тря ни на что. Так тот по жестокости, пожалуй, мог бы и Гитлера за пояс заткнуть. Если бы у него возможностей побольше в свое время оказалось – мог бы каким-нибудь диктатором стать. А человеком он все-таки был не самым плохим. Как-то раз, слегка приняв на грудь, он даже объяснял дочери, что жестокость его – вынужденная. «Пойми, Сашка, тут если ты не съешь – тебя съедят! – грустно говорил отец и то гладил дочь по голове, то начинал совать ей деньги и какие-то подарки. – Я ж не волком уродился, но если вокруг – одни волки, так хошь – не хошь, а на луну завоешь…»
Вспоминая об этом разговоре, Александра все сильнее и сильнее хотела разобраться в Сталине. Насколько правдиво то, что писали и говорили об этом человеке?
Сталину же импонировало внимание молодой красавицы, в которой он инстинктивно ощущал некую «особость», которая так сильно удивляла, хотя и слегка нервировала его в Анненкове и Львове. Поэтому он охотно проводил время с Александрой, в свою очередь, пытаясь понять и разгадать эту странную, как-то совсем не похожую на своих сверстниц девушку.
Чтобы Сашенька больше не подвергалась опасности попасть под какой-нибудь транспорт, они взяли фаэтон, который завез их на Святую гору. Вид с Мтацминда покорил Александру, а рядом стоял Сталин и пояснял ей, что она видит, легко называя районы, улицы, особо известные здания.
Они побывали на могиле Грибоедова и осмотрели монастырь святого Давида, в котором Сталин венчался со своей супругой Като Сванидзе. И тут Александра снова попалась на сходстве слов в разных языках. Когда Сталин рассказывал о своем браке и о том, что венчался он под вымышленной фамилией Галиашвили, он невольно сбился на грузинский и назвал жену «меугле»[84].
– Маугли? – удивилась Сашенька. – Вашу жену звали «лягушонок»?! Так вы же – Иван-царевич!
Иосиф Виссарионович ничего не понял, но Александра пересказала ему в сжатом варианте историю Киплинга, а тот, в свою очередь, пояснил, что «меугле» и «маугли» – хоть и похожие, но все-таки разные слова.
– Пойдем вниз, – предложил Сталин. – Я еще не показал тебе наши театры, нашу семинарию, наш Авлабар[85].
Та согласилась, но потребовала показать ей еще и кинто. Правда, об этих уличных разносчиках-торговцах она знала только по телеспектаклю «Ханума» и анекдоту: «Встречаются два тифлисских кинто, и один говорит другому: «Нет, кацо, ты не прав…»», так что по пути вниз Сталин принялся рассказывать ей все, что только знал и слышал об этих своеобразных коробейниках, со своим фольклором, правилами и обычаями…
– …А еще они кричат «Риб-рибо, риб-рибо!»
– И что это значит?
– Не догадываешься? – Сталин весело прищурился.
– Я теперь боюсь догадываться, – призналась Сашенька. – А то я уже тут и драгунов искала, и жену твою «мауглей» обозвала…
Сами того не замечая, они как-то легко перешли на «ты». Иосиф Виссарионович засмеялся:
– Ну, на этот раз все очень просто. И очень похоже. «Риб-рибо» – просто «свежая рыба».
Сашенька снова засмеялась. Ей стало как-то очень легко и свободно. И никакой он не страшный, и уж тем более – не палач, хотя даже Борька и Глебка намекали, что…
Додумать она не успела. Шедшие им навстречу трое каких-то мужчин в потрепанной старой одежде внезапно остановились. Передний усмехнулся, показав из-под усов остатки зубов, и что-то сказал. Сталин ощутимо напрягся и ответил тоже непонятно, но явно резко и даже грубо. И тогда гнилозубый откинул полу своей одежды – Александра не помнила, как она называется – и потащил из кармана здоровенный револьвер.
Дальше Саша действовала на автомате, как вдолбили в нее Анненков и Львов на многочисленных тренировках. Она мгновенно упала вбок, одновременно сбивая с ног Сталина, – не хватало еще, чтобы он попал под шальную пулю. В падении выхватила из сумочки маленький никелированный браунинг и нажала на спуск.
Бах! Бах! Ба-бах! Пистолет трижды плюнул огнем, и по каменистой дороге запрыгали, зазвенели стреляные гильзы. Александра ящерицей извернулась на земле и посмотрела назад. А-а-а! Убегаешь?! Зря! Как любит повторять Борис: «От снайпера бегать – помрешь усталым…» Браунинг выстрелил еще раз, и у бежавшего подломились ноги. Он нелепо взмахнул руками и упал ничком. Судорожно дернулся и застыл…
Сашенька встала. Почему-то ей совсем не было страшно, и она вдруг негромко пропела:
Он застонал и упал ничком
С маленькой дыркой над виском.
Браунинг, браунинг…
Игрушка мала и мила на вид,
Но он на полу бездыханный лежит.
Браунинг, браунинг…
Из маленькой дырки в конце ствола
Появляется смерть, мала и мила.
Браунинг, браунинг…[86]
– Вставайте, товарищ Сталин, – произнесла она, закончив песню. – И, наверное, надо идти отсюда поскорее, а то еще люди набегут…
Сталин поднялся и строго взглянул на девушку:
– Почему вы это сделали? – спросил он сурово.
– Что? – растерялась Александра. – Что я сделала? Вас сбила?
– Нет. Почему вы убили этих качагеби[87], а не дали это сделать мне? Я все-таки здесь мужчина…
Она опустила руки и, стараясь не встречаться с ним взглядом, пробормотала:
– Да если бы с вами что-то… я не знаю, что бы со мной было…
Сашенька хотела добавить, что Борис и Глеб, несмотря на то, что они очень хорошие, уж точно страшно бы на нее разозлились, но Сталин не дал ей договорить, а вдруг резко обнял и крепко поцеловал ее в губы. Раз, другой, третий… Его поцелуи жгли, но не обжигали, и становилось как-то очень приятно…
Они постарались как можно скорее найти фаэтон и весь этот вечер просидели в гостинице. Каждый в своем номере. Вспоминая события этого дня и переживая их снова и снова.
8
КАРТОЧКИ
Вчера в Москве первый день продавали сахар по карточкам. С раннего утра можно было наблюдать у колониальных магазинов длинные очереди, которые напоминали то время, когда сахар отпускался без карточек по 1–2 ф. Было видно, что все торопились использовать имеющиеся карточки, чтобы успокоиться до сентября.
ПАРИЖ, 19 августа. За исключением довольно сильного артиллерийского боя на фронте Соммы и в участке Флери, на правом берегу реки Маас, не произошло ничего выдающегося.
О своего рода рекорде спекулянтской прибыли сообщает «Н.К.»:
Кокандский купец Мукимдвон Камильджанов выписал на имя кокандского биржевого комитета три вагона соды. Обошлась она ему не дороже 4 руб. 30 коп. за пуд. Из этих вагонов один он продал мыловару Жукову по 19 руб. 30 коп. за пуд. Таким образом, один вагон дал ему чистой прибыли 15 000 руб. на капитал в 4300 руб.
На линии Моск. – Винд. – Рыб. ж. д. все лето работают военнопленные австрийцы. Встречаясь с партиями таких paбочих, иногда видишь, что у некоторых австрийцев на лице повязка, идущая от носа поверх ушей через голову. Оказывается, это – бинт для усов; многие из пленных носят другие, более усовершенствованные бинты, надеваемые только на ночь, но эти носят весь день простые бинты и не находят неудобным даже работать с ними.
Львов не ошибся: ровно через две недели в Петроград прибыл поезд, задрапированный черными траурными полотнищами. Георгиевские кавалеры, удачно оказавшиеся в Тифлисе, встали в почетный караул у гроба с телом великого полководца и любимца всей русской армии и лишь в Александро-Невской лавре сдали свои посты солдатам конно-похоронного полка[88].
А в Тосно их уже ждали. С радостью и с торжественным банкетом, разве что – без фейерверка. И на этом-то банкете произошла странная и удивительная беседа.
– …Я все понимаю, ребята, но мне, и правда, очень нужны эти пятьдесят тысяч!
– Да ладно, ладно, Сань, ты успокойся. Ну, надо – так надо, выдадим. Верно, Борь? – и Львов вопросительно посмотрел на Анненкова.
– Я же не отказываю, – развел руками тот. – Но, граждане хорошие, нельзя же так разбазаривать бабло. Ты хоть объясни, Шур, на кой они тебе сдались? Чего ты прикупить хочешь?
– А какая тебе разница?! – вдруг обиделась Сашенька. – А вот просто так дать нельзя? Жмешь? Жидишь?
– Слушай, малыш, но вообще-то… – начал, было, Глеб, но Борис перебил его:
– Сашка, ты – классная подруга и все такое, и деньги я тебе хоть прямо сейчас дам. Да прямо сейчас и дам… – Он крепко взял ее за руку. – Пошли.
В своем кабинете он открыл сейф и вытащил несколько пачек:
– Вот. Забирай. Тут даже больше. Но, – сверкнул он глазами и жестко произнес: – с этого момента конец моему тебе полному доверию. Ты мне… – Тут он взглянул на Глеба и поправился: – нам не доверяешь, так что и мы тебе больше не можем.
Хаке тоже посмотрела на Львова. Тот смущенно молчал, но ей стало ясно: Глеб согласен с Борисом. И поддерживает его решение. Она снова посмотрела на Анненкова, который хранил суровое молчание и… расплакалась.
Женские слезы – оружие, от которого нет защиты. Оба современника кинулись к девушке и принялись ее утешать. А она все ревела и ревела, заливая слезами их парадные мундиры. А потом вдруг выпалила:
– Гименопластика мне нужна, ясно вам?!
– Что?!! – охнули оба в унисон. – Чего тебе нужно?!!
Из дальнейшего разговора выяснилось, что по пути из Тифлиса Сталин сделал Сашеньке предложение.
– А он же – с Кавказа! – хлюпала носом боевая подруга. – Там если не девочка – из дому на другой день выгоняют.