Большинство педагогов успели познакомиться с новым директором раньше, но имели о нем очень смутное представление. Слухи и даже сплетни, ходившие среди определенной части учителей, совсем не вязались с поведением директора и пропускались мимо ушей. Всем хотелось видеть наконец в школе настоящего руководителя.
Ровно за минуту до начала в зал вошел Константин Семенович, и сейчас же, как было условлено, во всех репродукторах раздался взволнованный детский голос:
— Внимание! Говорит школьный радиоузел. Слово передаю заместителю начальника штаба школьного патруля.
Маленькая пауза, и голос Моники торжественно сказал:
— Товарищи! Сейчас начинается первое заседание педагогического совета! В школе должна быть полная тишина. Дежурные, займите свои места! Товарищи учителя, желаем вам успеха!
— Прекрасно! Молодцы, очень хорошо! — заговорили, заулыбались педагоги в зале.
В школе наступила тишина. Константин Семенович прошел на председательское место. Рядом с ним устроилась Мария Васильевна.
Обводя взглядом сидящих в зале, новый директор заметил и улыбающегося во весь рот завроно, и Хмурого, рядом с которым сидел секретарь обкома, и двух инспекторов гороно, и помощников своих — макаренковцев, и бледное лицо жены.
— Товарищи! Будем считать первое заседание педагогического совета опытной школы открытым, — начал Константин Семенович. Наклонившись, он разложил на столе листочки тезисов и продолжал: — Подходящего названия докладу я не мог подобрать, а потому и назвал его просто — доклад директора. После меня сделают сообщения наши заведующие учебной частью: сначала младших классов, а затем и старших классов. — Выпрямившись, Константин Семенович немного переждал и снова заговорил мягким, дружеским тоном: — Доклад свой я хочу начать… отчасти с извинения. Случилось так, что назначили меня директором без вашего согласия…
Фраза вызвала заметное движение в зале. Кое-кто поднял брови, кое-кто пожал плечами.
— Я знаю, что никаких оснований для отвода или возражений против моей кандидатуры у вас нет, и говорю об этом только потому, что считаю неудачным такое положение. Думаю, что придет и такое время, когда директор школы будет не назначаться, а выбираться педагогическим советом на определенный срок. Директор будет проводить решения педагогического коллектива и перед ним отчитываться.
Константин Семенович видел, как одна из учительниц наклонилась к Ирине Дементьевне и что-то ей зашептала, но та ответила, даже не повернув головы.
— Нашу школу назвали опытной. Что это значит? Какой опыт или эксперименты мы должны проводить? Никаких экспериментов, товарищи! Цель у нас одна: воспитание советского человека. Мы будем работать, как работали раньше. Но! — подняв палец, громко сказал директор. — Но мы должны как можно скорей понять и отказаться от всего постороннего, наносного, идеологически чуждого, что осталось нам от прошлого или успело проникнуть к нам за последние годы. Кое-что мы пересмотрим, уточним, кое-что поправим, кое от чего откажемся совсем. Я убежден, что наш коллектив быстро найдет пути исправления, найдет нужные методы и формы работы по-новому. Сама жизнь ускорит этот процесс. В этом секрет создания крепкого коллектива. Думаю, что так мы и договоримся сегодня… даже без голосования. Во всяком случае я даю слово, что никогда не противопоставлю свою волю педагогическому совету, и все его решения будут для меня законом… Дальше! Педагогический совет не должен, как мне кажется, размениваться на мелочи и заниматься такими вопросами, как, например, подведение итогов учебной работы по четвертям. Для этого мы создадим три педагогических совещания: для учителей старших классов, средних и младших.
Раздались аплодисменты, но кое-кто зашикал.
— Но вопросы, касающиеся непосредственно каждого из нас, — продолжал Константин Семенович, — каждого члена учительского коллектива, будет решать педагогический совет.
И вдруг раздался голос:
— Однако вы лично уже уволили прекрасного педагога!
Константин Семенович взглянул на раскрасневшуюся полную даму:
— Вас неверно информировали, товарищ председатель родительского комитета. Мастер спорта сама подала заявление и ушла по собственному желанию.
— А вы не нашли нужным ее удержать?
— Нет. Как педагог, я считаю, что капризам потакать вредно.
Среди учителей начался быстро нарастающий гул, но властный голос Ирины Дементьевны сразу его погасил:
— Спорить будем потом!
— Товарищи! Я продолжаю, — опять начал Константин Семенович, когда все успокоились. — С первых лет революции в школе было так много противоречивой путаницы, прожектерства, самых разнообразных влияний, что разобраться во всем этом сейчас очень трудно. Новая педагогика могла рождаться, только опираясь на практику жизни. Я имею в виду не только Макаренко. В школах работало немало талантливых педагогов, коммунистов по убеждению… К сожалению, их опыт почти не изучен и не обнародован. Не нужно быть очень наблюдательным, чтобы увидеть: в педагогике идет глухая, скрытая и очень острая идеологическая борьба. А Сама педагогика похожа сейчас на одеяло, сшитое из разноцветных лоскутков. Преобладают в нем розовые и черные цвета. Розовые — это сентиментально сюсюкающая «парная педагогика», или, как метко назвал ее Антон Семенович, — «дамсоцвос». Думаю, что именно благодаря этой педагогике так оторвана школа от жизни и так много среди учащихся барчуков, белоручек, презирающих физический труд… В ногу с ней идет педагогика — черные лоскутки. Еще в тридцать седьмом году Макаренко, критикуя какой-то педагогический опус, заметил, что в нем проглядывают длинные уши Иоганна Гербарта. А если бы Макаренко жил сейчас, в пятьдесят пятом году, то мог бы, пожалуй, сказать не только об ушах, но и о хвосте. Начнем с самого начала, от печки, от которой мы все танцуем… Вдумайтесь, что значит термин «Учебно-воспитательная работа»? Что он определяет и куда толкает нас, учителей? Разве это не перефразированное гербартовское понятие «Воспитывающего обучения»? Я много раз слышал от учителей такие фразы: «Школа учит — семья воспитывает» или: «Мы воспитываем на уроках, давая детям знания».
— А разве это не так? — спросила Маслова.
— Ну вот, видите! — развел руками Константин Семенович. — Нет, это конечно не так. Это совсем не так! Ученье — только одно из средств воспитания. Теоретическая жизнь, жизнь ума образует ум; но только практическая жизнь — сердца и воли образует характер, — утверждал Ушинский. Наша цель… Единственная цель нашей школы — воспитание советского человека. И «надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи, — говорил Ленин, — было воспитанием в ней коммунистической морали». Но может быть, Владимир Ильич как раз и имел в виду воспитание обучением? Нет. Он говорил, что «воспитание коммунистической молодежи должно состоять не в том, что ей подносят всякие усладительные речи и правила о нравственности. Не в этом состоит воспитание». Об этом же Ушинский писал так: «Вздор, что мораль переходит в детей через уста родителей и наставников; напротив, менее всего… Бессилие моральных наставлений старших младшим давно уже оценено… бесконечные моральные проповеди делают негодяев, предупреждая и затрудняя нормальное развитие из собственных своих действий и действий других, которые и есть единственно прочное»… Учение не может быть самоцелью! Но почему тогда в нашей школе учение превратилось в цель? Да потому, как мне кажется, что результаты воспитательной работы не поддаются никакому учету. Если воспитание зависит только от ученья, то повышение процента успеваемости означает и повышение воспитательной работы. Этот взгляд привел к совершенно безобразному явлению: погоне за процентами успеваемости, к оценке работы учителя и школы в целом — тоже по процентам. Какой огромный вред наносит процентомания делу воспитания — даже трудно представить. Она толкает на очковтирательство, обман, лицемерие и многое другое, чего сразу и не учтешь.
— А что нам делать? — спросили из зала.
— Процент успеваемости в нашей школе не будет играть никакой роли. Если мы найдем нужным отказаться от пятибалльной системы, то откажемся! — Константин Семенович оглядел присутствующих и с улыбкой прибавил: — И перейдем на семибалльную или двенадцатибалльную… Товарищи, нельзя воспитывать старыми методами новых людей. Все приемы подавления самостоятельной деятельности детей: угроза, надзор, приказание, запрещение и наказание — остались. Даже список наказаний в нашей школе прежний. Правда, оставление без обеда, например, называется теперь иначе. Сейчас я вам прочту, как это называется… «Оставление после уроков для выполнения несделанного домашнего или классного задания».
— А кто в этом виноват? — спросил мужской голос. — Кто это насаждает?
Константин Семенович поднял голову и встретился взглядом с секретарем обкома.
— Кто виноват? — переспросил он. — Фамилий я назвать не могу, но имя есть… Угодливая беспринципность!.. Товарищи, я не буду говорить о других цветах «лоскутного одеяла», о других наслоениях, осевших за многие годы в педагогике. Если вы подумаете, то и сами разберетесь во всем. А думать нам всем придется. Да, да! Думать придется много, иначе у нас ничего не получится. Мы привыкли жить по готовым рецептам и отучились думать. Воспитывая детей, мы будем воспитывать и себя. Мы потребуем от каждого, кто пойдет не в ногу с коллективом, чтобы он подумал о своих педагогических убеждениях… Осознал, переоценил и отказался от чуждых нашей системе привычек. Всё дело в привычках. Я далек от мысли обвинить кого-то, что он умышленно воспитывает эгоистов, барчуков, иждивенцев, стиляг, воров… Другими словами, допускает педагогический брак. Ссылаясь на специфические условия, в которых работал Антон Семенович, многие из педагогов начинают в его принципы вносить поправки. Вот вам пример: у Макаренко был производительный труд. Дети трудились не ради труда, а ради какой-то цели. У них были перспективы: путешествия, новые костюмы и даже строительство своего завода. И такой труд воспитывает! Партия сейчас предложила ввести в школах труд. И вот начинаются поправки: «У нормальных детей другие условия, им не нужно зарабатывать деньги», — говорит кое-кто. А значит, нужен не производительный труд, а трудовое обучение. Труд ради труда. Труд без близкой цели, без перспектив. Одним словом — идея искажается до такой степени, что результаты воспитания будут прямо обратные. Вместо любви родится отвращение к труду… Не знаю, убедил ли я вас?