Львов мгновенно отстранил Булгакова, подошел поближе, ухватил лежащего стальными пальцами за лицо и приподнял ему голову:
– Ты, сука злое…ая! – произнес он внятно. – Ты что, пидор, решил, что мы тебе так просто помереть дадим? Я тебе сейчас глаз вырву и жрать заставлю!
Тут же посыпались жесткие, хлесткие удары, но Булгаков вдруг понял: Львов бьет больно, но не сильно, тщательно контролируя свои действия. В этот момент снова дико завопил человек на стуле, а потом, захлебываясь, закричал:
– Прекратите! Я все подпишу! Все отдам! Только… Только не мучайте больше!..
Булгаков скосил глаза и почти сразу же потерял сознание. Пришел в себя он от того, что кто-то водил у него под носом ваткой с нашатырем. И тут же раздался добрый приветливый голос:
– Очнулся, Мишаня? – над ним склонился фельдфебель Семенов. На лице его отчетливо читались тревога, озабоченность и даже испуг за привлеченного врача, – Ну, ничего, ничего… Накось вот, попей кваску…
Снова кто-то закричал – дико, иступлённо. И почти тут же захрипел-зарычал граммофон:
На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Что царит во всей вселенной,
Тот кумир – телец златой…[74]
Голос Шаляпина звучал каким-то фантасмагорическим диссонансом крикам человека, то заглушая, то переплетаясь с ними. Рядом вдруг возник Львов:
– Как он? А-а-а, очнулись, Михаил Афанасьевич? – Он опять улыбнулся своей страшной улыбкой, и Булгаков содрогнулся. – Вы уж нас извините, что пришлось вас задействовать. Сами видите: эта мразь, человеческий мусор, умеют только воровать и предавать. А держать ответ за свои дела не хотят…
– Кто это? – слабо спросил Булгаков.
– Это? Ну, разрешите представить: Иосель Гершелевич Гепнер, Израиль Борисович Бабушкин – сахарозаводчики, воры и шпионы. А тот, кого вы так удачно откачали – Абрам Юрьевич Добрый. То же самое… пока…
– Почему «пока»? – отчего-то шепотом удивился Михаил Афанасьевич.
– Ну, как «почему»? Потому что они пока еще живы. Впрочем, это – ненадолго. Вот сейчас еще Терещенко привезут, с ним мы тоже поговорим вдумчиво и… – Тут Львов усмехнулся и пропел негромко: – Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч[75]…
Песня эта была Булгакову незнакома, но смысл он понял вполне. И от этого ему стало еще страшнее…
– Вы – бандит? – спросил он тихо.
– Да что вы? – засмеялся Львов. – Бандиты – они, а я – закон. Я суров, но это – я…
– По закону такого нельзя…
– А по какому закону они сахар во вражескую страну поставляли? По какому закону всю армию без сахара оставляли? По какому закону на крови народной наживались?
– Командир, Терещенко привезли, – вынырнул откуда-то Чапаев.
– Извините, Михаил Афанасьевич, – Львов поднялся. – Дела, дела…
…Через четыре часа все было кончено. Все четверо узников отписали все свои капиталы на указанных Львовым людей, Терещенко даже отдал свой любимый синий бриллиант[76], лишь бы ему перестали отрезать пальцы.
Львов еще раз проверил, все ли заграничные счета были указаны, вся ли собственность учтена, потом махнул рукой:
– До встречи в аду, господа…
– Буду ждать вас там, – внезапно прохрипел Гепнер. – И дождусь…
– Обязательно…. – осклабился Львов и почти ласково потрепал сахарозаводчика по окровавленной щеке. – Я как появлюсь – сразу к вам, Иосель Гершелевич. Чертей построить да всыпать подчиненным за нерадивость…
Через неделю штурмовики уехали. Булгаков остался разбогатевшим на пять тысяч рублей, которые вручил ему Львов, со словами: «Это вам, мастер, от посланцев ада». Попросил напоследок никогда не употреблять морфий, «а не то, честное слово, буду к вам в каждой галлюцинации приходить и снова в этот подвал тащить. Не верите?» Булгаков верил. Верил и боялся, но почему-то еще страшно завидовал тем унтерам, что уезжали вместе со страшным генералом. Они жили какой-то удивительно интересной жизнью… «Если бы я был писателем, – подумал вдруг Михаил Афанасьевич, – какой роман мог бы получиться… Если бы я только был писателем…»
7
В Тифлисе городская управа в виде опыта приняла на службу в качестве агента торгово-хозяйственной полиции г-жу Котову. Так как г-жа Котова владеет четырьмя языками (русским, грузинским, армянским и татарским), опыт оказался очень удачным. Г-жа Котова прекрасно справилась с работой и является самым деятельным агентом: с 6 часов она уже на базаре, ходит по лавкам, наблюдает за соблюдением торговцами таксы, на нарушителей составляет протоколы и производит даже обыски. Для женщин-агентов уже выработана форма головного убора – бескозырная фуражка зеленого сукна с бархатной тульей, малиновым кантом и ремнем. На днях в качестве агента торгово-хозяйственной полиции принята еще одна женщина.
Разъезд с кавказских курортов вызвал сильное повышение цен на… вина. Кавказские газеты объясняют это необычайно большим спросом на вина со стороны отъезжающих москвичей, которые, пользуясь разрешением на курортах продажи вин, делают солидные запасы его, которые и увозят с собой. Благодаря этому в Кисловодске к разъезду москвичей стали брать за бутылку самого неважного кахетинского по 4 руб., а за «русское шампанское» – 12–15 руб.
Для успешной борьбы с левыми организациями московские правые, во главе с председателем отечественного патриотического союза, известным В. Орловым, открыли школу, которую они называют «школой ораторов». Московская печать передает:
В настоящее время в школе обучается 38 молодых людей, взятых из рабочих московских заводов и фабрик на полное иждивение. В школе имеется три отдела: 1) экономический, 2) политический и 3) организационный.
Целью новооткрытой школы является подготовка молодых людей для агитационной монархической деятельности для организации отделов и союзов в различных городах империи. Преподавателями школы состоят прис. повер. Е.А. Никитин, Ф.Ф. Аристов, приват-доцент Скворцов и В.Г. Орлов.
Поезд весело бежал между гор. Анненков смотрел в окно, на пробегающий за ним горный пейзаж, и одновременно слушал болтовню Ольги, которая, радуясь молчанию своего сердечного друга, вываливала на него огромный ворох светских сплетен, анекдотов и животрепещущих подробностей из жизни семейства Романовых. Эти подробности – увы! – не отличались разнообразием, так что Анненков полностью погрузился в свои мысли. Он только кивал в нужных местах, улавливая краем сознания вопросительные или утвердительные интонации цесаревны.
– Борь, ты читал?! – в купе тропическим ураганом влетела Сашенька. – Вот, вот и вот… – она помахала несколькими газетами. – Это Глеб, правда?
Анненков взял газеты из руки Александры и прочел подвал третьей страницы: «Последние телеграммы П.Т.А. Большое впечатление в промышленных кругах произвело исчезновение киевских рафинеров Бабушкина и Гепнера. Полиция ведет тщательное расследование. Ходят слухи, что Бабушкин, Гепнер, Добрый и Терещенко, также исчезнувшие вместе с первыми, арестованы жандармами и полицией. Последние, однако, все отрицают».
– Ну и что? – поднял он взгляд на Сашеньку. – Ну, ясное дело: Глеб порезвился. И, как обычно, по-дилетантски наследил. Теперь еще придется долго думать: как оправдать и обналичить то, что он взял с этих сволочей?
– Да? А ты вот тут прочитай, в «Киевлянине», – ткнула пальчиком Хаке. – Там, где «телеграммы наших корреспондентов».
Борис взял следующую газету. Та-а-ак, «Киевлянин»… Почитаем, полюбопытствуем… «Телеграммы от наших корреспондентов. В Петрограде предъявлены и должным образом заверены и утверждены бумаги, подтверждающие покупку имущества известного мецената и театрала г-на Терещенко. Согласно купчим г-н Терещенко продал за наличные свои имения в Андрусовке, в Денишах, в Турчиновке и в Червоном вместе с землями, зданиями и заводами, а также свой роскошный особняк в Киеве. Судьба коллекции картин, принадлежавшей г-ну Терещенко, неизвестна». Похмыкал, перечитал еще раз, а затем обратился разом и к Сашеньке, и Ольге:
– Девчата, как вернемся – сходите к Глебу. У него, похоже, собственная картинная галерея появилась. Попросим экскурсию устроить?
– Как Третьяковка, да? – уточнила Сашенька, а Ольга потупилась и промолчала. Она стыдилась упоминаний о Львове. Ей казалось, что она предала Глеба – такого сильного, отважного и честного. Он-то уж никогда бы ее не предал…
– Разрешите? – в купе вошел Сталин. – Борис, мне бы телеграмму отправить, – попросил он.
В пути Анненков ввел железное правило: на станции без охраны не выходить. И Сталин, признавший разумность этого решения, теперь просил атамана отдать приказ своим солдатам.
– Конечно, Иосиф Виссарионович, – кивнул Анненков. – Я распоряжусь.
– Собственно говоря, я мог бы и не сам отправлять, – пояснил Сталин. – Это нашему общему другу Глебу.
– И что вы хотите ему сообщить? – заинтересовался Борис. – Кстати, тогда лучше воспользоваться нашим военным кодом.
– Все очень просто, – улыбнулся Сталин. – В Петроград выехала одна замечательная девушка – настоящий товарищ, и я хочу попросить Глеба ее встретить.
– Понятно, – Анненков достал из кармана блокнот в серебряном переплете. – Как зовут и когда приедет?
– Соломаха, – ответил Сталин. – Татьяна Соломаха[77]. Приедет через два дня. Пароль он знает. Отзыв: «Бабушка все хворает»…