тебя упрекнула в этом? В том, каким образом ты пыталась обрести свое женское счастье?
Мама бледнеет и несколько раз моргает. Знаю, что ей нечего на это ответить. Потому что сожителей у нее была тьма тьмущая, и я действительно ее никогда ни в чем не упрекала.
— Когда ты собралась к Колину в Нью- Йорк, мам, собственное одиночество было последним о чем я беспокоилась, хотя, если ты помнишь, тогда я рассталась с мудилой Сережей.
Мама протестующе раскрывает рот, готовясь сделать мне родительский ата-та за неприличествующее слово, но я ее осекаю:
— Мудак. Мудила. Мудилище. Других слов для того, что он сделал нет, мам. Так что давай не будем по-ханжески крутить носами.
— Так вот, я была счастлива, что ты нашла человека, к которому прониклась настолько серьезными чувствами, что готова переехать на другой конец земного шара. Так почему в ответ я не могу рассчитывать на ту же любезность с твоей стороны?
— Я люблю и хочу уберечь тебя от ошибки, которую сама совершила. — высоким голосом произносит мама, и я не могу не заметить намек на легкую вопросительную интонацию в ее голосе. Словно ей требуется моя подсказка, в том что она отвечает правильно.
— А кто дал тебе право судить, что будет для меня ошибкой, мам? Длинный список твоих неудавшихся отношений дает мне все основания предполагать, что ты в этом далеко не эксперт.
В этот момент у мамы такое лицо, словно ее привязали к столбу и собираются пороть розгами: глаза снова на мокром месте, губа закушена и дрожит. И мне искренне ее жаль, но я все же намерена довести начатое до конца.
— Твое вмешательство привело к тому, что твоя дочь, то есть я, была несчастна целых три недели. Понимаю, ты так зла на отца Гаса, что тебе наплевать на страдания его сына, но все же скажу, что он тоже был несчастен. И я верю, правда, верю, что ты хотела как лучше, но вмешиваться в чужую жизнь, пусть даже это жизнь твоей собственной дочери, эта ты степень ответственности, на которую не имеешь права даже ты, мама.