— Что ж так приговорили — к окаянству-то? Он ведь безвинная жертва? — спросил Вадим.
Он знал в общих чертах эту историю, но не понимал связи былого преступления с нынешними делами в деревне. И очень хотел повидать ту девушку, что сидела сейчас в заброшенной часовне, дрожа от холода и страха. А, может, и от ярости, подумал Вадим. Ведь вырвалась она как-то из волчиных когтей! Сильное и страшное чувство, эта ярость. Чувство, которое почти всегда ведет к безумству и крови. Но ярость человеческую при желании и умении подчас возможно использовать, если только ты сильнее духом и выдержка у тебя крепче. С оборотнем же дело может пойти совсем иначе. Ну, что ж, посмотрим!
— Он-то — да. Безвинная, — кивнул помещик. — Да только с тех пор оборотень всегда приходит сюда на святках. Мстить, значит, что ли. Не было еще случая, чтоб не пришел. Убивает и уходит.
— Понятно, — крякнул Вадим. — Только чего ж с больной головы на здоровую валить? Людей дерет оборотень, ему и ответ держать. А тот пан хотел вроде как лучше. Кто ж знал, что ваш оборотень так разозлится, что теперь каждый год приходит мстить роду человеческому? Да еще и после самого радостного Христова праздника?
— Это верно, — согласился Браславский. — Но так уж устроены селяне: коли недоброму соседу напакостить не можешь, так хоть своей жене трепку задать…
— И в городе так, — вздохнул дознаватель. — А вот что ты скрываешь важного свидетеля, вместо того чтобы… Ладно, у меня своя голова на плечах есть. Тебе только удивляюсь, пан Митяй, это ж подсудное дело.
Затем Вадим некоторое время молчал, размышляя над услышанным от помещика. После чего, не поднимая глаз, тихо спросил:
— Весточку в монастырь ты отправлял?
Браславский вновь побледнел страшно, лицо его вмиг закаменело.
— Ну? — повторил дознаватель, но без нажима, даже с каким-то безразличием. И это безразличие красноречиво говорило Браславскому: знает…
— Я.
— Зачем не послал за дознавателями? На монахов больше понадеялся? Все равно ведь слух уже прошел, что один человек спасся и где-то скрывается.
— Из-за Марыси.
— Той женщины, что прячется теперь в часовне? Это — она?
Помещик кивнул.
— Кем она тебе приходится? — поднял, на него глаза дознаватель. — Родня? Любовница?
— Дальняя родственница, — с трудом выговорил Браславский, сглотнув слюну.
— Зачем она пришла в часовню?
— Все равно ей бы конец был… Зверь, так или иначе, достал бы ее вдругорядь. На нее пал выбор, — глухо ответил помещик.
— Выбор? — брови дознавателя чуть приподнялись. — Чей выбор?
— Оборотня, — пожал плечами Браславский.
— Он что, сам ей об этом сказал? — в пристальном взгляде дознавателя не было и тени иронии.
— Нет, не сам, — ответил помещик. — Об этом ведьма знает.
— Что еще за ведьма? — тут же заинтересовался дознаватель. — Ну-ка, ну-ка, пан Митяй, давай теперь подробнее об этом. У вас что, в Бравицах живет настоящая ведьма?
— Как и прежде — во всякой уважающей себя деревне, — убежденно сказал Браславский. — Старая Беата. В ее искусстве и знаниях я сам имел немало случаев убедиться.
— Почему же ее не забрали в монастырь Божьи агнцы? — нахмурился Вадим. — Как связавшуюся с дьяволом? По договору монастырь сам проводит дознание в отношении еретиков и колдунов, после чего передает на суд гражданским властям.
— Они уже приходили в Бравицы, шесть лет назад. Трое Божьих агнцев. Старый и двое молодых. Говорили тогда с Беатой.
— И что?
— Они с нею как-то договорились. Потом ушли, и с тех пор монастырь оставил нас в покое.
— Не очень-то верится, — с сомнением заметил Вадим.
— Так было, что уж тут, — пожал плечами Браславский. — Здесь, в Бравицах, не нашего ума все эти дела, монастырские да тайных ремесел, вот что я вам скажу, пан Секунда. А после того случая с окаянным паном в часовне, вот уже семь лет как оборотень приходит и самолично объявляет ведьме, кого намеревается задрать под Новый год на этот раз.
— Вот как? — усмехнулся Вадим. — Как же он это делает, интересно?
— Надо же, пан дознаватель! — впервые усмехнулся, хотя и совсем невесело, пан Митяй. — Вы даже не спросили, зачем он это делает…
— Полагаю, чтобы было азартнее охотиться? — пожал плечами Вадим. — Но даже если и нет — кто может проникнуть в мысли богопротивного, нечестивого отродья? Лишь от великой гордыни можно себе представить такое.
— Да, — вздохнул Браславский. — Точно так, пан дознаватель. От великой гордыни.
Оба помолчали. В соседней комнате звякало и шелестело — это помощники пана Секунды разбирали дорожные мешки, изредка перебрасываясь шутливыми советами и язвительными смешками.
— Вот на этот раз ей и выпало… Марыське, значит.
— Кто там с ней нынче? — перебил помещика Вадим.
— Мужчина. Парень один, то есть, — поправился Браславский.
— Жених, что ли? Или муж?
— Да не… — неохотно откликнулся помещик. — Один шалопут местный, сорвиголова, а башка — от горшка два вершка. Из тех, что вечно себе на задницу приключений ищут, в героев играют, в господ-рыцарей, пся крэв! Марыся-то, она того… личиком не слишком вышла. И фигуркою тож. Не файная[3], словом…
— Бывает, — согласился дознаватель.
— Поклялся, значит, наш Аника-воин охранить ее, дурнушку-то нашу. А оборотню этому башку срубить и осиновый кол в сердце воткнуть. А другой кол — еще и в пасть забить. По самое, значит, не могу, — явно процитировал храброго парня помещик и крякнул в сердцах.
— Ну, тогда идем, — сказал дознаватель. — Да, вот еще… А жертвы, те, кого оборотень сам выбирал, бежать пробовали?
— Пробовали, — почесал в затылке Браславский. — Кого по дороге зверь загрыз, а кто был с охраной крепкой, те — да, в город добирались в сохранности. Но вместо них оборотень потом за каждого двоих загрызал. И, кроме того, вы нашу Марысю не знаете, пан Секунда. Она ведь у нас немного того… не в себе.
— В каком это смысле? — не понял Вадим.
— Болела в детстве головой сильно и по той причине слегка умом тронулась. Живет одна, на краю деревни. Да и парень у нее, прямо скажу, не то чтобы уж очень — калечный весь…
— Час от часу не легче, — пробормотал Вадим. — Как же они там управляются, вдвоем-то в часовне? До Нового года еще эвон сколько дней!
— И то правда. Одна надежда — на Бога.
Пан Митяй сосредоточенно почесал в затылке. Глянул дознавателю в глаза, вздохнул.
— Только насчет дня вы, господин Секунда, не сомневайтесь. Выбора-то нет. Зверь всегда в один и тот же день приходит. В тот, что обещал ведьме.
Вадим молча смотрел на помещика. Браславский накинул просторный овечий полушубок, зябко повел плечами. Обернулся, глянул дознавателю прямо в глаза.
— Завтра это будет. После полуночи.
Собравшись, они вышли на улицу. Во дворе их уже ждали верные Пятрас с Арунасом. Браславский только носом крутанул — ишь ведь какие ушлые! Когда они только вышли — и не заметил.
Перекрестившись, дознаватели зашагали под черным беззвездным небом.
Снег лежал мягко, как тополиный пух в теплом июне. В руках помещик нес масляный фонарь на длинной палке, и его свет тревожно бежал и метался впереди по узкой и неутоптанной тропинке.
Часовня стояла далеко на отшибе. Судя по тому, что к ней не было крепкой дороги сквозь сугробы, ходили сюда редко. Вчерашний мокрый снег, перед тем как ударил мороз, облепил плетни и стены домишек, плотными шапками лежал на крышах, несмотря на дым и тепло печных труб. Все строения и предметы здесь казались раздутыми, неестественно увеличенными. Точно кто-то накинул на вотчину Браславского белоснежную ноздреватую шубу и укрыл ею деревню от посторонних внимательных глаз, что смотрели на нее из лесных чащ и высоких дубрав, поросших густым кустом местного, щедрого на ягоду боярышника и ветвистого бересклета.
Вокруг часовни было натыкано несколько заплетенных иссохшим ивняком кольев, очевидно, долженствующих изображать забор. Еще один короткий и массивный кол, конечно же, осиновый, сжимал в руках тщедушный детина с чистыми, честными и наивными глазами. Они воинственно и настороженно горели под длинными русыми космами. Завидев Браславского, детина заметно смягчился и, обменявшись с паном Митяем парой коротких реплик на местном, торопливом и шепелявом диалекте, посторонился, пропуская дознавателей в часовню. Шапки, однако, он перед ними не снял, хотя Вадиму это и было без нужды.
Девушку они отыскали не сразу. В маленькой комнатке без окон, кроме одного, крохотного и зарешеченного, словно предназначенного для исповедей, на полу лежал тощий продавленный тюфяк. На нем, пугливо поджав ноги, забилась в уголок худенькая изможденная девушка, закутанная в ворох старых выцветших одеял.
У нее были серые, почти мышиного цвета волосы, маленький нос, большой птичий рот и огромные глаза. Быть может, если ее хорошенечко отмыть, расчесать и накормить, она выглядела бы более женственно. Сейчас же эта девушка более всего напомнила Вадиму нищую побирушку, каких прежде немало моталось по округе. Покуда убогие не разбежались в страхе перед беспощадным волком-оборотнем. Руки девушки были исцарапаны, точно день-два назад она продиралась сквозь густой и колючий кустарник. Вадим глазами указал Арчи на руки девушки, и тот еле заметно кивнул, мол, вижу.
Пьер тем временем обошел часовню, заглянул во все двери, проверил окна, в том числе и заколоченные. Одно из окон было заложено кирпичом, и средний дознаватель Пятрас Цвилинга велел младшему дознавателю Арунасу Шмуцу белкой забраться под потолок и проверить прочность кладки. Что тот и сделал, выказав при этом похвальное рвение и немалую сноровку.
Старший дознаватель Секунда тем временем присел подле девушки и тихо беседовал с ней. Та по большей части молчала, пугливо следя за руками сдержанно жестикулировавшего дознавателя. Так молодая подраненная оленуха смотрит на волка, чьи горящие глаза она вдруг увидела меж ветвей совсем близко, всего лишь в нескольких шагах.