Минута прошла в тягучем молчании, а, когда Чапай делал последнюю затяжку, из здания донеслось:
– Не стреляйте. Мы выходим.
Первой из дверей главного подъезда вышла Мария Бочкарёва, зло зыркнувшая на солдат, окруживших здание.
Чапаев, видевший сию одиозную фигуру в ее первый и последний приход в дивизию, но хорошо запомнивший тетку, чуть не убившую доктора Александру, ухмыльнулся:
– О! Кого я вижу. Подпоручик Бочкарёва собственной персоной! – Он выбросил окурок и подошёл поближе. – Чего это вам с матросиками постреляться вздумалось?
– Приказ Временного правительства и командира Петроградского гарнизона полковника Половцева об охране Главпочтамта и других важных объектов, – хмуро ответила командир Женского батальона смерти. Она пока еще не понимала, как ей обращаться с неизвестным офицером, но видела, что это совсем не анархисты и не рабочие дружины. Подразделение действовало быстро, чётко и, судя по всему, было из фронтовых частей.
– Так нет уже никакого Временного правительства, – сообщил Чапаев. – Все уже или в крепости, или по дороге в крепость.
– И кто же сейчас командует? – Бочкарёва усмехнулась и окончательно стала похожа на здоровенного мужичка.
– Революционный комитет во главе с товарищем Лениным. Кстати, назначенным последним указом царя главой правительства.
Чапай повернул голову, наблюдая, как из здания выходят женщины в шинелях, а мимо них вносят пулемёты и патронные ящики.
– Куда пушку тащишь! Сюда разворачивай!
– А нам куда? – спросила Мария уже почти без эмоций.
– А куда хотите, – Чапаев снова достал портсигар и, раскрыв, предложил угоститься Бочкарёвой. – Можете по домам, если хотите – подбросим до атамана, а уж он вам место определит. Только, это… госпожа подпоручик. Дисциплина у нас жесткая. Командир сказал бежать – бежишь. Сказал стоять – стоишь, а прикажет прыгать, так и прыгать будем.
– А коли прикажет подол на голову завернуть? – спросила подошедшая девица с погонами унтера.
– На моей памяти такого не было… – ответил Чапаев и вдруг рявкнул: – Почему не приветствуем, унтер?! Ложись!
От неожиданности девица мгновенно упала на грязную мостовую:
– Тридцать раз согнуть и разогнуть руки! Климкин, ко мне!
Подошел кряжистый старший унтер-офицер, козырнул:
– Товарищ прапорщик?!
– Проконтролируй, чтобы упражнение выполняла как следует! А мне – недосуг…
Последним оплотом Временного правительства стал Зимний дворец. Попытка захватить его с ходу не удалась: юнкера и рота ударниц поставили прямо за аркой Генштаба пулеметы, и рванувшиеся в атаку штурмовики оказались под огнем с тыла. Потеряв в этой атаке сорок три человека убитыми, Анненков послал вестового связаться со Львовым, который по его расчетам уже должен был захватить «Аврору».
– …Послушайте, ваше превосходительство, это невозможно! – кипятился командир крейсера Никольский[165]. – Фарватер Невы мне лично неизвестен. Сядем на мель, и что будете делать?
– Расстреляю вас, господин капитан первого ранга, – спокойно ответил Львов. – Потом назначу нового командира, и поведет корабль уже он. Я ответил на ваш вопрос?
Никольский молча взглянул на покрытого шрамами генерала-георгиевца, потом кивнул головой:
– Я надеюсь, вы понимаете, что скорость при постоянных промерах глубины будет крайне невысока?
– Ну, два-три узла дадите? – В свою очередь спросил Глеб и, получив утвердительный ответ, удовлетворенно наклонил голову. – Вот, а большего нам и не нужно. Теперь так: из команды выбирайте самых надежных. Довезете нас до Зимнего, а там – сходни на берег! Потом уже мы сами все сделаем…
К четверти десятого вечера «Аврора» доползла до Зимнего. На палубе уже стояли в полной боевой готовности две роты штурмовиков. Моряки застыли, готовясь выбросить длинные сходни…
– Все готово, ваше превосходительство, – доложил Никольский.
Львов посмотрел на наручные часы, затем отрицательно покачал головой:
– Не все готово, Михаил Ильич, не все. Кстати, обращайтесь ко мне по имени-отчеству, о’кей?
– Что, простите? – растерялся тот.
– Ничего, проехали… – И с этими словами он вышел на палубу.
Штурмовики буквально ели его глазами. Львов поднял руку:
– Ребята, готовимся. Сейчас я снарядом сковырну часть забора, а потом работаем. Все как обычно… – и он снова посмотрел на часы.
В 21:35 баковое орудие повернулось и хобот пушки начал опускаться. Глеб отогнал в сторону комендора, заявив ошарашенному Огневу[166]: «Ты уже пострелял, дай другим попробовать!» Он тщательно прицелился, положил руку на рычаг и снова посмотрел на часы:
– Пять, четыре, три, два, один… ОГОНЬ!
Громыхнуло орудие, тяжелый снаряд снес целую секцию чугунной ограды. Упали на берег сходни, с ревом метнулись вперед штурмовики.
– Ровно двадцать один сорок, – констатировал Львов удовлетворенно, перехватил поудобнее ППШ и бросился следом за своими бойцами.
Сопротивление в Зимнем подавили мгновенно. В зал, где сидели члены Временного правительства, вошел Львов, оглядел одуревших от ужаса министров и сообщил спокойно:
– Вы, дядюшка, вот вы, еще вы и вы… Вау! Борис Викторович! Какая встреча! Вы – в обязательном порядке. Встали и шагом марш за мной.
Он развернулся и, не оглядываясь, зашагал вниз, а за его спиной раздался короткий шум бесплодной борьбы, после чего штурмовики поволокли названных следом за командиром.
Через десять минут все они стояли на набережной. Львов повернулся к поручику Зоричу:
– Этих расстрелять. И я прошу вас, Иван Николаевич, проконтролировать лично…
Сухо треснули автоматы, а потом раздались пять пистолетных выстрелов. Зорич проконтролировал лично…
Город постепенно перешёл под полный контроль георгиевцев. Захваченный Арсенал любезно поделился винтовками и пулемётами. Спешно организуемые рабочие отряды вооружали и, придав на каждый десяток рабочих солдата-ветерана, организовывали в отряды, которые брали под контроль отделения почты, телеграф, телефон, мосты и банки. Порядок в городе вместо полиции, разоруженной Временным правительством, поддерживали патрули рабочей гвардии и летучие отряды георгиевцев.
Штаб восстания переехал в Аничков дворец, как наиболее отвечавший задачам организации охраны и проживания всех революционеров. И оттуда по всему городу и стране растекались приказы Военно-Революционного комитета.
Основную нагрузку по работе с армией взял на себя Военный комитет партии большевиков, а Анненков и Львов были своеобразным знаменем комитета. Куда-то выезжали агитаторы – большевики, а куда-то приезжал один из генералов, разъясняя текущую политику и перспективы.
Александра оставила свои медицинские дела и, переодевшись в черную кожанку, носилась вместе со своим благоверным по питерским предприятиям и организациям, в попытках восстановить работу городского хозяйства.
В один из таких дней машина со Сталиным и Александрой возвращалась с Выборгской стороны, когда неожиданно дорогу преградила вылетевшая из переулка телега. Водитель успел дать по тормозам, и «Руссо-Балт» чуть занесло на мокрой дороге, а, когда он встал, к машине сразу кинулись несколько теней.
Александра, пусть и не прошедшая всего курса обучения штурмовика, вполне сносно управлялась со своим браунингом 1910 и без лишних разговоров начала стрелять прямо через стекло автомобиля. Потом, раскрыв дверцу, выкатилась наружу и, оценив ситуацию со своей стороны, развернулась, укрываясь за капотом, но там тоже было тихо. Иосиф Виссарионович тоже неплохо стрелял и свой десятизарядный браунинг таскал в поясной кобуре не зря.
Деловито осмотрев тела, Александра с хладнокровием хирурга пристрелила подранков, оставив самого перспективного в живых, и, закинув бандита в багажный отсек, уселась в машину, которая рванула к Аничкову дворцу.
– Глеб? – Александра вошла в кабинет Львова, как всегда, без стука и присела на стул. – У тебя ППШ ещё есть?
– Для тебя есть всё. – Глеб кивнул и внимательно посмотрел на Сашу, заметив и грязное пятно на кожанке, и упрямо сжатые губы, и пороховой дух, шедший от девушки. – Рассказывай.
Дослушав Александру, он кивнул и, подхватив с вешалки куртку, вышел в коридор, где встретился с Анненковым, выходящим из кабинета после разговора со Сталиным. Молча переглянувшись, они спустились вниз и, подойдя к машине, распахнули багажник.
Бандит, раненный в руку, вывалился оттуда, словно куль с песком, и чуть дёрнулся, видимо, собираясь бежать, когда на его руку опустилась подошва сапога.
– Не так быстро, дорогой. Мы же ещё не побеседовали.
Ваня Корень был потомственным петроградским уголовником. Его отец и дед промышляли в этом городе, а знакомства среди питерского общества у него были весьма обширны. Он с лёгкостью согласился «пощипать краснопузых» и уже распланировал очередной загул, когда пуля, вылетевшая сквозь автомобильное стекло, бросила его на мокрую брусчатку. Очнулся он уже в автомобиле и, справедливо полагая, что ничего хорошего его не ждёт, попытался вскрыть замок багажника, но не преуспел.
Когда его руку прищемили сапогом, он уже хотел возмутиться «полицейским беспределом», но, подняв голову, уперся взглядом в лицо, искажённое гримасой холодного бешенства, и сразу обмочился, так как сразу понял: живым его никто не отпустит.
Основной костяк дивизии – двенадцать тысяч человек – квартировал недалеко от Аничкова дворца в расположенных в центре казармах, но ядро – два полка наиболее боеготовых солдат – разместили прямо в штабе. Поэтому через полчаса после объявления тревоги автомобили, груженные солдатами, уже разъезжались по адресам с предписаниями.
Действовали солдаты быстро и без разговоров. Вместе с отрядами рабочей гвардии оцепляли целые кварталы и шли по «малинам» и «хазам», уничтожая уголовный элемент.
Когда в одну из таких квартир с грохотом выбитой двери ввалилось отделение из десяти солдат, их взглядам предстал настоящий шалман, утопающий в грязи. На полу ползали маленькие дети, многие из которых были без руки или ноги, на стоящих тут же кроватях кто-то занимался спариванием, а остальная масса из мужиков пила горькую под заунывные наигрыши гармошки безногого музыканта.