— Я же тебе всё сказал. Надо прекратить это дело. Ты человек влиятельный. Позвони куда надо… в угрозыск. Похлопочи… Фамилии ребят…
— Подожди, Игорь, — отодвигая стакан, холодно остановил сына отец. — Я надеюсь, что в школе вас чему-то всё-таки учат. Разъясняли вам, например, что такое закон в Советском государстве? И вообще — что такое закон?
— Не помню. Как будто нет. Ну, а если бы и разъясняли, — что из этого? Говорят одно, а на деле другое. Мы же не маленькие — видим.
— Так! Ну, а в комсомоле вы когда-нибудь беседовали на эту тему?
— Кажется, нет. Па, если ты хочешь меня просвещать — не стоит. Я-то знаю, что такое закон.
— Ну-ка, ну-ка, скажи.
— Закон — это нечто такое, что пишется на бумаге и изредка применяется в жизни. Применяется в том случае, когда это кому-то выгодно.
— Черт знает что! — возмутился Виталий Павлович, поднимаясь из-за стола.
— Ты можешь это проверить сегодня. Позвони в угрозыск, попроси и сразу убедишься, что такое закон.
Мать громко рассмеялась, но отец нахмурился и засопел носом, как в минуты сильного гнева.
— Прекрати дурацкий смех! — резко остановил он жену. — Неужели ты не понимаешь, что он говорит? Это же цинизм!
— Он говорит правду, и ты сам это отлично знаешь, — обиженно поджимая губы, огрызнулась жена.
— Па! Мы здесь одни, — мягко сказал Игорь. — Нас никто не слышит, и можно говорить откровенно.
— Вот как! Значит, ты считаешь, что, когда меня кто-нибудь слушает, я говорю иначе… иначе, чем думаю?
— Как и многие другие. Ты не одинок.
— И напрасно ты сердишься, Вита, — снова вмешалась мать. — Надо смотреть правде в глаза. Большевики же не боятся правды. Твои слова?
— Какой правде? Что ты болтаешь! Какой правде? Боже мой, сын в лицо нам говорит, что мы с тобой подлецы, лицемеры, а ты улыбаешься!
— А меня это нисколько не обижает.
Игорь с холодным любопытством наблюдал за отцом. Спокойный, уравновешенный, Виталий Павлович в семейных беседах обычно отделывался шутками, не придавая большого значения словам жены или сына. О политике разговаривать не приходилось. Затрагивались темы мелкие, бытовые, чаще всего о знакомых. В этих случаях бойкая речь, точные характеристики, даваемые Игорем, забавляли Виталия Павловича. Но сегодня он вдруг увидел сына под каким-то другим углом зрения.
Перейдя к окну, он поцарапал зачем-то ногтем по стеклу, и когда снова повернулся к сыну, — это был снова спокойный, невозмутимый человек.
— Любопытно! Неожиданно и любопытно… А кто у вас директор? — спросил он.
— Марина Федотовна. Такой, знаешь, толстый пень в юбке. Вросла корнями. Пока не сгниет, не выковырнешь.
— Игорек! — с упреком протянула мать. — Ну что это такое! Она же дама!
— Я говорю о директоре, а не о даме.
— По-моему, очень милая женщина, и дело свое знает, — защищала мать.
— С тобой она милая. Она знает, с кем и как надо себя держать.
— Я вижу, что и ты в этом отлично разбираешься, — иронически сказал Виталий Павлович.
— Еще бы… — не задумываясь ответил Игорь. — Примеров сколько угодно, а я не слепой.
— Да? А я в этом не уверен, — со вздохом сказал отец. — И мне очень жаль, что нам почти не приходится говорить… Во всяком случае, очень мало.
Игорь усмехнулся, подумал и не спеша ответил:
— Ты же очень занят, па. Ты строишь коммунизм, и тебе некогда заниматься со мной.
— Коммунизм строится для тебя, сынок, — мягко возразил Виталий Павлович. — Я не доживу, а ты будешь жить уже при коммунизме…
— Но ты меня не спросил, па… А может быть, я не хочу…
— Что такое? — опять изумился отец. — Ты говори, да не заговаривайся, Игорь. Такими словами жонглировать нельзя.
— Я ничего плохого не думал. Ты меня неправильно понял, па. Коммунизм — это когда-то, потом! Но ты забыл, что я уже живу. Я хочу жить для сегодня и думать о завтра. Не в переносном смысле, а буквально. Меня интересует, что будет в четверг, через неделю, ну… или через год.
— Чего ты сердишься, Вита, — вмешалась мать. — Наш мальчик говорит правильно. Он молод… он весь в каких-то желаниях, мечтах… И живет он больше сердцем.
— Помолчи, пожалуйста! — поморщившись, остановил жену Виталий Павлович.
— Но это не значит, па, что я совсем не думаю о будущем, — продолжал Игорь. — Вот я, например, дополнительно изучаю английский язык. Мне хочется поехать за границу. Да, да! И я поеду, будь покоен.
— Ну хорошо, — махнул рукою Виталий Павлович. — Вопрос этот серьезный, и более обстоятельно мы поговорим с тобой как-нибудь в другой раз, на днях. Сейчас мне надо ехать.
— А как моя просьба?
— Какая?
— Насчет наших ребят?
— Скажу тебе так… Если даже и тебя посадят за какие-нибудь художества… я пальцем о палец не ударю.
— Не верю! — со смехом сказал Игорь. — Конечно, меня не посадят, потому что я твой сын. Ну, а если и посадят, то тебе всё равно придется вмешаться.
— Почему?
— Потому что я твой сын!
Виталий Павлович побагровел и засопел носом.
— Ничего… Немного терпения, и доберемся до вас! И до школы доберемся и комсомолу дадим нагрузку… Бездельничаете много… — гневно выговорил он уже в прихожей.
16. Новый директор
Новый директор и завхоз школы обошли здание и остановились перед входом в подвал. Над дверьми висела стеклянная вывеска.
— А это что такое? — удивился Константин Семенович. — Жильцы?
Громадные подвалы, приспособленные и оборудованные во время войны под газоубежище, были заняты «Промартелью».
— Жильцы, — подтвердил Архипыч.
— Надо скорее выселять их отсюда, — вполголоса произнес Константин Семенович, спускаясь по широкой лестнице в подвал.
— Да уж как-нибудь, — не очень уверенно пробормотал Архипыч. — Они, надо полагать, не самовольно тут обжились.
— Сейчас выясним.
Артель, по-видимому, работала здесь давно и расположилась всерьез и надолго. Перегородки, электропроводка, оборудование, водопровод — всё было сделано основательно и продуманно. В проходной, возле рабочих шкафчиков, дежурила уборщица.
— Вам кого? — спросила она вошедших.
— Мы бы хотели поговорить с вашим начальством… Кто у вас… заведующий, управляющий?
— Председателя на месте нет, — охотно ответила женщина. — Если желаете, заместитель у себя.
— Всё равно.
— Тогда пройдите через упаковочную вон в ту дверь. Там в углу, за стеклянной перегородкой, он и сидит.
— Как его зовут? — хмуро спросил Архипыч.
— Самуил Григорьевич.
Отворили дверь в упаковочную и увидели приятную для глаз хозяйственника картину. Большой подвальный зал, освещенный лампами дневного света, был густо заставлен столами. Сидевшие и стоявшие работницы отсчитывали разноцветные клипсы, укрепляли их на специальные картонки и паковали в коробки.
— Ты смотри, что у нас есть, Архипыч! Великолепное помещение! Высокое, теплое, сухое. Вентиляцию только надо, — оглядываясь, проговорил Константин Семенович. — А с той стороны большая кочегарка. Если мы ее перегородим, выйдет прекрасный склад.
— А наверх-то как попадать?
— Выход где-нибудь есть. Неужели только с улицы?.. Ну, пошли к начальству. Ты начинай с ним разговаривать, а я посмотрю со стороны.
— Ох, боюсь я, Константин Семенович! — со вздохом сказал Архипыч. — Не выколупнуть их. Вон как вросли. Они тут много средств вложили.
— Ничего, ничего… Вот! Слышишь?
В этот момент где-то за стеной начал глухо стучать штамповочный пресс.
— Там цеха, — пояснил Архипыч.
— Я не о том. Слышь, как стучат. Это хорошая придирка… Наверно, в школе отдается.
Стеклянная перегородка до потолка делила зал на две неравные части. В меньшей из них было множество каморок с фанерными стенками и табличками на дверях: бухгалтерия, расчетный стол, плановый отдел, местком, отдел главного механика, заместитель председателя…
Самуил Григорьевич встретил пришедших с очаровательной любезностью. Невысокий, полный, с большим открытым лбом, почти лысый, в роговых очках, с живыми темными глазами, он производил впечатление человека энергичного, неглупого и понравился Константину Семеновичу.
— Проходите, товарищи! Присаживайтесь. Чем могу служить? — говорил он, здороваясь и пододвигая стулья. — Тесновато у нас немного…
— В тесноте, да не в обиде, как говорится, — пробормотал Архипыч.
— Вот именно, вот именно… Я слушаю вас!
— Дело вот в чем, товарищ начальник. Я новый завхоз школы. Начинаю приемку и, так сказать, пришел познакомиться…
— Очень приятно! А как же товарищ Острова?
— Она, так сказать, в другую школу переведена.
— Вот оно что! Понимаю… Значит, мы с вами будем работать. Прекрасно!
По тому, что Архипыч стал часто употреблять «так сказать», Константин Семенович понял, что он волнуется.
Самуил Григорьевич говорил с Архипычем, но всё время подозрительно поглядывал на второго посетителя. Наконец он обратился и к нему:
— А вы, товарищ?..
— Я учитель.
Ответ несколько успокоил руководителя артели, но до конца разговора он не спускал с «учителя» глаз, чувствуя, что этот высокий, представительный человек пришел не из простого любопытства.
— Скажите мне, дорогой, как у вас тут оформлено? — спросил Архипыч. — Какие, так сказать, взаимоотношения со школой? Подвал вам передали на вечное пользование или как?
— Ну зачем же на вечное! Вечного вообще ничего нет на нашей планете. Всё течет, всё изменяется, — пошутил руководитель. — Со школой у нас арендный договор. Школа сдает нам подвал, а мы платим, делаем ремонт и вообще всячески помогаем… Чем только можем. Киноаппарат купили, радио… Очень выгодный договор для школы!
— А нельзя ли взглянуть на этот договор… на бумажку, так сказать? Чтобы в курсе быть, — попросил Архипыч, хитро прищурив глаза.
Константин Семенович видел, что настроение-завхоза несколько улучшилось, и догадался о причине. Если есть арендный договор, то он имеет сроки, и при умелом ведении дела может быть аннулирован.