Прежде чем покинуть Управление, Константин Семенович поднялся в уголовный розыск и зашел в свое отделение. Перед Глушковым, закрыв глаза носовым платком, сидела плачущая женщина.
— О-о! Ты-то мне и нужен, — обрадовался следователь. — Подожди минутку. Я сейчас закончу.
Пока Глушков записывал показания женщины, Константин Семенович прошел в конец комнаты и остановился возле окна. Обстановка напомнила ему дело Гошки Блина и имеющего к нему какое-то отношение Уварова. Теперь уже не приходилось сомневаться, что и в школе Уваров имеет друзей и что все они связаны чем-то большим, чем обычная школьная дружба. Странно, что учителя отзываются об Уварове хорошо… Но разве много учителей, которые знают, чем живут их воспитанники вне школы?..
Глухой от слез голос женщины прервал размышления:
— Что же теперь будет, товарищ следователь?
— А это суд решит. Распишитесь вот здесь…
— Расстреляют его…
— Ну вот… Сразу же и расстреляют!
— Убийца ведь…
— Не отчаивайтесь. Разберутся. Вот вам пропуск. Придется вас еще не раз побеспокоить, а сейчас можете идти.
Константин Семенович оглянулся, но увидел только согнутую горем спину женщины.
— Мать? — спросил он, когда она вышла из комнаты.
— Мать, — подтвердил Глушков. — Кошмарное дело, Константин Семенович. Тринадцатилетний мальчишка убил десятилетнюю девочку… вот этой железякой.
На столе лежал обрезок водопроводной трубы сантиметров семидесяти длиной.
— За что?
— Тут путаная история. Я и сам еще до конца не разобрался. Вот послушай. Жила семья. Отец, мать и сын. Жили в общем ничего, нормально. Отец квалифицированный рабочий, зарабатывал прилично. Мать домохозяйка. Простая, малокультурная. Ты ее видел. Прожили пятнадцать лет, а в прошлом году он бросил семью и ушел к другой. К учительнице, между прочим.
— Бывает. Выросли духовные запросы, а жена отстала, — иронически заметил Константин Семенович.
— Вот, вот! У новой жены дочь…
— А мальчишка у матери остался?
— Ну ясно! Куда отцу такую обузу? Весной, в середине мая, этот мальчишка… Да, забыл! Получилось так, что и девочка и мальчик учились в одной школе. Она в третьем классе, а он в шестом. В мае мальчик побил эту, так сказать, сводную сестру. И здорово, говорят, побил. А за что, почему, я так еще и не выяснил. Полагают, что выместил на ней развал семьи. Вполне возможно… Представь себе сам. Жить стало хуже, мать постоянно плачет, ну вот и нашел виновницу. Мальчишку исключили из школы. Дочь учительницы всё-таки! Ну, а отец, когда узнал, как сын отличился, пришел в прежний свой дом и тоже поучил… Основательно приложил руку. Мать заступилась… Ну и той попало. Словом, большой семейный скандал…
Какая-то мысль пришла в голову Алексею Николаевичу, и это было видно по глазам. Он замолчал, взял со стола обрезок трубы и очень внимательно осмотрел заржавевшие концы.
— Ну, продолжай, — сказал Константин Семенович.
— Да вот, собственно, и весь пролог. Лето прошло без инцидентов. Девочка отдыхала в лагерях. На днях вернулась. Пришла к подруге во двор дома, где жил Костя…
— Кто такой Костя?
— Мальчишка… убийца. Встретились они во дворе… Он ее трубой по голове и стукнул. Да так стукнул, что через два часа она и душу богу отдала.
— Та-ак, — протянул Константин Семенович.
— За что он ее убил? Неужели действительно за развал семьи?
— А что он сам говорит?
— Ничего. Второй день с ним бьюсь. «Да»… «нет». Вот и всё. Больше молчит. Как только про отца или мать спросишь, насупится, голову опустит и онемеет.
— Парень хулиганистый?
— Похоже, что нет. Ничего такого раньше за ним не замечали. Хмурый немного, и замкнутый… Ну, а этому удивляться не приходится. Такая трагедия в семье!
— Ссора между ними была, прежде чем он ее ударил?
— Неизвестно. Дворничиха говорит, что две девочки поблизости находились, но не с этого двора. Щербаков ищет…
Помолчали. Константин Семенович взял обрезок трубы, взвесил на руке и осмотрел.
— Крови нет. Значит, с первого удара…
— Да. Кровоизлияние в мозг.
— Я бы на твоем месте выяснил подробности этой майской истории, — начал Константин Семенович. — За что он ее тогда побил? Почему и как его исключали? Надо поговорить с классным руководителем, с директором школы, с одноклассниками… А главное, выясни, что собой представляла девочка… Думаю, что причина озлобления мальчика в ней самой. С какой стати он стал бы вымещать на ней свое горе, горе своей матери…
— Ты полагаешь, что она сама виновата?
— Подлинного виновника мы с тобой всё равно не найдем, Алексей Николаевич, — грустно проговорил Константин Семенович. — Виноват мальчик. Он убил — он и виноват.
— Да, но ведь есть, вероятно, смягчающие вину обстоятельства…
— Наверно, есть… Но я о другом. Если бы школа в тот раз разобралась основательно, по-настоящему, и приняла бы меры, убийства бы не было. Я в этом совершенно убежден. Между ними что-то происходило… Представь себе, что у девочки несносный характер. Есть такие «вредные», как их называют. Задира, капризна, избалована. Привязалась к нему и дразнила. А повод очень болезненный: отец мальчика ушел к ней…
— Да, да, да, да, — кивая головой, говорил Глушков, листая папку. — Что-то такое мать вспоминала… Неужели не записал? Ты прав! Нужно поискать в школе. Если учителя не знают, то ребята — наверно скажут…
— Я должен уходить, Алексей Николаевич, — сказал Константин Семенович, подсаживаясь к столу. — Что с Уваровым слышно?
— Пока ничего. Арнольд познакомился, работает.
— Не будем торопиться. Хочется верить, что всё дело в ложной романтике. Ну, а Волохов?
— Это стреляный воробей! — безнадежно махнул рукой следователь. — Все жилы из меня вытянул. Про тебя спрашивал.
— Неужели?
— Я ему сказал, что тебя по сокращению штатов уволили. Преступность, говорю, падает, делать нам становится нечего… Вот и сокращают.
— Ну, а он?
— Не верит. Ты, говорит, меня на пушку не бери… Арнольд убедил Уварова, что может передать Блину всё, что угодно, через надзирателя. Надо подождать… Ну, а как твоя жизнь?
— У меня тоже дело завязалось.
— Какое?
— Да так… пустяки. Дело о выселении артели из школьного помещения.
40. Недоразумение
Валерий Цыганков, ученик восьмого класса, получил из школы письмо:
«Товарищ Цыганков! Мне было очень приятно узнать, что в нашей школе есть хорошие радисты. Я уважаю людей, серьезно увлекающихся полезным делом, и мастеров своего дела. Хотелось бы с вами познакомиться и посоветоваться по одному вопросу. Приходите завтра в школу. Я буду целый день».
И подпись: «Директор К. Горюнов».
Письмо произвело громадное впечатление на мальчика, и он долго не мог прийти в себя от удивления.
— Мама, прочитай!
— А что такое? От кого письмо? — встревоженно спросила мать, вытирая руки передником.
— Ты прочитай! Я и сам ничего не понимаю.
Мать прочитала письмо и пожала плечами.
— А чего тут не понять? Директор школы узнал, что ты любишь радио, и хочет познакомиться. Обыкновенное письмо.
— Ну да, обыкновенное! Совсем не обыкновенное. Она хочет посоветоваться…
— Почему она? Тут подписано: Горюнов.
— У нас никакого Горюнова нет. Я пойду к Ване.
Но Иван Журавлев пришел сам и с таким же недоумением показал приятелю полученное им письмо. Это не была копия, но по смыслу письма были похожи. Вскоре пришел и Сережа Линьков с таким же письмом. Как ни ломали голову юные радиотехники над разгадкой удивительных писем, ничего придумать не могли.
А загадок было много. Уже само получение писем по почте было загадочным. Какой же директор будет приглашать учеников письмом? Да еще каждого в отдельности. Послал бы кого-нибудь из ребят с приказом явиться к такому-то часу, и дело с концом. «Мастера своего дела» — это тоже «не фунт изюму», как выразился Сережа. Интриговал и вопрос, о котором таинственный директор хотел с ними посоветоваться. Посоветоваться! Директор и вдруг — посоветоваться с учениками. И наконец — незнакомая подпись.
«Сколько ни думай, а дома ничего не придумаешь», — решили мальчики и отправились в школу.
В восьмом классе учились дети военных лет, или, как их называли, — «дети войны». И родители, и врачи, и учителя относились к ним иначе, чем к остальным. К «детям войны» снижались требования, при первой же жалобе их освобождали от общественных нагрузок, от занятий спортом, от походов. «Детям войны» внушали — и они к этому привыкли — считать себя физически неполноценными и даже умственно отсталыми.
Юные радисты не составляли исключения. Все они были мнительны. Им казалось, что у них слабое, с какими-то шумами сердце, расстроенная нервная система, плохой аппетит и что-то еще, — они и сами точно не знали. Увлечение радио сдружило мальчиков, но по отношению к классу, а тем более к школе, они жили особняком, не принимая участия в школьных делах. Все их интересы и желания были ограничены только любимым делом.
У подъезда радистов остановил рослый шестиклассник.
— Ребята, вы пришли работать? — строго спросил он.
— Мы не знаем, — ответил Сережа.
— Тогда нечего болтаться в школе. И без вас там сырых набралось невпроворот.
— А ты дежурный? — спросил Валерий.
— Я школьный патруль! — важно ответил мальчик.
— Нас вызвали. Вот видишь, письма…
С этими словами радисты, как по команде, вытащили из карманов письма и показали патрульному.
— А что это за письма? — недоверчиво спросил тот. — Может, вы сами написали? Кто вас вызывал?
— Директор школы.
— Ну да! Не заливайте, — подозрительно прищурился патрульный. — А ну, покажите подпись!
Валерий развернул свое письмо и поднес к самому носу мальчика.
— Пожалуйста, посмотри. Видишь, подписано…
— Го-рю-нов… А кто такой Горюнов? — нахмурился строгий патрульный. И вдруг лицо его засияло: — Да ведь это сам Константин Семенович! — воскликнул он. — У него же такая фамилия — Горюнов! Вот здорово!